Официальные документы показывают, что все случилось именно так, как выше написано; переписка между Москвой и Берлином в начале лета 1918 года содержит беспокойство относительно царицы и ее сестры — Елизаветы. 10 мая, через три дня после получения письма Бенкендорфа, Мирбах написал в Берлин: «У меня есть… полученное от Народных Комиссаров утверждение относительно нашего ожидания, что к немецким принцессам отнесутся со всем возможным вниманием, и ненужные мелкие раздражения, как и угрозы их жизни, не допустимы. Мое обращение было рассмотрено Кара-ханом и Радеком [главные большевистские чиновники, работающие с иностранцами], которые отнеслись с пониманием и полной готовностью предотвратить подобные действия».
Между маем и июнем беспокойство усилилось, и требования распространились на всех Романовых, и они стали более «решительными». Но в то время, когда немецкий посол занимался на дипломатическом фронте, другие немцы действовали негласно. Очень долго предполагалось, что Берлин делал много тайных шагов для того, чтобы помочь царю избежать смерти, которые постоянно пресекались. Руководители немецкого министерства иностранных дел, и Верховного командования начали серьезно волноваться, что большевистская революция в соседней России переберется на территорию Германии и расползется по ней. Поощряя большевиков устроить в России внутренний хаос, они надеялись, что, в конце концов, в России снова восстановится монархия и Романовы снова займут трон. После отречения Николая II его возврат был юридически невозможен, но одобрение Романовыми любого приемника было желательно.
В последующие недели Берлин должен был поддержать любого члена семьи Романовых, который подпишет Брест-Литовский договор, и которого никто не признает. Мыслилось, что немцы хотели включить в свою игру и маленького Алексея, сделав его марионеточным царем; хотя Николай отказался от престола и от имени Алексея, были веские основания сомневаться, имел ли он право это делать. Последнее, что царь должен был сделать — это изменить свой собственный документ об отречении, исключающий Алексея из претендентов на трон. Но это было только частью немецких проектов, поскольку любое предложение помощи, связанное с политическими условиями, было явным шантажом, и царь упрямо отклонял их.
Николай считал постыдным для себя иметь дело с немцами на любых условиях; он оставался патриотом в течение всего военного времени, он не одобрял Брест-Литовский договop и был заинтересован, чтобы Россия продолжала войнy с Германией. Это было ясно всем, кто говорил с ним веской 1918 года.
Однако немецкие посланники, кажется, упорствуют в своих предложениях, и, именно в это время брат царицы Великий князь Эрнст Людвиг Гессенский, появляется на сцене. Это объясняет, почему он позже был настроен против претендентки, называющей себя Анастасией. Эрнст Людвиг был очень близок со своей сестрой и отчаянно хотел ей помочь. Как немецкий генерал он обладал большими возможностями для создания проекта освобождения Романовых, имея необходимые связи, включая связь с кайзером. Беспокоясь за Александру, он пошел на поступок не просто безнравственный, но граничащий с предательством, считая, что цель оправдывает средства. Это не просто гипотеза о роли великого Херцога, всплывшая многие годы спустя, несмотря на сверхсекретность.
В конце двадцатых, как кузен царя, Великий князь Андрей изо всех сил пытался понять отношение Гессена к Анне (Андерсон, но наткнулся на следы тайной деятельности Берлина относительно царя — и обнаружил, что Эрнст Людвиг был глубоко вовлечен в эту деятельность. Он узнал, что монархистский офицер, лейтенант Сергей Марков связался с Великим герцогом Гессенским через немецкое посольство, предложив свои услуги в любом предприятии, которое моглo бы помочь Романовым.
Полученный ответ был отмечен князем Андреем: «Марков, очевидно, получил личное письмо от Великого герцога Гессенского, которое должно быть передано царю, и инструкции для обращения за помощью к двум немецким агентам в России, от которых поступали сведения во время войны. С их помощью он достиг Тобольска…»
Мы знаем, что Марков действительно добрался до Тобольска, и действительно вступил в контакт с императорской семьей. Что касается роли брата царицы, Андрей прибавил зловещее примечание: «…упоминание об его имени в качестве регента говорило о том, что он знал все. То, что поведение немцев не было незаинтересованным, не требует никаких доказательств…» Эта ссылка на Великого герцога Гессенского, как возможного «регента» — потрясающий признак видения Берлином грандиозного будущего.
Немцы действительно, кажется, мечтали о восстановлении Романовых с марионеточным царем и немецким проконсулом, держащим его в узде. Немцы действительно имели определенный план создать цепь марионеточных монархий в завоеванных государствах от Балтии до Черного моря. Если даже только часть сведений князя Андрея была точной, у Великого герцога Гессенского были достаточные основания для того, чтобы скрывать свою деятельность. Фактически нет никаких сведений в документах относительно личного участия Вильгельма в деле Романовых в те критические весенние и летние месяцы 1918 года.
Многозначительно, что генерал Ветерс, после разговора с кайзером, опубликовал свои впечатления об отношениях немецкого императора с русским царем сразу же после отречения последнего в 1917 году. Наиболее важный период 1918 года был опущен полностью. Неотредактированные впечатления генерала Ветерса были помещены в королевский архив после его смерти, и до сих пор находятся там. Но, когда мы сделали запрос в 1975 году, нам отказали, сославшись на «непреодолимые административные трудности» при оформлении доступа.
Возможная причина для этого может содержаться в письме, написанном наследником генерала Ветерса в 1945 году, при передаче документов в Виндзор: «Касается кайзера… мне кажется, что документы представляют исторический интерес и могут вызвать неприятности, если они попадут в посторонние руки». Что-то подобное содержится в официальном немецком отчете о роли, которую играл Вильгельм.
Но мы действительно знаем, что в июне 1918 года ему сообщали и консультировали ежедневно в связи с событиями и что его брату принцу Генриху было поручено следить за перемещением царской семьи. Мы раскопали, что произошло дальше в отношении кайзера, в отрывочных сведениях, которые были переданы в Лондон в британском дипломатическом сообщении из Швейцарии 19 июня 1918 года. В нем содержатся замечания, сделанные королевой Греции Ольгой, которая проезжала через Берн, и по пути посетила Берлин.
В Германии она говорила с наследной принцессой Сесиль И сказала в британском сообщении: «Наследная принцесса сказала ей, что царь говорит, что он не хочет быть спасенным Германией никакой ценой. Его отношение сильно беспокоит немецкого императора, который проводит бессонные ночи, скорбя о «судьбе» Романовых». Эта часть королевской сплетни свидетельствует о том, что немцы передали секретные предложения о помощи арестованному Николаю, который нашел в себе смелость отклонить их.
Действительно ли кайзер терял сон из-за того, что случилось с Романовыми, поскольку это были его родственники? Появились новые свидетельства, что немецкий император предпринимал какие-то реальные действия для них в те трагические дни июня и июля. 17 июля 1918 года, когда императорская семья исчезла из Екатеринбурга, британского консула в Женеве, Эдварда Мидлтона, посетили два монархиста-эмигранта. Они рассказали ему о немецком заговоре, целью которого было спасти царя, и вручили ему письмо об этом, предназначенное для британского министра иностранных дел. Консул их выслушал и написал письмо своим руководителям в Берн.
Письмо содержит серьезную информацию о планах немцев: «Возможно, князь Лейхтенбергский, кузен бывшего царя был в Берлине месяц назад. Теперь он возвратился в Россию… Очевидно, немцы связались с бывшим царем и предложили ему помощь, от которой он, однако, отказался. Берлин рассматривает вопрос похищения царя и его семьи и вывоз их в Германию, и поинтересовался у швейцарской секции Лиги «За восстановление Российской империи», согласны ли они на план, предложенный Берлином, чтобы похитить царя и вывезти его в Германию…»
Эта драматическая информация поступила в британскую Дипломатическую миссию в Берлине, а затем шифровкой в Лондон. Поздно вечером 21 июля она легла на стол министра иностранных дел лорда Хардинга. Поскольку документ поступил через три дня, после того, как большевики объявили о расстреле царя, его, возможно, восприняли как дурную Шутку. Лорд Хардинг просто поставил изящную первую букву своей фамилии «Н» на сообщении в знак того, что он его прочитал, а два других чиновника добавили лаконичные — «В конце дня» и «Я полагаю, что нет никаких сомнений в том, что царь убит?»
