Накануне проводили подготовку к казни. Обставлялось всё также с большой пышностью. С утра к месту казни отправлялась процессия верующих, отобранных инквизицией, во главе которой стояли члены конгрегации святого Петра Мученика[90]. Придя на площадь, они принимались за выполнение «черновой» работы – строили помосты и ложи, складывали в определённом для костра месте дрова и устанавливали столб, к которому привязывалась жертва.
Наблюдала за всем «милиция Христа» – члены местной инквизиции, которые также шли в процессии, облачённые в длинные белые балахоны с капюшонами, опущенными на самые глаза. Они несли два зелёных знамени – одно водружалось возле костра на соседней с центральной площади, а другое – на помосте самого «акта веры».
Утро же того дня, в который свершалось аутодафе, начиналось с приготовления жертв к казни, о которой, как уже говорилось выше, те даже не догадывались. Заключённых мыли, стригли, брили и приводили в «порядок», облачали в чистое бельё и чистое платье. В это утро несчастным полагались вкусный завтрак и даже стакан вина.
После этого жертве в связанные руки давали свечу зелёного цвета, который был цветом инквизиции, набрасывали на шею верёвку и выводили на улицу, где уже застыла поджидавшая жертву процессия особо верующих прихожан, тех же, что накануне всё подготавливали к казни. Теперь в их руках были знамёна приходов. Некоторых «упорствующих» еретиков сажали на ослов задом наперёд и намертво привязывали к несчастному животному.
Поскольку жертв было много, то к центральной площади с траурными песнопениями текли целые реки таких процессий. В руках сопровождавших были позорные одеяния-санбенито и нарисованные изображения тех еретиков, которых было решено предать огню по тем или иным причинам заочно.
За всем происходившим наблюдали с балконов и из окон горожане, которые буквально извергали на преступников потоки проклятий и брани. Некоторые кидали в них грязью. Однако бросать какие-либо тяжёлые предметы в процессию запрещалось, так как случайно могли пострадать не жертвы, а сами инквизиторы и их приспешники.
Когда процессия прибывала к месту казни, там их уже встречали зрители, с удобствами устроившиеся в ложах и просто на земле. Осуждённых усаживали на скамьи позора, установленные на помосте, чтобы всем хорошо было видно происходящее, но расположенные ниже трибун для знатных и почётных гостей.
Когда всех устраивали «по местам», начиналось богослужение, а затем кто-нибудь из инквизиторов высшего ранга произносил гневную и обличительную речь. В конце оглашался приговор. Это и было собственно «аутодафе» как «акт веры».
Приговор всегда был написан по-латыни и щедро сдобрен длинными цитатами из Библии и писаний Святых Отцов, так что на его оглашение иногда уходило несколько часов. Заключённые до конца оглашения не знали своей участи: кого отправляли на костёр – «жаровню», кого осуждали ходить в санбенито, а кого приговаривали к бичеванию.
Костёр устраивали не на центральной площади, там, где проходило оглашение приговора, а где-нибудь поблизости. После объявления приговора к месту казни переходили не только инквизиторы и их жертвы, но и зрители. Осуждённого возводили на костёр и привязывали к столбу. Даже в эти последние минуты жизни монахи не давали своим жертвам покоя и старались вырвать у них признание в грехах и ереси. При этом рот осуждённому затыкали кляпом, что лишало его возможности смущать умы зрителей неожиданной агитацией и выкриками. Так что о своём раскаянии жертва могла дать знать только жестом или кивком.
Зрители, как правило, выражали своё одобрение происходящему, находясь под постоянным наблюдением инквизиции, а некоторые подбрасывали в огонь специально припасённые дрова или хворост.
«Хотя палачи пытались так устроить костёр, чтобы он пожрал осуждённого, не оставив и следа от него, эта цель не всегда достигалась, – пишет И. Григулевич. – В таких случаях обуглившиеся останки рвались палачами на мелкие части, кости дробились, и это ужасное месиво повторно предавалось огню. Затем тщательно собирался пепел и выбрасывался в реку. Подобной процедурой инквизиторы пытались лишить еретиков возможности заручиться останками своих мучеников и поклоняться им.
Если осуждённый на костёр умирал до казни, то сжигали его труп. Сожжению подвергались и останки тех, кого осуждали посмертно. В испанской и португальской инквизиции было принято сжигать на костре куклы, изображавшие осуждённых (казнь in efigie ). Такой символической казни подвергались осуждённые на пожизненное заключение, а также бежавшие из тюрем или от преследований инквизиции.
Костёр использовался инквизицией и для другой цели – уничтожения сочинений вероотступников, иноверцев и неугодных Церкви писателей»[91].
Вот как аутодафе 1680 года описывается в официальном отчёте, точно передающем изуверскую атмосферу этого «богоугодного» спектакля: «Всё великолепие сие выступило в достойном восхищения порядке, так что не дрогнул ни один человек, не образовалось ни одного пустого места, не выделился никто в толпе. И, казалось, небо и земля сговорились способствовать тому, чтобы шествие сие появилось во всём своём блеске, небо – даруя ясный день, без оскорбительной пыли, без изнурительной жары, а земля – почтительно предоставляя пространство столь великому стечению народа. И так, безо всяких препятствий, шествие следовало по своему пути, а поклонение и благочестие находили себе достойнейшее применение в созерцании всего величия Испании, считая для себя честью служить святому трибуналу и сопровождая хоругвь с достоинством и уважением, подобающим высокому званию столь важных особ и вместе с тем столь великому и столь согласованному множеству монахов и лиц духовных и светских, каковые, в количестве семисот, проходили со свечами в руках, со сдержанностью, в коей отражалась умеренность, соблюдаемая святым трибуналом во всех его действиях.
Венцом всей славы сей и в чём собственно заключается торжество генерального аутодафе, являлась величественная пышность, с коей выступил трибунал, появившись пред обвиняемыми, дабы судить их у светлейшего трона, на великолепнейшем театре и сумев привлечь к себе людские взоры, дабы заставить бояться и почитать себя, ибо зрелище сие можно было сравнить с тем, каковое предстанет в великий день всеобщего Страшного суда: если, с одной стороны, оно будет внушать ужас – мерзость виновных, запечатлённая в отличительных знаках их преступлений и наказаний, то с другой, будет веселить сердца – слава праведных и верховное величие Христа и апостолов, кои, следуя за хоругвию, в сопровождении ангельских хоров, направятся к долине Иосафата, где верховный судия воссядет на свой высокий трон, а те, кто за ним следовал, – на обетованные места, и пред лицом всего мира прочтены будут улики и дела, и, лишая силы всякое ходатайство и заступничество, приговоры будут приведены в исполнение.
Для соблюдения столь великого порядка необходимо было, чтобы ночью стража была весьма бдительной, и посему преступники, кои раньше были размещены по домам добровольных помощников инквизиции, были уведены в тайные застенки, ввиду большого скопления их при трибунале, а равно, дабы держать каждого из них в отдельности, так, чтобы они не могли сообщаться и переговариваться; и, собрав всех их к десяти часам вечера, дав им сначала поужинать, сеньор дон Антонио Самбрана де Боланьос, старейший инквизитор двора, в сопровождении дона Фернандо Альвареса де Вальдеса, секретаря сицилийского трибунала, вошёл в затворы, где содержались отпущенные преступники, и каждому в отдельности объявил приговор в следующей форме:
«Брат, ваше дело было рассмотрено лицами весьма учёными и великих познаний; ваши преступления являются столь тяжкими и столь дурного свойства, что, в видах примерного наказания, решено и постановлено, что завтра вы должны умереть: вы предупреждены и приготовлены, и, дабы вы могли исполнить сие, как подобает, здесь останутся два духовника». И, объяснив каждому сии слова, приказал он войти двум монахам и поставил двух служителей на страже, у дверей каждого застенка, и в сём порядке и последовательности выслушали двадцать три осуждённых свои смертные приговоры; принимая же во внимание бессонницу и скорбь осуждённых, а равно работу и усталость духовников и служителей, предусмотрительность трибунала приготовила запасы печений, шоколада, пирожных и прохладительных напитков для подкрепления и ободрения тех, кои в сём нуждались.
Всю ночь трибунал готов был допустить к себе тех осуждённых, кои испросят аудиенцию, и когда две женщины, осуждённые, как отпущенные, испросили её, трибунал, по обычному своему милосердию, допустил их к себе, причём принимал их заявления сеньор дон Антонио Самбрана, занятый этим большую часть ночи и утра.
