Хотя этот план не был подписан Сталиным, предложенные в нем мероприятия проводились в жизнь вплоть до самого начала войны. Сталин обычно не подписывал подобные документы лично, на предыдущих военных планах (например, ноября 1940 и марта 1941 гг.) тоже нет его подписи.
Эти планы ни в коем случае не были лишь играми Генерального штаба, как охотно утверждают некоторые специалисты. Так, например, на военном плане марта 1941 г. можно найти примечание генерал-лейтенанта Николая Ватутина: «Наступление начать 12.6.». Как известно, Ватутин был не просто некий генерал-лейтенант, а заместитель начальника Генерального штаба Красной Армии.
Также абсурдно мнение о том, что планы наступления были разработаны без ведома Сталина или против его воли. Решился бы Генштаб в 1940—1941 гг. на приведение в действие такого далеко идущего плана без ведома Сталина или без его приказа? Естественно, в Советском Союзе 1941 года это было невозможно. Тот, кто настаивает на этом, делает вид, что никогда не было только что закончившихся кровавых чисток среди офицерского состава Красной Армии. Сталин бросил бы непокорных ему генералов в подвалы Лубянки, не размышляя ни секунды.
Интересна позиция по отношению к тезисам В. Суворова двух известных на Западе авторов — полковника Давида Э. Глантца[452] (издатель журнала «Journal of Slavic Military Studies»), и Габриеля Городецкого[453] (университет Тель-Авива).
Несмотря на то что вряд ли кто-то опубликовал больше материалов на тему «План «Барбаросса», чем Давид Глантц, в его книгах нет практически ничего, касающегося советских военных планов 1940—1941 гг. Если он и упоминает об этом, то в лучшем случае одним или двумя короткими абзацами. Он также упорно избегает цитирования ключевых документов по советскому военному планированию, хотя в других случаях публикует каждую мелочь, какую только можно себе представить.
Похоже ведет себя и Габриель Городецкий. Городецкий не только не признает достоверность речи Сталина 19 августа 1939 г., но и считает советские наступательные планы 1940—1941 гг. совершенно безобидными. Он утверждает, что эти планы — в лучшем случае внутренние документы Генштаба, каковые имеются в любом Генштабе мира. Даже оккупация и аннексия Сталиным Бессарабии, Литвы, Латвии и Эстонии представлены Городецким как чисто защитная мера! Роль Сталина при разделе Польши его тоже особенно не огорчает. Расширение границ Германии Гитлером всегда выглядит нападением, расширение границ СССР Красной Армии, по Городецкому, преследовало только оборонительные цели.
Можно только надеяться, что в будущем станут доступны новые документы из бывших советских архивов дадут возможность следующим поколениям историков приходить к более взвешенным заключениям.
Содержание«Военная Литература»Исследования
Дмитрий Хмельницкий
О пугливом Сталине и научно-историческом патриотизме
Исторические сочинения Суворова интересны вдвойне — сами по себе и в связи с общественной реакцией на них, совершенно необычной для сугубо специальных исследований. Российский читатель, бурно реагируя на тексты Суворова, выдает свои собственные сокровенные мысли о родной истории. Историк Суворов может быть прав или ошибаться (на мой взгляд, прав) — судить об этом, в конце концов, его коллегам. Провокатор Суворов заставляет людей высказываться на темы, более чем болезненные для советского исторического сознания. Для социологов-советологов споры о Суворове — золотое дно.
Общественные дискуссии вокруг книг Суворова проходят почти всегда по одному и тому же сценарию. Его ключевые тезисы, например о том, что сталинская политика 30-х гг. в принципе была направлена на подготовку агрессивной войны в Европе, или о том, что подготовка к нападению на Германию летом 1941 г. реально велась и легко доказуема, не становятся предметом обсуждения. Опровергаются в основном второстепенные и третьестепенные данные Суворова вроде тактико-технических данных тех или иных видов вооружений, малозначительные (в контексте темы) статистические выкладки или просто применяемая им терминология. Но опровергается все это с такой страстью и с таким желанием дискредитировать автора, что становится ясно — не забота о научной точности движет людьми, а глубокое, органическое несогласие с самой сутью его книг — с его взглядом на Советский Союз и советскую историю.
Эта — социологическая! — сторона проблемы, поднятой книгами Суворова, не менее интересна и важна, чем собственно научно-историческая.
Первый раз мне пришлось присутствовать на открытой дискуссии по Суворову в Берлине в 1995 году. Бывший восточногерманский профессор читал в эмигрантском клубе лекцию о советско-германских дипломатических отношениях в тридцатые годы. Суворова он обойти не смог. Сам показал публике только что вышедшую книгу «День-М» и высказался следующим образом — написано убедительно, очень возможно, что с военной точки зрения все так и было, подготовка к советской агрессии против Германии действительно велась. Но он, профессор, не поверит в это до тех пор, пока ему не покажут подписанный Сталиным приказ о нападении на Германию.
Он, надо полагать, и в секретный протокол к пакту Молотова—Риббентропа послушно не верил, пока компетентные советские органы в этом сами не признались.
А ведущий вечера, советский профессор-эмигрант, взял книжку, полистал ее и сказал брезгливо — ну какая же это, граждане, наука! Я Суворова не читал, но как ученый могу с полной ответственностью сказать — научные книги выглядят иначе. Публика, большей частью состоявшая из ветеранов войны и пенсионеров, была явно обрадована. Этими двумя точками зрения, корректной по форме, но советской по содержанию и некорректной и по форме, и по содержанию, как правило, исчерпывается отрицательная критика Суворова. Полгода спустя я из чистого любопытства сам организовал обсуждение книг Суворова в том же клубе и столкнулся буквально с волной ненависти. Участников дискуссии трясло от злости при одном упоминании о том, что СССР мог хотеть напасть на Германию. Создавалось впечатление, будто именно эта довольно очевидная мысль подрывала смысл существования и национальную гордость советских людей, а вовсе не конец коммунистической идеологии и развал СССР. Последнее они пережили довольно легко. Об аргументах речи не было. Суворов был враг, которого нужно было заткнуть, растоптать, не слышать...
Некоторые интеллигентные, но несогласные читатели вменяют в вину Суворову ненаучность стиля. По сути, это комплимент. Если основная претензия к нескольким томам, набитым интереснейшими фактами и их оригинальным истолкованием, — стилевая, автор может праздновать победу. Интересно, что другой книге, написанной в том же жанре, — «Архипелагу ГУЛАГ», — ненаучность стиля в вину не вменяется. Скорее наоборот. Думаю, что значение книг Суворова именно в научном смысле больше, чем значение «ГУЛАГа». С Солженицыным никто не спорил, даже КГБ. Он не совершил научного открытия. Он детально обрисовал явление, о котором все, кто хотел, и так догадывались.
Суворов открытие совершил. Он опрокинул общепринятые (и в СССР, и, как ни странно, на Западе) концепции развития советской истории. Перечеркнул работу сотен настоящих, обладающих «научным стилем» ученых. Причем сделал это темпераментно, страстно, язвительно, литературно увлекательно — то есть «ненаучно». И параллельно вытащил на всеобщее обозрение постоянно действующий феномен постсоветского сознания: примириться с мыслью, что в СССР людей убивали десятками миллионов, оказалось легче, чем признать, что цель этих мероприятий была проста до похабства — агрессия против всех и вся. И никакого идеализма. Приговор Солженицына «Сталин — убийца» восприняли безоговорочно. Приговор Суворова «Сталин — агрессор» — переварить не получается. Психологически реакция понятна. Если Сталин убийца, то мы — жертвы. Если Сталин агрессор, то мы — соучастники.
* * *
Характерным примером такого подхода может служить один из первых откликов на книги Суворова — статья доктора исторических наук, профессора Арона Черняка «Глазами участника и историка», опубликованная в № 93 израильского журнала «Двадцать два» в 1994 г., вскоре после выхода двух первых книг Суворова на русском языке. Профессор Черняк — специалист по истории артиллерии и военной промышленности, фронтовик, прошедший всю войну с начала до конца. Логика и методика спора Черняка типичны для множества дискуссий, будоражащих постсоветскую общественность уже больше 10 лет.
Черняк не согласен с Суворовым категорически, считает его теорию недоказанной и ненаучной, а сами книги — образцом мистификации. И первое, что возмущает Черняка, — это терминология Суворова, который считает «Великую Отечественную войну» лишь эпизодом Второй мировой войны, агрессивно начатой СССР в 1939 году.
