Формально, насколько нам известно, папский Авиньон не являлся частью Франции. С другой стороны, в культурном и эмоциональном отношении его население рассматривало себя как французов или как провансальцев, что в то время было уже примерно одно и то же. С населением, выросшим примерно до 30 000 человек, их город занимал территорию, равную лишь четверти Парижа, однако как интеллектуальный и религиозный центр, средоточие банковского дела и международной торговли он вполне мог сравниться со столицей. Университетская школа права привлекала студентов со всей Европы, так же как и располагавшаяся в папском дворце школа богословия. Здесь также находилась великолепная библиотека с пополнившейся коллекцией арабских и еврейских рукописей, не говоря уже о памятниках греческой и латинской литературы и философии, благодаря чему город рано превратился в центр гуманистических исследований. Грязный, зловонный старый Авиньон, который поносил Петрарка, ушел в прошлое. Те, кто посетил его в 1370 году, видели прекрасный и процветающий город, над которым возвышался огромный папский дворец; дворцы поменьше и особняки, возведенные для кардиналов и епископов, образовывали целые улицы. Церкви и монастыри возникали в великом множестве, как внутри стен, так и за их пределами. Торговый квартал был густо населен; мало находилось таких диковин Востока или Запада, которых не смогли бы предложить купцы в Авиньоне.
Вероятно, с чувством некоторого самодовольства и удовлетворения («мы же говорили!») коллегия кардиналов, состоявшая в основном из французов, собралась на конклав, чтобы всего за два дня выбрать одного из своей среды — Пьера Роже де Бофора, принявшего имя Григория XI (1370-1378). Последний принадлежал к числу священнослужителей еще с детского возраста. Каноник собора г. Родеза в одиннадцать, кардинал по назначению своего дяди Климента VI в девятнадцать, он был глубоко религиозным, аскетичным и склонным к мистицизму человеком, но при этом его характеризовало непреодолимое упрямство, нередко приводившее в изумление тех, кто его знал. Он не отличался крепким здоровьем, которое постоянно давало его врачам повод для беспокойства, а то и тревоги.
Весьма возможно, именно мистическое начало в его характере побуждало его думать, что, несмотря на очевидные преимущества Авиньона и неудачный опыт предшественника, папство принадлежит Риму. Действительно, Авиньон представлял собой более благоприятное место, если вести речь о посредничестве в деле примирения между Англией и Францией; однако ситуация в папском государстве представлялась во всех отношениях важной для христианства, и очевидно, что сеявших смуту мятежных предводителей наемников можно было держать под контролем, лишь находясь в Италии. Кроме того, Григорий XI был одним из немногих священнослужителей в Авиньоне, кто искренне любил Италию. В юности он изучал право в Перудже, где познакомился со многими учеными-гуманистами того времени и прекрасно изучил итальянский язык. Позже, во время пребывания Климента в Риме, будущий понтифик был одним из главных представителей папы. Поэтому он принял решение; и вот 9 мая 1372 года он объявил своим кардиналам, что «очень скоро» всем им предстоит отъезд в Рим.
Конечно, он не мог не знать, что это гораздо легче сказать, чем сделать. Это означало оказаться перед лицом оппозиции не только со стороны кардиналов, но и королей Франции и Англии. Кроме того, в папской казне не было денег для оплаты расходов на переезд. Кампании в Италии, не говоря уже о состоявшемся два года назад путешествии большей части папского двора в Рим и обратно, опустошили папские сундуки. Григорию пришлось занять 60 000 золотых флоринов у герцога Анжуйского и еще 3000 у короля Наварры просто для того, чтобы поставить папство на ноги. Однако в Италии, как всегда, царила смута. Висконти вновь встали на тропу войны, угрожая Пьемонту (что не особенно беспокоило папу) и Романье (что беспокоило его гораздо больше). Строгие меры, которые понтифик принял против Милана, — военная лига, интердикт, даже проповедь крестового похода, не дали никакого результата, и в конце концов ему пришлось пойти на унизительный мир. Тем временем Болонья объявила о своей независимости, и Григорию пришлось призвать преемника Альборноса в качестве легата в Италии, кардинала Роберта из Женевы, чтобы набрать наемников для утверждения авторитета папства.
Кардинал Роберт не обладал дипломатической тонкостью своего предшественника. Он сразу же блокировал Болонью, пытаясь голодом принудить ее жителей к сдаче, опустошил всю сельскую округу и позволил своим наемникам грабить и убивать сколько душе угодно. Крайней точки зверства достигли тогда, когда воинам позволили напасть на соседний город Чезену В результате резни погибло 4000 мужчин, женщин и детей. Болонья, однако, продолжала держаться. Перемирие было заключено лишь после того, как папа прибыл в Рим.
Все это могло только отсрочить дело, как то и произошло в последний момент из-за просьбы об арбитраже от королей Англии, Франции и Арагона. Все обстоятельства такого рода привели к тому, что отъезд из Авиньона произошел в конце концов лишь через четыре с половиной года после того, как Григорий объявил о нем. Это могло случиться еще позже, если бы не вызывавшая ужас юная доминиканская монахиня Катерина Бенинкаса, более известная как Екатерина Сиенская, которая объявила в Авиньоне, что необходим новый крестовый поход против мусульман, одновременно призвав Григория возвратить папство на его историческую и духовную родину[174]. Наконец он выехал с кардиналами и двором 12 сентября 1376 года, сделав первую остановку в Марселе, где их ожидали корабли, предоставленные королевой Иоанной и другими правителями. Почти сразу небольшая флотилия попала в жестокий шторм и лишилась нескольких судов. Уцелевшим потребовалось два месяца, чтобы достичь Корнето, откуда они медленно двинулись вдоль побережья по направлению к Остии, а затем по Тибру в Рим. Наконец во вторник 13 января 1377 года Григорий сошел на землю.
Папство возвратилось в Рим. На этот раз оно там осталось. Больше курия никогда не покидала город. Однако Италия, в которую она вернулась, хотя и не изменилась в некоторых отношениях, в других радикально отличалась от той страны, какой она была семьдесят лет назад. Единство выглядело недостижимой мечтой более, чем когда бы то ни было: гвельфы и гибеллины, о первоначальных причинах ссоры между которыми уже забыли, продолжали противостоять друг другу, и кровь лилась по-прежнему обильно и бесполезно. Однако за семь десятилетий без папы или сильного императора расстановка сил изменилась, другим же водоразделом стала Черная смерть, в то время как настоящее оказалось еще более подвержено воздействию перемен. Светский, пытливый дух, который теперь набирал силу в Италии, не был чем-то новым. Его истоки восходят к Рожеру Сицилийскому и окружавшим его греческим и арабским мудрецам, Фридриху II и его соколам, Манфреду и его трубадурам, Арнольду Брешианскому и схоластам, богословам и законоведам Болоньи и Салерно. Но XIV столетие породило нечто новое — в политической сфере Кола ди Риенцо и тиранов на севере Италии; в культурной — Данте[175], Петрарку, Боккаччо и гуманистов[176] — и в то же время ограчинения со стороны папства, которые столь долго препятствовали прогрессу, неожиданно исчезли. Ренессанс стоял на пороге.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ.
Laetentur Coeli!
(1378-1447)
Однако история с пребыванием в Авиньоне была еще далека от завершения. Огромная папская бюрократическая машина не могла быть разобрана и перевезена за несколько недель. Папы могли возвратиться на берега Тибра, однако многочисленные департаменты их канцелярии остались на берегах Роны вместе с великолепной библиотекой и основной частью архивов, которые теперь занимали целое крыло дворца. Среди этих департаментов был и тот, что имел дело с финансами, за четырнадцать месяцев понтификата, которые еще оставались Григорию XI, все расходы обеспечивались за счет поставок золота из Авиньона. В сущности, из всего огромного штата папских чиновников лишь сравнительно немногие, преимущественно из числа высокопоставленных, приехали с Григорием в Рим. Подавляющего большинства, многих сотен клерков, счетоводов, секретарей и писцов, там пока не было. Среди таковых оказалось добрых полдюжины кардиналов, имевших поручение продолжить попытки посредничества между королями Англии и Франции. Коротко говоря, Авиньон после отъезда папы отнюдь не выглядел грустным и покинутым, как это можно вообразить, хотя вряд ли кто-то мог представить и новый, пусть и несколько сомнительный, образ жизни, который ожидал город.
Находившийся далеко в Риме папа Григорий, хотя ему и было только сорок восемь, знал, что умирает, и много думал о том, кого назначить своим преемником. Четко осознавая, что церковь находилась до сих пор в состоянии раскола, он отлично понимал: если папство навсегда останется в Риме, оно вновь должно стать итальянским, а это в первую очередь подразумевало избрание понтификом итальянца. Он, в свою очередь, будет назначать кардиналами итальянцев и тем самым уменьшит французское влияние в Священной коллегии. Когда 27 марта 1378 года Григорий скончался, стало ясно, что его взгляды совпадают с точкой зрения римлян. Они никогда не испытывали особого почтения или привязанности к своим папам, но не собирались вновь отпускать их. «Мы хотим римлянина или по крайней мере итальянца!» — кричали они, когда начал свою работу конклав, и отчасти добились своего.
