В иных обстоятельствах и с другими действующими лицами подобные события должны были привести к серьезному кризису в отношениях между Сицилией и папством, но Рожер и Урбан оба были блестящими дипломатами, и по счастливой случайности возможность уладить дело вскоре представилась. Несколькими месяцами раньше сын Жордана из Капуи Ричард, уже повзрослевший, обратился и к герцогу Апулии и к графу Сицилии с просьбой помочь ему отвоевать свое княжество, откуда он и его родные были изгнаны вскоре после смерти его отца. Они согласились – Рожер Борса в обмен на верховную власть над всеми капуанскими землями, его дядя при условии, что капуанцы откажутся от притязаний на Неаполь. Осада началась в мае 1098 г. и длилась сорок дней, и папе нетрудно было под предлогом посредничества отправиться к осажденному городу. Рожер принял его со всей любезностью, предоставил, как сообщают, шесть палаток в его распоряжение, а на последовавших переговорах – в которых участвовал в доказательство доброй воли графа сам епископ Робер, – он признал, что действовал слишком поспешно, и принес подобающие извинения. Пока продолжались переговоры, Капуя сдалась, и князь получил назад свой титул, папа и граф вместе вернулись в Салерно и здесь выработали формулу, которая породила больше спекуляций и жарких споров, чем любой другой эпизод взаимоотношений между Сицилией и Римом. Эта формула содержалась в письме, адресованном Урбаном 5 июля 1098 г. «своему дражайшему сыну, графу Калабрии и Сицилии». Папа в этом послании обещал, что ни один папский легат не будет назначен ни в одной из частей владений Рожера без официального разрешения самого графа или его непосредственных наследников, которыми Урбан формально передавал полномочия легатов. Он также предоставил Рожеру право в будущем по своему усмотрению выбирать епископов, которые станут представлять Сицилию на синодах.
Некоторые выдающиеся историки этого периода доказывают, что, обретя постоянный статус папского легата, великий граф обрел права, далеко превосходящие те, которыми пользовался кто-либо из мирских властителей христианского Запада[72]. Апологеты католицизма, с другой стороны, стремясь опровергнуть преувеличенные притязания позднейших сицилийских правителей, приложили огромные усилия, чтобы доказать, что на самом деле папа уступил очень мало. Недавние исследования подтверждают их правоту. Безусловно, статус легата был отобран у епископа Робера, но стоит заметить, что Урбан в письме не передавал его официально Рожеру, но позволил ему действовать вместо легата («Legati vice»). Более того, папское послание было просто письменным подтверждением более ранней устной договоренности. Папа мог основываться на своих обещаниях, данных незадолго до этого в Капуе и Салерно, действия Рожера по отношению к церкви в предшествующие десять лет свидетельствуют о том, что он приписал себе полномочия папского легата уже после визита Урбана в 1088 г. Этим объясняется его гнев по поводу назначения Робера – единственный случай в его жизни, когда он поднял руку на представителя духовенства.
Если мы принимаем современную интерпретацию письма папы, оно оказывается всего лишь записью соглашения десятилетней давности, выгодного для обеих сторон. Власть, предоставленная Рожеру, не была абсолютной и не долго оставалась уникальной: спустя несколько лет король Генрих II получил почти такие же права в отношении английской церкви. Но не стоит на этом основании ее недооценивать. У Рожера теперь имелись подтвержденные в письменной форме полномочия от Рима, позволявшие ему принимать решения по своему усмотрению, что было бы невозможно при наличии на Сицилии полноценного папского представительства. Он обрел таким образом реальную власть над латинской церковью на своих территориях, в той же мере, в какой он имел ее над православными и мусульманскими общинами. Если он и не добился столь блестящей дипломатической победы, как прежде предполагалось, то безусловно преуспел в достижении своих целей[73].
Папа Урбан не был единственным выдающимся церковным деятелем, появившимся под стенами Капуи в те летние дни 1098 г. Святой Ансельм, архиепископ Кентерберийский, лангобард по рождению, покинул в отчаянии Англию в предыдущем октябре – Вильгельм Руфус уже не в первый раз отравлял его жизнь – и находился неподалеку от осажденного города. Рожер Борса отправил ему письмо с приглашением посетить осаждающих. Как рассказывает друг и биограф Ансельма, монах Эадмер (сопровождавший его), Ансельм принял приглашение и оставался у Капуи вплоть до падения города, «живя в палатках, поставленных в стороне от шума и суеты военного лагеря». Вскоре после его приезда к нему присоединился папа. Дальнейшую историю лучше изложить словами Эадмера: «Святейший папа и Ансельм были соседями при осаде… они, казалось, жили одним домом, а не двумя, и каждый, кто по своей воле являлся с визитом к папе, навещал по пути Ансельма. В действительности многие, кто боялся приблизиться к папе, спешили зайти к Ансельму, ведомые той любовью, которая не знает страха. К величию папы допускались только богатые; человечность Ансельма давала приют всем без исключения. А кого я имею в виду под всеми? Даже язычников, наряду с христианами. Это были действительно язычники, поскольку граф Сицилии, вассал герцога Рожера, взял их с собой в количестве нескольких тысяч. Некоторые из них, говорю я вам, потрясенные рассказами о доброте Ансельма, которые ходили среди них, зачастили в наш лагерь. Они с благодарностью принимали пищу, которую Ансельм им предлагал, и возвращались к собственному народу, описывая его удивительную доброту. В результате он заслужил такое уважение среди них, что, когда мы проходили через их лагерь – поскольку они жили вместе в одном лагере – громадная толпа, воздевшая руки к небесам, призывала благословение на его голову, а затем поцеловала ему руку, по своему обычаю, они почтительно преклонили перед ним колени, благодаря его за доброту и щедрость. Многие из них даже, как нам стало известно, добровольно следовали поучениям Ансельма и возложили бы на себя узы христианской веры, если бы не боялись гнева своего графа. Ибо воистину он не желал, чтобы кто-то из них становился христианином безнаказанно. Из каких соображений – если позволительно употребить такое слово – он так поступал, меня не касается: пусть это остается между ним и Богом».
Эадмер не самый объективный биограф, и трудно поверить, что сарацинские войска графа Рожера были столь многочисленны и столь восторженны, как он описывает. В его рассказе содержится, однако, интересное упоминание о том, что граф не позволял сарацинам принимать христианство. В последующие годы правителей Сицилии не раз жестоко проклинали за то, что они хладнокровно посылали мусульманские войска на своих христианских врагов и яростно противились любым попыткам миссионерства. Фанатичным средневековым умам такая политика казалась аморальной, но она полностью оправдала себя на практике. Прежде всего, создав отборные войска из сарацинских воинов под командой сарацинских военачальников, использовавшие традиционные методы ведения войны, Рожер нашел полезное применение боевому духу и военным талантам своих мусульманских подданных; в результате они не чувствовали себя людьми второго сорта, а, напротив, гордились тем, что участвуют в делах нового сицилийского государства. Во-вторых, он знал, какое разрушительное воздействие оказывают любые религиозные санкции на боеспособность христианской армии. Его отношения с папством были вполне дружественными, но никто не ведал, сколь долго они такими останутся. Только при наличии сильного исламского подразделения в его войске он мог гарантировать, что в случае разрыва с папой в его распоряжении останется корпус первоклассных воинов, всецело ему преданных. Наконец, присутствие сарацинского подразделения делало армию графа самой сильной на полуострове, обеспечивая ей превосходство над войсками Капуи и даже армией графа Апулии.
Рожер со временем все больше проникался уважением к военному искусству сарацин, и одновременно нечто подобное происходило в административной сфере. По мере того как он завоевывал их доверие и они начинали признавать его в качестве своего правителя – при том, что их таланты и умения, особенно в финансовых и коммерческих делах, постепенно, проявлялись со всей очевидностью, – все больше мусульман занимали высокие административные должности. В Палермо правителями всегда были христиане, хотя даже там глава носил арабский титул эмира, который вошел в латинский язык в форме «ammiratus», и от него произошло современное слово «адмирал». Но почти во всех областях острова, где население было полностью или в основном мусульманским, власть осталась в руках местных сарацинских эмиров. Соответственно, после того как в стране воцарился мир, ожили древние арабские традиции в области науки, искусства, философии: вновь появившихся поэтов, ученых и ремесленников прославляли и привечали, и тем самым были заложены основы для небывалого расцвета культуры на Сицилии в XII столетии, в который арабы внесли самый большой и ощутимый вклад.
