Печенеги делились на восемь племен-фем. В каждом племени состояло пять родов. Имена родов не сохранились, а племена перечисляет в своей книге Рожденный в Пурпуре. Ученые восстановили их тюркское звучание и смысл следующим образом: Явды Эрдим – Прославленные Подвигами. Куэрчи Чур – Синий (небесный, священный) Вождь. Кабукшин Йула – Предводитель Цвета Древесной Коры. Суру Кулпей – Серые Кулпеи. Кара Бей – Черные Князья. Боро Толмат – Темно Говорящие. Язы Копон – Вожак Язы. И, наконец, Була Чопон – Оленьи Пастухи. Каждым родом и каждым племенем правил особый вождь – архонт, по выражению Константина. Русская летопись называет старейшин печенегов «лучшими мужами в родах». Из знати выбирали десятников и сотников, но многое решала и сходка – вооруженное собрание всех свободных мужчин племени. Власть вождей передавалась внутри одного семейства, но только к двоюродным братьям. Явды Эрдим, Куэрчи Чур и Кабукшин Йула звались «кангары» и считались более мужественными и благородными, чем все прочие. Полагают, что это имя печенеги получили на своей среднеазиатской родине. Китайские авторы упоминают там «страну Канг Юй», прославленную «небесными конями с кровавым потом». Из этого последнего можно понять только то, что кони у печенегов были хороши и производили на китайцев то же впечатление, что мадьярские кони на европейцев. Они-то, видимо, и обеспечивали набегам хозяев ту самую быстроту «удара молнии». По данным раскопок, кони печенегов столь же мало походили на въевшийся в наше сознание образ «степной лошадки», приземистой и толстомордой, как и их хозяева – на типовых плосколицых «степняков» наших исторических романов и фильмов. Это были пращуры туркменских аргамаков, ахалтекинцев. Само слово печенеги толкуют как «дети Бече». Азиатские народы еще в исторически очень недавние времена, в XIV веке, получали названия по именам вождей – ногайцы, узбеки. Вытесненные со своей родины тюрками-огузами, которых объединял с ними язык и культ предка-быка, Огуз-хана, «сыны Бече» покинули Канг Юй и двинулись на запад. Дальше было то, что мы уже знаем, – резня в становьях мадьяр, первая встреча с русами, победоносный поход Игоря. Печенеги ходили в походы на Византию с Симеоном Великим, и это могло быть еще одной причиной для Святослава не брать их на болгар. Союзниками Симеона скорее всего было племя Язы Копон, граничившее с болгарами, и Кабукшин Йула, граничившие с венграми. С Русью граничили на правом берегу Днепра Кара Беи и Явды Эрдим.
Одежда печенегов, как можно судить по словам Константина, представляла что-то вроде халатов. Они, как уже сказано, были длиннобороды и усаты, а волосы, как и все тюрки, заплетали в косу. Чешский автор Козьма Пражский пишет, что женщины печенегов носили штаны. Основными промыслами их были война, охота и скотоводство – разводили они овец и коней. Ремесел у них не было, кибитки, упряжь, посуду каждый сам мастерил и чинил или добывал в набегах на соседей. Серебряные и золотые сосуды из разграбленных дворцов и церквей Болгарии и Византии соседствовали в становьях с уродливым горшком печенежской работы – ручной лепки, необожженным, из глины, смешанной с коровьим пометом.
Эпос родственных печенегам огузов, сохранившийся у их потомков в Азербайджане, воспевает чудеса и мудрость великого шамана и певца «Отца Нашего Коркута». Но вождь с таким именем – Куркуте – был у печенегов в исторические времена, и многие отождествляют его с Курей, князем печенежским нашей летописи. Правда, Константин упоминает Куркуте как деятеля прошлого, времен прихода «детей Бече» из страны Канг Юй в южнорусские степи, а в летописи Куря пережил Святослава. Это противоречие снимается как раз эпосом огузов. Там Куркуте-Коркут – вещий старец, «Отец» племени и его верховный духовный авторитет, советник ханов и провидец, вечный глубокий старец, которого никто не помнит молодым, у Константина – обычный военный вождь. Можно предположить, что перед нами один и тот же человек в разные этапы своей жизни. В молодости – военный вождь, затем – шаман, наконец, верховный шаман и высший авторитет для разрозненных печенежских племен, «Отец» печенегов. То, что говорит наша летопись о Куре, согласуется с этим образом… но об этом в свое время.
Итак, благополучно миновав вражеский лагерь, избежав смерти от стрел кочевников и в холодных водах весеннего Днепра, отрок сообщил людям Претича: «Если не подойдете завтра к городу, сдадутся люди печенегам». Воевода обратился к своим ратникам: «Пойдем завтра в ладьях и, захватив княгиню и княжичей, умчим на этот берег. Если же не сделаем так, погубит нас Святослав». Хорошо предложение; хороша и аргументация. Общинный воевода Северского Левобережья, очевидно, хорошо представлял возможности и боевой дух ополчения. Вопреки иным сегодняшним певцам общины и ее лапотных воителей, защищавших-де землю русскую почти без отрыва от производства хлеба и иных сельхозкультур, Претич вовсе не думает, что в силах его воинства разгромить или хотя бы отогнать кочевников. Все, что можно сделать, – взять на внезапность, на испуг и быстро вывести из Киева мать и детей великого князя. О судьбе стольного Киева, матери городов русских, никто и не вспоминает. Основной довод – страх перед князем. «Бояху бо ся зело его, зане был муж свирепый», – приводит Татищев строки не дошедшей до нас летописи.
Вот оно, ополчение – в полный рост.
Страх перед грозным князем пересилил страх перед огромной ордой на другом берегу. В глухой предрассветный час ополченцы Претича в ладьях скопом двинулись на другой берег, трубя в рога и трубы, крича и вообще производя побольше шума. В ответ поднялся шум и в городе, Татищев даже сообщает, что киевляне сделали вылазку и «начали жестоко биться с печенеги». В сонных головах не ожидавших ничего подобного степняков молнией ударило:
– Святослав!!!
В один миг «бесчисленное множество» степных дикарей словно слизнул языком их предок Огуз-хан. Только дымили непрогоревшие костры и темнели в утреннем тумане неопрятными грудами опрокинутые и затоптанные в паническом бегстве шатры-вежи. Конечно, печенегам не пришло в голову, что князь никак не мог подойти с другой стороны Днепра, что не мог он и появиться у днепровских круч из дальней Болгарии столь стремительно. Во-первых, все произошло слишком внезапно, чтобы рассуждать, а страх перед Святославом был слишком силен. Печенеги ничуть не хуже Претича сознавали разницу между ополчением с топорами и рогатинами и княжеской дружиной – особенно той, которую ведет Святослав. Полки Претича они равнодушно созерцали все это время; одна весть, одна мысль о появлении дружин Святослава обратила орду в безоглядное, повальное бегство. Во-вторых, печенеги наверняка испытывали перед Святославом тот почти религиозный трепет, который вызывают сильные и жестокие полководцы цивилизованных народов у дикарей. Вспомним поклонение азиатов Искандеру Зуль-Карнайну, Александру Македонскому, вспомним репутацию Ермолова у народов Кавказа и некоторых британских полководцев времен империи у арабов (стоит вспомнить «Бездонный колодец» Честертона, с его «арабской легендой» – лордом Гастингсом). Можно вспомнить и нашего Ермака, которого аборигены Сибири почитали богом и сделали его могилу местом почитания. Святослав был силен и беспощаден, Святослав в один год уничтожил казавшуюся кочевникам вечной Хазарию – этого было достаточно, чтобы печенеги смотрели на него, как на бога. А в отношении бога всякого рода умствования о том, что он «не мог» или «мог», в высшей степени неуместны. Греша против своего земного божества, осаждая его родной город, кочевники, сознательно или нет, ждали кары – внезапной и страшной, как удар молнии. Они ждали этого громового рева труб в предрассветье, потому и отреагировали на него мгновенно.
Только вождь печенегов, в силу своего положения обязанный быть самым храбрым в племени, рискнул вернуться и посмотреть, что же на самом деле происходит. В «бесчисленной» орде не нашлось ни одного человека, рискнувшего к нему присоединиться. Что ж, и это тоже долг вождя – отвечать за племя перед богами. И если земной бог гневается на сынов Бече, то кто лучше вождя объяснит ему, зачем они пришли сюда, кто лучше сможет вымолить у свирепого Белого Бога с Севера прощение для племени? Если же не сумеет… что ж, он – вождь, ему отвечать.
Это тоже привилегия вождей, князей, конунгов – ложиться очистительной жертвой за народ на алтарь гневного божества.
Может, Он насытится одной жертвой. Может, Он не будет наказывать племя.
Подъехав ближе, вождь печенегов увидел наверняка ничего не прояснившее ему зрелище эвакуации Ольги с двором и внуками.
Его заметили. Претич, наверняка махнув отрицательно рукой какому-нибудь чересчур ретивому ополченцу, ухватившемуся за лук, выехал навстречу нарядному одинокому степняку на красавце-скакуне в пышной сбруе.
