- А очки черные зачем носишь?
- Белизны много стало зимой. Глаза слезятся, на свет бы не глядели!
- А ты, старик, знаешь, из каких частей винтовка состоит? - с напускной грозностью спросил молодой заплетающимся языком.
- Она, грешная, как я слыхал, из трех частёв состоит: железяка, деревяка и ременяка.
Бандиты и мужики дружно захохотали.
Шедшие мимо антоновцы заинтересовались веселой компанией - подошли, окружили Ефима.
- Ну, а как понравился тебе наш главный? - продолжал допрашивать старший.
- Да как тебе сказать... - замялся Ефим.
- Ты по пословице: хлеб с солью ешь, а правду режь, - подзадорил мужик.
- Э-э, милай, с правдой осторожно надоть... Я это еще в ребятенках на своей шкуре испытал. Правду-то не всякую и не всегда молвить можно... Помню, с сестрой Дашкой на печке сижу, а мухота - страшная. И в нос, и в рот лезут, проклятые, ничего не понимают. У Дашки по самым лодыжкам мухи ползают... Она подкараулит штуки три, да как щелкнет, а я со смеху покатываюсь... Мать к задороге: ты чего гогочешь, как гусь возле гусыни? Я уперся: не скажу да не скажу... Слазь, говорит, суда. Мать за скалку: говори, об чем гоготал? Убью! На ляжки, говорю, Дашкины глядел, как она мух ими щелкает. Тут она и давай меня обхаживать! Вот и сказал правду!
Ефимовы слушатели покатывались со смеху, подмигивали друг другу, повторяли, смакуя, его словечки.
- Одним словом, милай, допрежь чем бухать в колокол - посмотреть надобно в святцы. У нас в селе однова такая была оказия, что от смеху может пузо лопнуть, особливо кто пузатый.
- Давай рассказывай! - неслись со всех сторон подбадривающие крики, и Ефим уже вошел в роль, почувствовав себя в центре внимания.
А толпа все росла, над нею в морозном воздухе медленно плыли дымки от цигарок.
- Был у нас в селе Гурей... Приглядел сыну невесту - и собой сдобную, и приданым не последнюю. А сын-то - показывать стыдно. Вот и решил Гурей вместе со сватами послать своего брата, чтобы тот поддакивал, где нужно... Ну и пошли. Слово за слово, сваты расхваливают хозяйство Гурея. Две лошади, говорят, есть. А брат Гурея добавляет: "А вы жеребчика еще забыли..." Две коровы, говорят. "Да что там - две коровы, у него целое стадо во дворе!" - прибавляет брат. А невестин отец, не будь дурен, и спроси: "А как сын-то? Глуповат, говорят". Братец-то не подумал и бухнул: "Да что там глуповат! Совсем дурак!"
Толпа грохнула, а Ефим только хитрой улыбочкой обошелся: не понимают дураки, что над собой смеются...
- После того стало в селе два Гурея - один одного дурее. И мне мой отец после того завсегда внушал: "Бойся, сынок, корову спереди, коня сзади, а дурака со всех сторон..."
Толпа устала от хохота. Ефим понял, что пора намекнуть мужику, купившему бревна, насчет обеда.
- Эх, мать твою бог любил, - вдруг крикнул он шутливо, обращаясь к мужику. - Я ведь и забыл совсем сказать тебе... Заговорился, шут гороховый! Голодный ведь я с утра! Давай лапшу варить: моя вода и скала, а твоя мука и сало. Покорми, братец, а то от голоду у меня голова лысеет! И так осталось кудрей на одну ругань с бабой. - И он поднял шапку, показывая свой жиденький чуб.
Бандиты вновь зареготали. Мужик помахал головой в знак согласия.
- А ну-ка дайте мне посмотреть, - вдруг раздался из толпы зычный голос. - Что тут за шут гороховый?
Ефим обмер. Этот голос он мог бы отличить из тысячи. Это был голос Сидора. Как он сюда попал? Ведь с Карасем был в Воронцовском лесу...
Сидор растолкал толпившихся вокруг Ефима антоновцев и резким, быстрым взмахом руки сорвал с него очки.
- Вот ты где мне попался, иуда! - И Сидор изо всех сил ударил Ефима в лицо.
Антоновцы схватили Сидора за руки.
- А ты кто такой? Мы тебя тоже не знаем! - грозно сказал старший бандит.
- Я помощник командира полка! - зарычал Сидор. - А это мой батрак, иуда! Сына убил!
- Был батрак, а теперь нет батраков! - крикнул кто-то из толпы. Разобраться надо!
- Старик у самого Антонова был!
- Хороший старик! Чего он!
- Батрака ему нужно!
- Подумаешь, генерал!
- Разобраться надо!
Под хор этих сочувственных голосов Ефим встал с земли, стирая кровь с губы.
Сидор рвался к нему, хватаясь за кобуру, но антоновцы оттерли Сидора, успокоив тем, что старика отведут на проверку.
Сидор побежал в штаб, чтобы у самого Антонова взять разрешение на расправу с Юшкой.
Двое дюжих антоновцев взяли Ефима под руки и повели к штабу.
- Ты его прости, старик, погорячился он. Может быть, он спутал тебя с кем, - сказал один из конвойных.
Ефим долго молчал, шевеля сине-красной губой, потом тихо, словно для себя, ответил:
- Простить-то бывает легко, да забыть нельзя.
4
Соня пробралась к дому Насти задворками и нерешительно постучала в кухонное окно. Она была одета в старую шубейку и укутана шалью.
Настя выглянула в окно и, накинув полушубок, вышла на крыльцо.
- Сонюшка, господи, да ты ли это?
Они долго стояли, обнявшись и плача.
- Ушла от них? - спросила, успокоившись, Настя.
- Да нет... от себя теперь не уйдешь. До дна испить горе придется. Об одном молю, чтобы сразу до смерти прикончили, - не мучиться самой и людей не мучить. С Митрошей Ловцовым связалась - с ним хоть душою отдыхаю.
- Да ну? - по-женски сочувственно удивилась Настя. - Неужели любит он тебя?
- Изменился, бедный. Осмелел. Клянется, что рядом со мной помрет.
Соня заметила, что Настя не приглашает в дом, - значит, кто-то есть у нее. Может, ухажер?
- Я на минутку... - торопливо заговорила она. - Отец меня ждет у леса. Я к нему приходила, а теперь он меня отвезет до Каменки. А зашла я сказать, Настя... - Она огляделась кругом и зашептала: - Если Василия увидишь, скажи, чтобы уходил из этих краев или поберегся... Скоро вся "армия" сюда навалится. Карась говорил мне по пьянке... Пойдет Антонов к Тамбову, чтобы окружить... Скажи Васе, что за зло добром хочу отплатить... - Она судорожно глотнула пересохшим ртом и еще тише прошептала: - И помню... все помню.
- Неужели все еще любишь, Сонюшка? - не удержалась, спросила Настя.
- Да что теперь в том, - вздохнула Соня. - Во мне одной теперь все... И уйдет со мною все в могилу. Взглянуть бы еще хоть разочек на него...
Настя вдруг оглянулась в темный проем сенной двери, заговорщически приложила палец к губам.
- Подожди меня тут.
По улице шел красноармеец, взглянул на Соню, поправил на плече винтовку и пошел дальше, изредка оглядываясь.
Настя вернулась на цыпочках, повела ее во двор.
У окна, выходящего на вишневый садик, остановилась.
- Ты прости, Сонюшка... бояться я тебя стала, как ты с Карасем ушла. С собой-то ты ничего не носишь? - И Настя озабоченными глазами обыскала фигуру Сони.
Соня горько улыбнулась, распахнула шубейку, вывернула карманы.
Настя опустила голову и тихо сказала:
- С уголка потихоньку взгляни... На моей постели он лежит лицом сюда. А часовой на кухне обедает.
Соня жадно приникла к ставне, осторожно заглянув в дом одним глазом.
Василий лежал на левом боку, в полной форме, только без шапки. На правом боку, у раскрытой кобуры, покоилась расслабленная рука с крупными, полусогнутыми пальцами, которые так любили теребить Сонины волосы и так жадно скользили по ее узким плечам.
Усталое, даже во сне сумрачное лицо бледнело на розовой подушке. Соня всхлипнула и, испугавшись этого звука, отпрянула от окна.
Уткнув лицо в воротник шубейки, Соня взяла Настю под руку и торопливо потянула к сеням.
- Проводи меня, Настя. Страшно мне. Хоть до ручья проводи. Патруль ходит.
Настя вывела Соню на зады.
- Про тебя тоже спрашивал, - сказала вдруг она, - но сердито как-то. Злой стал. Убьет, боюсь, а то бы разбудила его. Может, поговорили бы...
- Что ты, что ты, бог с тобой! - отступила от нее Соня. - Никогда! Я грязная... Он никогда меня больше не увидит, удушусь скорее!
- Ну, бог с тобой, Сонюшка, молись за Васю, трудно ему тоже, милая... Прощай.
Соня кинулась к Насте, зарыдала. Сквозь рыдания едва можно было разобрать ее слова, Настя успокаивала ее, но от этого Соне было, наверное, еще горше.
- Настенька... обе мы... несчастные с тобой... прощай.
Она резко оторвалась от Насти и побежала вниз, уже не скрывая громких рыданий...
5
В Каменку Соня приехала с отцом в тот момент, когда Ефима Олесина вели по дороге к штабу.
- Эй, сторонись! - крикнул Макар бандитам, которые вели Ефима.
Те остановились, пропустив подводу.
На мгновение глаза Сони и Ефима встретились. Он узнал ее презрительная гримаса проползла по его окровавленному лицу. Соня сжалась под его взглядом. Отец соперницы... А как жаль его, как хочется сделать ему что-нибудь хорошее.
- Батя, видал Ефима-коммунара? - тихо спросила Соня у отца.
- Видал, дочка. Пропал, бедняга... Убьют его, коли Сидор тут.
- Тут он, вон у штаба мечется.
Проезжая мимо штаба, Соня слышала, как часовой отвечал Сидору:
- Тебе русским языком сказано: до утра никого не примает. Хворает он.
