До Бухары оставалось всего два дня, два перехода, когда это наконец совершилось.
Страшная весть потрясла караван: двое кашмирцев, что следовали в Бухару по торговым делам, были найдены утром задушенными. То, как сделано было это, говорило, что совершили злодеяние те самые туги-душители, о которых до этих мест доходили только страшные толки.
Вскоре стали известны и убийцы.
Из-за того, что произошло, караван вышел позднее обычного. Тогда-то и недосчитались еще двух человек. Их искали и спрашивали о них, но они так и не объявились. Они скрылись, бежали. Почему бы стали они бежать, не будь они убийцами?
Приметы бежавших кашмирцев были оставлены местным властям, и те обещали искать их по всем прилежащим дорогам.
Но никто, наверное, не желал так, чтобы они были схвачены или убиты, как «господин из Дамаска», с которым они ни разу не встречались лицом к лицу и о существовании которого не подозревали.
Воистину, жизнь человека и смерть человека зависит порой от кого-то, о ком сам он даже не ведает.
«Господин из Дамаска» не был уверен, что, вернувшись в Индию, ему стоит докладывать об этих двух, что ушли. Это никоим образом не увеличит его заслуг. То же, что поручено ему было сделать, он сделал. Письмо махараджи Кашмира у него в кармане, вернее, как полагается в этих краях, зашитое в мешочке письмо висело на шее. Машинально он поднял руку и нащупал листки.
Теперь можно было бы и вернуться. Но «господин из Дамаска» понимал, что сделать этого нельзя. Он помнил уроки капитана и вместе с остальными продолжил путь в Бухару.
Муаллим Саркер жил в большом доме, который соответствовал его заслуженной репутации. Невольник в пестрой чалме провел гостя во внутренний дворик и просил подождать, пока Муаллим сможет принять его. Привычно скрестив ноги, «господин из Дамаска» опустился на ковер, расстеленный в тени для таких же, как он, пришедших искать исцеления.
Под едва слышный голос фонтана и пение птиц в саду он стал думать, как будет вспоминать об этом дне и этой минуте потом, не скоро, когда вернется в Англию. Будет рассказывать и вспоминать этот дворик, этот дом и сад, этот древний город. Впрочем, о некоторых вещах он говорить не будет. Об этих кашмирцах, например, задушенных по его приказу. Есть вещи, о которых не принято говорить в обществе. Его соотечественники, особенно когда они в метрополии, обнаруживают порой величайшую нравственную брезгливость и щепетильность. Они не против того, чтобы все это делалось, они против того, чтобы им слышать или знать об этом. Он усмехнулся. Погруженный в свои мысли, он не сразу заметил все того же невольника в пестрой чалме, почтительно склонившегося перед ним:
— Муаллим просит уважаемого господина осчастливить его своим присутствием.
Муаллим Саркер говорил на фарси, но несколько хуже англичанина, что тот отметил не без тайного удовольствия. Правда, удовольствие его несколько бы померкло, знай он, что, кроме фарси, Муаллим говорит еще на четырех языках и наречиях Востока.
Целитель не спрашивал ни о чем. Он только нащупал пульс на руке и держал так очень долго, глядя куда-то мимо него и поверх его головы. Потом он взял так же другую руку и держал еще дольше. Потом сжал обе руки.
С первой же минуты «господин из Дамаска» понял, что все это шарлатанство. Только азиаты могут верить этим наивным играм. Хотя деньги, которые он должен заплатить врачу, шли, как и все прочие расходы, по военному ведомству, ему стало жаль этих денег.
— Я приготовлю лекарство и пришлю послезавтра, — сказал Муаллим, выпустив наконец его рукн жестом усталости. — Где ты остановился, почтенный?
Он назвал. И не удержался, спросил, что с ним. Скорее из вежливости, чем из любопытства.
— Я могу сказать, что с тобою. Но сначала пусть мой уважаемый пациент объяснит мне, кто он и откуда прибыл в Великую Бухару.
— Из Дамаска? — переспросил Муаллим и нахмурился. — Вопрос мой не праздный, почтеннейший. Кто человек и из каких мест, имеет значение для распознания недуга. Одна и та же болезнь будет разной у перса или джунгарца, у араба из Сирии или из Багдада. Поэтому я спросил. Мне очень жаль, но то, что услышал я, было неправдой. Пусть гость простит мне эти слова. Я говорю как врач.
Тогда он встал, он поднялся в обиде и негодуя! Пусть скажут ему, что должен он за визит, и он уйдет. Он не желает выслушивать этих речей. Даже от столь ученого и уважаемого человека. Но Муаллим, положив на плечо руку, заставил сесть. Он не ожидал в руке целителя обнаружить такую силу.
— Я сначала скажу тебе, чем ты болен. Тогда будешь говорить о плате...
Муаллим сказал ему все. Даже о таких неясных недугах и недомоганиях, в которых он не признавался себе, относя их скорее к трудностям климата. Муаллим сказал ему все.
И тогда, отсчитав шесть монет, растерянный тем, что услышал, он задал напоследок вопрос, который не следовало бы задавать. Но он его задал. Он спросил:
— Кто же, Муаллим, я, если не тот, как я сказал? Если не араб из Дамаска?
— Ты «ференги», — ответил врач флегматично, как говорилось им все остальное, — ты англичанин или кто-то из их нации. Человек может изменить язык, внешность, походку, но он не может изменить свое тело и то, что находится в нем, внутри. У тебя печень не араба. У тебя печень «ференги». Ты спросил меня, я ответил.
Тогда он сделал единственное, что оставалось ему. Он засмеялся. Его смех получился неестественный и деревянный.
Когда, выходя, он открывал дверь, от нее отпрянул невольник в полосатой чалме. Он же проводил господина до высоких резных ворот. А открывая калитку, склонился вдруг в низком поклоне и протянул руку. Это была необъяснимая наглость. В другом случае он бы прибил негодяя. Но сейчас «господин из Дамаска» был слишком расстроен услышанным. Да и к тому же не было стэка. В Индии он не расставался с ним. Напрасно пришел он к врачу. Не нужно было этого делать. Правда, все в караване знали, зачем следует он в Бухару. «Следят за тобой или нет, ты всегда должен вести себя так, как если бы за тобой следили» — эту заповедь преподал ему капитан.
Напрасно все-таки пошел он к Муаллиму Саркеру. Еще более напрасно «господин из Дамаска» «не заметил» руки, протянутой ему у калитки. Лишь через день он понял, что означал этот жест. Плату за молчание, вот чего хотел от него раб Муаллима. Он же не дал ему этой платы.
Через день тот же невольник в полосатой чалме принес ему лекарство, изготовленное Муаллимом. Но оно Уже не понадобилось. Когда невольник покидал помещение, делая при этом руками всевозможные знаки почтения, в дом ворвалась стража эмира.
Когда ему заломили руки и потащили на улицу, он успел заметить радостное лицо невольника.
Плата за молчание, получи раб ее, никогда не принесла бы ему столько радости! Он успел принять эту мысль, когда сильные руки подхватили его, швырнули па круп коня и в ноздри ударил резкий запах конского нота.
Александр Вамбери, венгерский ученый-востоковед, проникший в Бухару под видом дервиша, жил в те дни при главной мечети. Там были помещения, отведенные специально для паломников, пришедших поклониться святым местам. Познания корана и комментариев к нему, знание других мест и далеких стран, делали его человеком почтенным в глазах бухарцев. Когда визирю доложили, что схвачен араб, который, быть может, вовсе и не араб, а «ференги», он вспомнил об ученом дервише. Слуга визиря доставил «араба» к дервишу.
Много лет спустя, вернувшись в Европу и поселившись в Лондоне, в благополучии и покое Вамбери напишет волнующую книгу о своих приключениях. Вспомнит он и этот эпизод. «Человек этот, — писал Вамбери, — стал говорить мне, будто он араб из Дамаска, идущий поклониться гробу Джафер-Бен-Садика. Однако выговор у него был совершенно не арабский. В чертах его лица во время нашего разговора можно было заметить волнение. Мне было жаль, что я не мог видеть его во второй раз, и я готов думать, что он играл одинаковую со мной роль».
Вамбери не говорит, какой ответ дал он визирю. Ответ этот решил вопрос, жизни человека, отданного на его суд. Попытка покрыть или выгородить мнимого «господина из Дамаска» могла поставить его самого под сомнение, и угрозу. Во всяком случае, визирь счел, что вторичная встреча и повторная «экспертиза» излишни.
Двое кашмирцев, бежавших из каравана, едва узнав, что их спутники были убиты, в конце концов достигли Ташкента. Абдуррахман-хан и Искандер-хан — так звали их. Посланных махараджи принял военный губернатор Ташкента генерал М. Г. Черняев.
Население княжества, говорили посланцы, возмущено колонизаторами и жаждет освобождения. Народ «ждет русских».
Обращение махараджи предполагало конкретный ответ и конкретные действия. В России, безусловно, сочувствовали угнетенным народам колониальной Индии, как сочувствовали и грекам и славянам, томившимся под турецким игом. Но нравственная поддержка со стороны лучшей части русского общества и государственная политика не одно и то же. Посланцы из Кашмира гостили в Ташкенте около семи месяцев. В ответе, полученном ими при отъезде, было сказано, что «русское правительство не ищет завоеваний, а только распространения и утверждения торговли, выгодной для всех народов, с которыми оно желает жить в мире и согласии».
