Когда в конце марта 1168 г. Стефан дю Перш вернулся с королем и регентшей в Палермо, обнаружилось, что он действительно был излишне снисходителен к своим противникам. В частности, он сознательно закрыл глаза на соучастие в заговоре графа Анри двух самых могущественных придворных, главного протонотария Маттео из Аджелло и главного камергера каида Ришара – решив, надо полагать, что они поздравят себя со счастливым спасением и станут в дальнейшем держаться в стороне от такого рода предприятий. Он просчитался. Маттео и Ришар понимали, что канцлер не мог не знать о той роли, которую они играли в заговоре; раньше или позже он нанесет удар, и его кара не будет менее тяжелой, оттого что обрушится не сразу. После ареста Анри они вместе с епископом из Агридженто поспешили назад в столицу, чтобы обдумать новую интригу. При том что население Палермо относилось к Стефану враждебно, а Жильбера Гравинского поблизости не будет, их задача становилась легче. К тому времени, когда канцлер с остальными придворными вернется, они будут готовы. Если действовать быстро, Стефан не успеет даже узнать, что произошло в его отсутствие. Через день или два по приезде – точнее, в Вербное воскресенье – он умрет.
Но Стефан лучше разбирался в происходящем, чем они думали. После восемнадцати месяцев, проведенных на Сицилии, у него развился нюх на заговоры, и, прибыв в Палермо, он первым делом отправил Маттео и нескольких его соучастников в тюрьму. Боязнь мусульманского восстания удержала его от того, чтобы проделать то же с каидом Ришаром, которого он вместо этого поместил под строгий надзор. Епископ Агридженто бежал поспешно в свою епархию, но, когда туда явился королевский судейский чиновник с приказом арестовать епископа, паства с явным облегчением передала своего попечителя в руки правосудия. Джентиле взяли под стражу и доставили в крепость Святого Марка д'Алунцио – первый нормандский замок, построенный на Сицилии, который некогда служил резиденцией Отвилей и был, вероятно, достаточно удобным, – заточив его там на неопределенный срок.
Теперь, наконец, канцлер с полным правом мог тешить себя иллюзией, что все хорошо и что он отныне сможет спокойно заниматься государственными делами, не посматривая поминутно через плечо и не заглядывая всякий раз за шторы. Но, будучи очень далек из-за языкового барьера и собственного высокого положения от сицилийского населения, Стефан, похоже, не представлял себе всеобщей ненависти к французам. Особенно сильны были эти настроения в Мессине, где воспоминания об обидах и злоупотреблениях минувшей зимы еще не потускнели и где весть о провале заговора графа Анри после стольких ободряющих слухов вызвала глубокое разочарование и уныние. Для того чтобы Мессина восстала, не требовалось усилий заговорщиков или подстрекателей; горожане, особенно греческое большинство, были готовы в любой момент перейти к решительным действиям. Не хватало только повода, и, по иронии судьбы, этот повод дал им дворцовый эконом канцлера-архиепископа, каноник Шартрского собора по имени Одо Каррель.
Одо приехал на Сицилию вместе со Стефаном осенью 1166 г. Хотя он, по-видимому, не собирался навсегда селиться на острове, он обещал остаться на два года, пока его друг встанет на ноги. Фальканд описывает его как отпетого негодяя:
«Он не был искусен или хотя бы разумен в гражданских делах; алчность и жадность заставляли его добывать деньги всеми возможными способами; и он ценил друзей не за честность и верность, но за дорогие подарки, которые он надеялся получить».
На Пасху 1168 г. Одо находился в Мессине, готовясь к отъезду. До намеченного им срока оставалось еще полгода, но регентша попросила его уехать пораньше и препроводить Анри из Монтескальозо назад в Испанию – Маргарита решила, вместо того чтобы держать брата в тюрьме, отправить его домой с откупными в тысячу золотых монет в обмен на обещание никогда не возвращаться на Сицилию. Несмотря на постоянные увещевания из Палермо, Одо медлил – главным образом, как утверждает Фальканд, потому, что он нашел блестящий новый способ увеличения своих доходов и теперь сколачивал себе небольшое состояние, взимая по собственной инициативе портовые сборы со всех судов, проходивших через проливы по пути в Палестину. Эта практика, как можно себе представить, не встретила одобрения у жителей Мессины; и когда однажды вечером один из слуг Одо подрался в таверне с группой греков, мелкий инцидент быстро перерос в серьезные беспорядки. Одо, узнав об этом, немедленно призвал правителя города и приказал арестовать всех так или иначе причастных к случившемуся греков. Правитель сначала протестовал, затем – опасаясь влияния Одо в верхах – неохотно согласился; но, как только он появился на месте происшествия и объявил о своих намерениях, на него обрушился град камней, и он вынужден был ретироваться. К ночи вся Мессина бурлила. Возродились старые слухи, возникли новые. Стефан дю Перш, говорили люди, уже женился на регентше; он убил юного короля и собирается захватить трон; сделав это, он отберет у греков их собственность и имущество и разделит между французами и латинянами, а истинная цель путешествия Одо Карреля – привезти из Нормандии брата канцлера, чтобы женить его на дочери Рожера II, родившейся после смерти отца, которой теперь исполнилось четырнадцать лет.
Но Одо сейчас едва ли планировал возвращаться на Сицилию с какой бы то ни было целью – если ему удастся покинуть ее живым. Он заперся в своем доме и ждал, объятый ужасом, дальнейшего развития событий. Толпы мессинцев поспешили в порт, где захватили семь судов, и переправились через пролив Реджо, где томился в заключении граф Монтескальозо. Там они без особого труда уговорили местных жителей присоединиться к ним, пойти к цитадели и потребовать, чтобы графа немедленно выпустили. Их появление застало гарнизон цитадели врасплох: поскольку бунтовщиков было во много раз больше, он быстро капитулировал и пленник оказался на свободе.
Анри из Монтескальозо никогда не отличался сообразительностью, но в данном случае он ухватился за представившуюся ему возможность. По возвращении в Мессину он первым делом занялся Одо Каррелем – и в особенности несметными сокровищами, которые каноник собирался увезти с собой во Францию. Приглашенному по такому поводу нотарию было велено составить полный перечень всех изделий из золота и серебра, жемчужных украшений и шелков в доме Одо и поместить все это в надежном месте. Анри приказал, чтобы Одо перевели из королевского дворца, где он прятался от толпы, в старую крепость в гавани. Здесь, однако, мессинцы завозражали. Они не до конца доверяли своему предводителю, которого, помимо всего прочего, слишком хорошо знали в некоторых частях города – и подозревали, возможно не без причин, что он может в любой момент начать торговаться со Стефаном дю Першем, используя своего дрожащего пленника как свою ставку в предлагаемой сделке. Вожди мессинцев отправились к Анри и потребовали, чтобы он отдал им на расправу Одо; граф поколебался, но не отказал.
Одо Каррель был неприятным человеком и к тому же глупцом, который своей глупостью навлек беду не только на себя, но и на всех своих соотечественников, недавно прибывших на Сицилию. Но он не заслужил судьбы, которая его ожидала. Одо раздели донага, посадили на осла и провезли по улицам города под градом камней. У ворот некий горожанин, избранный для этой цели или действовавший по собственному почину, выступил вперед и вонзил длинный пизанский кинжал в шею каноника, облизав после этого лезвие, в качестве последнего выражения ненависти и презрения. Толпа набросилась на свою жертву в ярости, вновь и вновь вонзая мечи и кинжалы в безжизненное тело; отрезанную голову Одо надели на копье и пронесли через город. В итоге тело и голову сбросили в сточную канаву, откуда их позже извлекли и тайно похоронили.
Расправа над Одо была только началом. На следующее утро, когда заря занялась над Мессиной, ни одного француза не осталось в живых.
В Палермо Стефан дю Перш вскоре понял, что речь идет не о местном бунте, но о быстро распространяющемся общем мятеже. Посланцы прибывали в столицу ежедневно, и новости, которые они привозили, становились с каждым днем более зловещими. Мятежники взяли Рометту, важную крепость, контролировавшую дорогу Палермо – Мессина; прошли по побережью до Таормины, атаковав цитадель, и освободили Ришара из Молизе; епископ Чефалу открыто поддержал бунтовщиков, и никто не сомневался, что низшее духовенство непременно последует его примеру. На материке пока все было спокойно, но недавние события в Реджо ясно показали, что огонь мятежа может перекинуться через пролив, как только бунтовщики сочтут это необходимым.
Первой реакцией канцлера было собрать армию и выступить против Мессины. Преданность многих регулярных соединений вызывала сомнения, но жители лангобардских колоний вокруг Этны, не питавшие особой любви к грекам, сами предложили выставить против бунтовщиков двадцать тысяч человек, а с таким ядром канцлер мог бы создать достаточно эффективные ударные силы. Но возникли сложности. Пятнадцатилетний король посоветовал отложить начало кампании до того момента, когда звезды займут более благоприятное положение; это было его первое официальное вмешательство в политику и плохое предзнаменование для его будущего царствования. Сам Стефан, столкнувшись с самым серьезным кризисом за все его недолгое правление, засомневался. Должен ли он, как настаивали его французские друзья, остаться с королем и регентшей в Палермо, где в обстановке еще более напряженной, чем раньше, его жизнь снова окажется в опасности? Или стоит последовать совету Ансальда, придворного кастеляна, покинуть столицу и укрепиться в какой-либо отдаленной крепости, куда к нему позже смогут приехать Вильгельм и Маргарита?
