21 января. Суббота. Опять мороз -20°. Возобновил чтение лекций в Университете при температуре в +10° и всего при 5—10 слушателях. Совсем нет еще студентов; очевидно, иногородние не приезжали в Москву из-за дороговизны, а здешние заняты разными службами в земском и городском союзах и т. д. Все же я читал два часа в большой зале. После лекции был у казначея получить увеличенное жалованье, достигающее теперь все же некоторой ощутительной суммы – 491 рубль в месяц. В зале правления виделся с М. К. Любавским и говорил ему о Сосницком. М. К. [Любавский] делился со мной впечатлениями от книги Яковлева. Вечером у нас погасло электричество: сломались какие-то пробки, соединяющие наш провод с главным, и мы некоторое время сидели в темноте, при лунном свете, чтобы не жечь свечей, которых у нас только 4 и которых совсем нет в продаже. Вечер 8—11 я провел у Ю. В. Готье на собрании наших оставленных при Университете «друзей науки», обсуждавших разные вопросы, относящиеся до библиографического отдела журнала. Из старших, кроме меня, были Егоров и Пичета. Обсуждение шло очень живо и дельно. Возвращались домой с Егоровым и разговаривали о возвращении в Университет А. Э. Бориса19. Я выражал удивление, почему «Русские ведомости» не начинают обычной в таких случаях травли.
22 января. Воскресенье. То, отсутствию чего я вчера удивлялся, началось. Началась травля А. Э. Вормса за возвращение его в Университет. Кампанию открыли «Русские ведомости», где сегодня появилась статья Кизеветтера. Тут слова о том, как Вормс, «посыпав главу пеплом», возвращается в «казенный университет», что уход предпринимался сообща, что, следовательно, и возвращение должно быть не индивидуально, что Вормс должен был объяснить товарищам мотивы своего возвращения. Ушедшие ушли потому, что не могли, оставаясь, сохранять человеческое достоинство и т. д. Интересно, кто это выбрал Кизеветтера в цензоры нравов? Вот он кадетский деспотизм: не смеешь ничего предпринять индивидуально без благословения кадетского коллектива. Вот она, партия народной свободы! И какой вздор что «исход» предпринимался коллективно. Как можно серьезному историку так нагло лгать в газете. Уходили в 1911 г. именно индивидуально, каждый решал этот вопрос для себя. Кроме всего прочего, оказывается, что ушедшим принадлежит «монополия» человеческого достоинства. Мороз сегодня -25°. Тем не менее я с большим удовольствием сделал утреннюю прогулку. Затем весь день за книгой Гневушева, которую кончил. Вечером читал проект нового университетского устава и объяснительные записки к нему20.
23 января. Понедельник. Сенсационное известие в газетах о разрыве дипломатических сношений между Германией и Соединенными Штатами по поводу объявленной Германией беспощадной подводной войны21. Итак, Германия – против всего света. Борьба вступает в самый напряженный и последний фазис. Читал на Богословских курсах и оттуда возвращался пешком при сильном холоде и вьюге. Дома гасло опять электричество. Вечером читали с Миней Гоголя (ссора Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем).
24 января. Вторник. Утро за книгой Грекова22, которую надо сравнивать с книгой Гневушева в рецензии. Какая разница! Прекрасно написанная книга. Факультетское заседание, первое в этом году. М. К. Любавский прочел отзыв о диссертации Яковлева, в котором похвалу формулировал в казенных словах «ценный вклад в науку», а отрицательные стороны книги: перегрузку цитатами, излишнюю доверчивость к «отпискам» и совершенную необоснованность заключения – развил подробно. Я указал на необычность приемов составления книги; автор говорит не своими словами, а документами. Если исключить выписки документов – своего текста останется стр. 25–30, текста чисто механически-соединительного. В дальнейшем ничего особенного не было. Челпанов представил к баллотировке четырех приват-доцентов на различные должности в Психологический институт. М. М. Покровский по этому поводу припомнил о плохом ответе Экземплярского – одного из этих представляемых – на магистерском экзамене по латинскому языку. Челпанов обиделся и нехотя возражал, что это не имеет отношения к должности библиотекаря, на которую Экземплярский баллотируется. При баллотировке он, однако, получил 7 и 7 голосов и, стало быть, не был избран. Вечер дома. Читал Мине Гоголя, а затем опять за книгой Грекова.
25 января. Среда. Утро за рефератом студента Троицкого «О закупах» к просеминарию, затем читал Грекова. Просеминарий при 5 студентах и при температуре северного полюса. Беседа с Грушкой о деле Сташевского, которое поднялось в Совете Киевского университета и раздуто вновь газетами. Совет единогласно постановил предложить ему подать в отставку. Вот плоды излишней мягкости графа Игнатьева: это надо было сделать тогда же после раскрытия воровства. Теперь вышло, что человек карается за свой поступок дважды23.
26 января. Четверг. Утро за подготовкой к заседанию Исторического общества: делал замечания на книгу Яковлева «Засечная черта». Семинарий в Университете в довольно полном составе, было человек 15. После семинария беседа со студентами об «Исторических известиях». Так как все это кончилось около половины седьмого, а заседание назначено было в 8, то я отправился пообедать в ресторан Мартьяныча, и, как оказалось, напрасно. Референт был столь невежлив, что явился в Университет около 9 часов, опоздав на целый час. Начал он с заявления, что очень рад в товарищеской беседе сообщить то, о чем не решился бы сообщить в официальной обстановке на диспуте, чем очень нас заинтриговал. Однако сообщение это заключалось только в коротеньком рассказе о том, как он, работая над «Приказом сбора ратных людей», наткнулся на бумаги, касающиеся Черты. Что тут такого интимного, непонятно. Самый реферат был прочитан отчаянно скучно и неумело. Яковлев своими словами, каким-то лениво-небрежным тоном изложил первую главу, а затем ничтоже сумняся стал читать по книге секретарским голосом и тоном разные документы целиком, как они в ней помещены, и такое чтение продолжалось еще и в двенадцатом часу, когда я бежал, частью от незанимательности доклада, частью из боязни, что заседание окончится часу во втором ночи и испортит мне следующий день. Пропащий вечер!
27 января. Пятница. Мороз опять достиг -20°, к середине дня, однако, температура повысилась до -12—13°. За завтраком у нас случилось печальное происшествие. Миня резким движением, неосторожно выхватил стул, на котором сидела Лиза. Она упала вдруг и ушибла очень больно спину. Миня страшно испугался и долго потом рыдал, думая, что «мама через два часа умрет». Не знаю, как отучить его от этих порывистых движений. Семинарий на Курсах по обыкновению оживленный, хотя это происшествие очень меня отвлекало. Вечером С. К. Богоявленский сообщил мне по телефону подробности окончания вчерашнего заседания Исторического общества. Референт после моего ухода читал еще минут 20. Затем говорили Бахрушин, Егоров, юнец Никольский и еще кто-то, и все это кончилось в половине первого ночи. Я на такие всенощные бдения теперь совершенно неспособен. Читали с Миней «Старосветских помещиков», а затем я продолжал книгу Грекова.
28 января. Суббота. Лекция в Университете о следствиях колонизации, об Андрее Боголюбском и Всеволоде. Студентов больше, человек 25. В «Русских ведомостях», на которые взглянул в профессорской после лекции, – заметка о петербургском Историческом журнале24, рекламирующая. Нашему журналу этого не делали и даже по выходе едва удостоили кисленькой заметки. Из Университета заходил в школу за Миней, и прошли с ним к Храму Спасителя посмотреть на реку. Вечер у Богословских, шахматы.
29 января. Воскресенье. Утром ответил Б. Л. Модзалевскому с предложением сделать две редакции биографии Петра, краткую и пространную, и с тем, чтобы мне Историческое Императорское общество не препятствовало напечатать пространную редакцию на свои средства, а краткая пойдет для словаря25. Ответил также на письмо Пархоменко (из Сухума), спрашивавшего о замещении кафедры русской церковной истории в Академии. Был на заседании в память Карамзина по поводу 150-летия со дня его рождения. Читали Готье, Шамбинаго и Брандт. Готье составил прекрасную речь, стройную, ясную с очень интересными выдержками. Шамбинаго был бледнее и читал много хуже. Брандт указал на значение Карамзина для русского языка, причем критиковал некоторые нововведения Карамзина. Особенно эффектна была критика слова «трогательный» (touchant), которое Брандт находил недостаточно сильным, предлагая заменить его словами «прохватный» или «задевный», что вызвало фурор в зале. Долго мы не могли успокоиться от смеха. Зала (Богословская) была наполнена далеко не вся; а жаль. Прекрасное заседание. Недолгое, ясное и содержательное. Я возвращался домой с Д. Н. Егоровым, который жаловался на тяжесть своего положения, на дороговизну, на то, что ему приходится кормить семерых, и т. д. Вечером они были у нас с Маргар. Мих. [Егоровой].
