Как Вы поживаете, какие Ваши ближайшие перспективы?.. Я думаю пробыть на службе еще около года, после этого останусь в Греции, но что буду делать, еще не знаю…
Привет сердечный, крепко пожимаю руку, еще раз благодарю за память и книгу,
Ваш
А. Котельников»[394].
Из письма Н. В. Устрялова А. А. Котельникову
«Харбин, 28 февраля 1934 г.
Дорогой Александр Александрович!
Подобно Вам, я не разделяю алармистских прогнозов нашего «просвещенного большинства» и склонен думать, что Вы выиграете Ваше пари с болгарином и Лебедевым. Правда, пятилетний срок, по нынешним временам, достаточно длинен, и трудно быть в чем-либо уверенным, но все же, думается, даже и у Гитлера хватит здравого смысла – «из-за страха смерти не кончать самоубийством». Едва ли ситуация повернется к нему столь благоприятно, что он сможет начать войну с шансами на успех.
С чувством большого удовлетворения читал и читаю национал-советские статьи П. Н. Милюкова. Трогательный старик! Помрет – и ведь некем его заменить в эмиграции, вовсе некем. И гибкость мысли, и мужество мысли. Правда, не хочет или не может довести свою мысль до конца, но и то, что говорит, делает ему честь. Может быть, это и лучше, что он сохраняет видимость антисоветской позиции, при несомненном тактическом повороте в сторону СССР: при более крутом повороте, он слишком оторвался бы от своей аудитории (что случилось со мною в 1920 году)…»[395]
«27 июня 1934 года.
Я уже говорил Вам, что основные недостатки и Вашей статьи[396], и почти всех евразийских выступлений по поводу ее заключаются в оторванности от плоти жизни; тут более надуманности, чем подлинного ощущения действительности. Не скрыв настоящих в их психических и физических глубинах причин современного кризиса, нельзя говорить и о путях исцеления. Вы напоминаете врача, который, не поставив диагноза, уверяет, что больной излечится смесью уже принимаемых им лекарств. Конечно, самая постановка диагноза в наших условиях неизбежно окажется субъективной. Но все же тогда получилась бы логическая схема: я понимаю болезнь так-то и предлагаю такое-то лечение. А в настоящем своем виде статья меня не удовлетворяет.
Я лично воспринимаю ситуацию так. Белая раса (в силу многих причин, о которых мы отчасти говорили ранее) утрачивает былую дисциплинированность, расовую и национальную спайку и вступает в полосу социального распада. Массы населения развинчиваются и вульгаризируются, заражая ядом разложения и часть верхов. Со своими техническими достижениями она до известной степени напоминает французского парикмахера, выигравшего пять миллионов. Он отрывается от привычного уклада, ссорится с женой, ругает детей и, не научившись как следует управлять «роллс-ройсом», давит встречных в своем бесцельном слонянье по свету. Но для отдельного парикмахера остается надежда, в конце концов, успокоиться, вернуться к семье и мирно закончить жизнь. Но социальная, как и биологическая, эволюция наций и рас не обратима. Вавилонские башни цивилизаций не способны «доживать» свой век: они разрушаются всемирными социальными потопами.
Вопрос осложняется еще тем, что белое человечество не одно на земле, а довольно остро противостоит цветным расам. На протяжении даже короткой нашей жизни мысль о желтой опасности стала уже не галлюцинацией отдельных капризных умов, а реальной действительностью. И я не сомневаюсь, что процесс распада европейской культуры будет значительно ускорен давлением извне.
С такими предпосылками в сознании я, естественно, скептически отношусь к Вашим попыткам наметить будущее. Мало того что Вы не определяете болезни, Вы и в лечении ее целиком исходите из сегодняшнего дня. Подумайте сами, что бы при таком способе «синтеза» Вы могли предсказать лет двадцать назад? Или Вы предполагаете, что предстоящее двадцатилетие будет менее богато неожиданностями? Наша эпоха революционна в подлинном смысле слова. Она гораздо революционнее самого коммунизма. Рассчитывать на эволюцию идей теперь не приходится. В частности, нужно никогда не забывать, что переживаемый нами экономический кризис (кризис капитализма, как его части – и, на мой взгляд, ошибочно – называют) есть сравнительный пустяк; это – лишь деталь общего социального кризиса (или кризиса культуры).
С сожалением вижу, что и в евразийстве еще слабо ощущение действительного трагизма нашего времени.
«Фашизм и коммунизм движутся единой интуицией» – эта мысль близка евразийству; история пойдет по этому пути, – заявляет Савицкий.
Мне тут, равно как и в ряде других мест, приходится только пожимать плечами.
Но писать обо всех частностях долго.
Е. Л.»[397]
«Циндао, 30 августа 1934.
Дорогой Николай Васильевич!
Спасибо Вам за Вашу книгу, присланную мне Вами со Штирнером. Покаюсь Вам откровенно: произвела она на меня крайне тягостное впечатление. И по тону и по нацелке напомнила она мне письма Сталину от кающихся коммунистов неудачного уклона, как обязательное условие приема вновь в партию. Что ж? Может быть, Вам и впрямь пора подумать о безболезненном возвращении в СССР. Ведь эмигрировать и не быть «эмигрантом» можно только в Харбине и притом в единственной позиции, держась за трапецию КВЖД.
Не удовлетворяет меня книга Ваша и с другой стороны. Анализы происходящего в России в том виде, как они у Вас, то же, что история театра, написанная на основании единственно собрания афиш, программ и плакатов. Виноват, впрочем, Вы пользуетесь также газетными отчетами о премьерах и постановках.
Ваша статья о синтезе представляется мне непродуманной до конца. Генеральная линия верна, капитализм рушится повсюду, коммунизм – лучшая и самая высокая форма социальной религии, фашизм – уязвленные национальные судороги… какой же возможен синтез, раз идет последний решительный бой и мир вступает в свой апокалиптический период, а мы знаем, что в этом бою будут применены со стороны «верующих» все завоевания науки и техники и «генеральная линия» не будет знать пощады. Это – обреченность, а не синтез. Едва ли придется потом видеть возрождение христианства в том, что новые Луначарские будут писать драмы и ставить фильмы, в которых будут изредка мелькать библейские или евангельские личности.
У меня ужас перед фактом, что в мире завелась сила, могущая (теперь это уже доказано) выкорчевывать старую жизнь. Человечество вступило на путь культурных растений, которые можно выращивать любого вида и любого сорта и заменять культурными насаждениями все виды диких зарослей. Пока этот процесс происходил беспорядочно, заменяясь подчас попятным движением, пока не было групп, захвативших власть и осмелевших настолько, что к человеку стали применяться приемы плодосмена (понадобились вместо зерновых корнеплоды!) и корчевания, можно было говорить о красках истории, о каком-то участии в культуре и духовной жизни. Теперь же – только очередь, вызываемая продвижением нового сектора в плане посева и общего человеческого корчевания.
Вот мысли, которые навела на меня Ваша новая книга. Грустно, что люди «плюрастического» склада так податливо сдают перед соблазнительным «монизмом», пускаясь во все тяжкие софизмы, чтобы волюнтарно выработать успокаивающие выводы.
На днях, через 2 дня, возвращаемся в Шанхай, где начинается зимняя работа. Мы дивно отдохнули в Циндао. Я никогда не думал, что в Китае имеется такое чудное место.
Шлю привет и жму руку.
Ваш
В. Ламанский»[398].
«Москва, 3 сентября 1934 г.
Шлю привет
Дорогому Николаю Васильевичу и всей Субботе!
Письмо получил, но пишу не только по этому поводу, а потому, что выяснилось, наконец, мое положение здесь: прошу извинить за долгое молчание.
Вкратце сообщу факты о себе: ехали с комфортом. Встречены были делегацией оргкомитета. Устроены в первоклассном отеле «Националь», где останавливаются только интуристы и где живем до настоящего времени. Живем хорошо. С квартирой дело затянулось, но нет сомнения, что и квартиру дадут хорошую.
Тотчас по приезде был приглашен в лучшее книгоиздательство для переговоров об издании моих книг, но через несколько дней оно «влилось» в другое – и пришлось говорить с новыми людьми. На днях подписал условие с издательством «ГИХЛ»[Государственное издательство художественной литературы] на издание моих книг: к Новому году выйдет первый том, а за ним последуют остальные – пока четыре тома листов по 20. Червонных денег получил очень много, обеспечен приблизительно на два года.
Дня через три по приезде был у А. М. [Горького] в знаменитом имении Горки. Встреча была задушевная: восстановлена прежняя дружба.
