– Да здравствует величайший из царей!
Громкое „ура“ раздалось на корабле и, достигши до берега, было ответом тронутых до глубины сердца матросов. Потом вновь все замолкли и смотрели на орла русского с изумлением. Все готовы были броситься в огонь и в воду по первому слову Петра!»
Из воспоминаний о Петре Первом: «Однажды очистилось вице-адмиральское место, которое по адмиралтейскому штату должно быть занято. Контр-адмирал Петр Алексеевич, то есть сам государь, подал в Адмиралтейскую коллегию челобитную, в которой прописал дотоле несенную им службу, просил о помещении на это место. Дело было там рассмотрено с надлежащим вниманием, и потом праздное место дано другому контр-адмиралу, а на его просьбу сделано решение, что коллегия вполне признает показанные им доселе заслуги и, надеясь, что он впредь будет с еще большим рвением стараться показать их, обнадеживает его в требуемом повышении, коль скоро опять представится к тому случай; ныне же, по сравнении доселе отправляемой им морской службы со службою другого контр-адмирала, нашла она, что тот долее служит морским офицером и многократно отличил себя на море. Поэтому Адмиралтейская коллегия, сообразуясь с справедливостью, не могла преминуть, чтоб не дать ему на этот раз преимущества и не произвести его в вице-адмиралы. Государь доволен был таким решением, и когда при дворе зашла речь о повышении, сказал:
– Члены коллегии справедливо судили и поступили по-надлежащему. Если бы они были столь раболепны, чтобы из ласкательства предпочли бы меня моему сверстнику, то действительно я заставил бы их в том раскаяться.
Петр любил своего воспитанника Ивана Головина и послал его в Венецию учиться кораблестроению и итальянскому языку. Головин жил в Италии четыре года. По возвращении оттуда Петр Великий, желая знать, чему выучился Головин, взял его с собою в адмиралтейство, повел его на корабельное строение и в мастерские и задавал ему вопросы. Оказалось, что Головин ничего не знает. Наконец Петр спросил:
– Выучился ли хотя по-итальянски?
Головин признался, что и этого сделал очень мало.
– Так что же ты делал?
– Всемилостивейший государь! Я курил табак, пил вино, веселился, учился играть на басу и редко выходил со двора.
Как ни вспыльчив был царь, но такая откровенность ему понравилась. Он дал лентяю прозвище „князь-бас“ и велел нарисовать его на картине, сидящим за столом с трубкой в зубах, окруженного музыкальными инструментами, а под столом – валяющиеся навигационные приборы.
Во время Каспийского похода Петр Первый решил по старому морскому обычаю купать не бывавших еще в Каспийском море. Подавая пример, царь первым прыгнул в воду. За ним последовал и все остальные, хотя некоторые боялись, сидя на доске, трижды опускаться в воду.
Головина Петр стал сам опускать в воду, со смехом говоря:
– Опускается бас, чтобы похлебал каспийский квас!
Один старый петровский ветеран любил вспоминать, как, будучи ребенком, был представлен Петру Великому в числе дворянских детей, присланных из семей для службы. Царь якобы, посмотрев на него, покачал головой, и сказал:
– Ну, этот совсем плох! Однако записать его на флот, до мичмана, авось, дослужится!
Рассказывая эту историю, старик всегда с умилением прибавлял:
– И такой же был провидец, что я и мичмана то получил только при отставке!
Когда известный острослов д'Акоста отправлялся по приглашению Петра Первого из Португалии морем в Россию, один из провожавших его сказал:
– Как не боишься ты садиться на корабль, зная, что твой отец, дед и прадед погибли в море!
– А твои предки, каким образом умерли? – спросил в свою очередь д'Акоста.
– Преставились блаженною кончиною на своих постелях.
– Так как же ты, друг мой, не боишься еженощно ложиться в постель? – возразил д'Акоста.
Сподвижник Петра Первого контр-адмирал Вильбоа спросил однажды д'Акосту:
– Ты, шут, человек на море бывалый. А знаешь ли, какое судно безопаснейшее?
– То, которое стоит в гавани и назначено на слом! – немедленно ответил ему д'Акоста.
Хватало в российском флоте шутников и после Петра Великого. К примеру, в 1770 году по случаю победы, одержанной нашим флотом над турецким при Чесме, митрополит Платон произнес в Петропавловском соборе Санкт-Петербурга в присутствии императрицы и всего двора речь, замечательную по силе и глубине мыслей. Когда вития, к изумлению слушателей, неожиданно сошел с амвона к гробнице Петра Великого и, коснувшись ее, воскликнул: „Восстань теперь, великий монарх, Отечества нашего отец! Восстань теперь и воззри на любезное изобретение свое!“ – то среди общих слез и восторга гетман Разумовский вызвал улыбку окружающих его, сказав им потихоньку: „Чего вин его кличе? Як встане, всем нам достанется“.
Остроумие было присуще и императрице Екатерине Второй. Однажды она присутствовала при спуске на воду одного из линейных кораблей. Рядом с ней стоял, давая разъяснения, адмирал Самуил Грейг. Внезапно с окружавших корабль лесов сорвалась доска. Недолго раздумывая, Грейг оттолкнул императрицу в сторону. Спустя мгновение на место, где только что находилась Екатерина Вторая, упала доска.
– Спасибо тебе, Самуил Карлыч, что один раз в жизни ты заробел! – сказала императрица заслуженному флотоводцу.
Как-то раз императрица Екатерина Вторая пригласила к себе в Зимний дворец адмирала Ноульса. Разговор шел о строительстве новых кораблей. В это время от реки послышался сильный шум. Ноульс выглянул в окно. Напротив дворца посреди Невы два русских судна навалились на торговый французский бриг.
– Что там случилось, адмирал? – поинтересовалась Екатерина Вторая.
– Ничего страшного, – был ответ. – Два русских медведя душат французскую мартышку!
К 1783 году большинство чинов адмиралтейств-коллегии, а при Екатерине Второй это было уже очень серьезное учреждение, оказались обременены многочисленными долгами, и перспектив на их оплату не было никаких. Тогда они прибегли к обычному для России способу ликвидации долговых документов. К какому? К поджогу, к которому и сейчас порой прибегают при неожиданных ревизиях и серьезных проверках.
А поэтому в мае 1783 года здание адмиралтейства внезапно для всех запылало. Прибывшие пожарники попасть в него не смогли, так как двери здания были наглухо закрыты. Чиновники же адмиралтейства занимались тем, что бросали папки с долговыми документами в огонь или в Неву – кому, куда было удобнее. Потом они принялись спасать имевшиеся там… якоря. Причины поджога были всем ясны, и об этом было доложено императрице, но она только рассмеялась и сказала виновникам пожара:
– Теперь, господа, ваши долги заплачены, и всякое сомнение в том вы смело можете называть выдумкою!
Затем была проведена ревизия случившегося, которая выяснила, что на ремонт здания и противопожарные меры требуется более 130 тысяч рублей. Тогда Екатерина велела перевести адмиралтейств-коллегию в Кронштадт. Чиновникам такая перспектива совсем не улыбалась, и они своими бесконечными заседаниями по поводу переезда всячески затягивали дело. Наконец через год императрице было доложено, что переезд адмиралтейств-коллегии в Кронштадт обойдется казне еще в девять миллионов рублей. Екатерина только махнула рукой, и оставила все, как было.
Адмирал Александр Иванович Круз в зрелые годы был весьма тучен и любил поспать. В 1790 году, во время войны со шведами он во главе эскадры преградил неприятелю путь к столице. Услышав доносившиеся раскаты канонады, Екатерина сказала:
– Наконец-то Круз проснулся! Теперь шведам не поздоровится!
В двухдневном сражении шведы были разбиты и отброшены от стен Петербурга.
По окончании шведской войны Екатерина разрешила адмиралу Крузу занимать на лето свой дом, расположенный в Ораниенбауме вблизи верхнего пруда. Верный своим старым привычкам, адмирал приказал каждое утро поднимать на флагштоке Андреевский флаг, а ровно в полдень палить из пушки. Вскоре на адмирала посыпались жалобы от близлежащих помещиков. Соседи жаловались на грохот и прочие беспокойства. Жалоба дошла до Екатерины.
– Пусть палит! – ответила, выслушав доклад, императрица. – Ведь Круз привык палить!
– Никогда я не могла хорошенько понять, какая разница между пушкою и единорогом»! – высказалась Екатерина II во время одного из флотских смотров какому-то адмиралу.
– Разница большая, – отвечал тот невозмутимо, – Вот изволите видеть: пушка сама по себе, а единорог сам по себе.
– А, теперь, кажется, понимаю! – только и сказала императрица.
На одном из придворных собраний императрица Екатерина обходила гостей и к каждому обращала приветливое слово. Между присутствующими находился старый моряк. По рассеянию случилось, что, проходя мимо него, императрица три раза сказала ему:
– Кажется, сегодня холодно?
– Нет, матушка, Ваше Величество, сегодня довольно тепло! – отвечал он каждый раз.
