Штадтлер воспринял это, вполне справедливо, как поднятие на щит. Правда, деньги не были предоставлены в его единоличное распоряжение, а потекли другим организациям — например, конкурирующему «Объединению по борьбе с большевизмом», «гражданским советам» с их «местным гражданским ополчением», а также вербовочным конторам добровольческих корпусов. Но как руководитель «Генерального секретариата», название которого уточнялось теперь добавлением — «Бюро доктора Штадтлера», он занимал бесспорно ключевую позицию. Сразу после совещания, на фоне нарастающих боев в Берлине и других городах, он опубликовал тогда призыв к образованию «Антибольшевистской лиги»: «Мы призываем поэтому к созданию лиги, которая, гарантируя полную самостоятельность всем существующим партийным организациям, сословным группам и всем уже имеющимся антибольшевистским союзам, объединит их для достижения успешного сотрудничества»{668}.
Жене он признался в письме, написанном в тот же вечер, со всей скромностью простого героя: «Я хотел бы сам взять на себя руководство, чтобы спасти то, что еще можно спасти»{669}. Ибо, разумеется, он предвидел, что «Носке в том смысле, на котором я настаивал, провалится как творческий государственный деятель». Это казалось ему тем опаснее, что «на стороне противников — спартаковцев — действовали личности крупного политического формата, сильные и творческие натуры, прежде всего Роза Люксембург и Карл Радек». И Штадтлер в своих мемуарах 1935 г. не забыл похвастаться разговором (выдуманным или действительным) с майором Пабстом в отеле «Эдем», в ходе которого он будто бы сказал командиру добровольческих корпусов: «Если на нашей стороне пока не видно ни одного вождя, то, по крайней мере, и на противной стороне никакого вождя не должно быть». Радек, как известно, представляет собой большую опасность, Либкнехт меньшую, «но Роза Люксембург опасна исключительно, она действует просто как настоящий мужчина». Глаза Пабста засияли, и он рукопожатием подтвердил, что на него можно положиться. Через несколько дней «Роза Люксембург и Карл Либкнехт были устранены как центры политической опасности»{670}.
Большевизм как грозный фон
«Вопрос о вожде», однако, вовсе не был этим самым решен — ни на одной, ни на другой стороне. Поэтому он оказался в центре следующего выступления Штадтлера 23 января 1919 г. под названием «Побежден ли “Спартак”?». Пролив крокодиловы слезы по поводу того, что подавление восстания «запятнано убийством Либкнехта и Люксембург», ставших жертвами «самосуда… в духе простонародного зверства», Штадтлер энергично предостерег против слишком «оптимистического настроения», овладевшего буржуазной общественностью. В то время как Национальное собрание в результате своего трусливого бегства в Веймар «отдало Берлин во власть диктатуры советов» и у правительства народных уполномоченных не хватает духа «диктаторскими методами положить конец хаотическому движению и революционной анархии», глава спартаковских бунтовщиков проявляет активность больше, чем когда-либо: «Кажется, будто Радек в настоящий момент развивает особенно энергичную деятельность вне Берлина, и если он приезжает в Берлин, то лишь на один-два дня. Он носится по стране, разжигает политические движения и путчи то в Брауншвейге, то в Галле, то на западе, то на востоке, сегодня в Дюссельдорфе, завтра в Верхней Силезии, где готовится почва для нового общегерманского спартаковско-большевистского восстания»{671}.
Любопытно, однако, что Штадтлер в этом фантастическом, исполненном зависти портрете своего воображаемого противника, как и во всех остальных высказываниях, отказывался от антисемитских аргументов. Даже в его воспоминаниях 1935 г. нет достойных упоминания намеков подобного рода. Это не диктовалось ни личной склонностью, ни простым тактическим расчетом (ведь некоторые еврейские финансисты поддерживали лигу), а было связано с тем, что, с его точки зрения, антисемитский аргумент против большевизма действительно вносил путаницу. Как бы высоко ни ставил Штадтлер вопросы «вождизма», он все же понимал, что явление, с которым надо бороться, «значительно шире». Психология самих масс «неустойчива, лишена опоры», и в них накипела безудержная жажда мести «виновникам войны, подлинным и мнимым». А тут еще и угрожающий диктат Антанты, который отталкивает людей от Запада и гонит их на Восток: «У германского пролетариата… инстинктивная склонность и тяга к примирению, к сотрудничеству, к братству с пролетарским государством Востока… Но и германские интеллектуалы в известном смысле обнаруживают стремление поддаться большевистской революционной идеологии»{672}.
Именно поэтому он с видом опытного политика обратился к лидерам Антанты, чтобы показать, что их политика «столь же эгоистична и близорука, сколь наша политика во время заключения Брест-Литовского мира»{673}. Они, очевидно, верят, будто Германию можно раз и навсегда ослабить, заразив ее бациллой большевизма, подобно тому как в свое время имперское руководство ошибочно полагало, что сможет с помощью большевизма вывести Российскую империю из войны. Но эта политика приведет к результату, о каком лидеры Антанты и не догадываются, — к германскому национал-большевизму, в сравнении с которым любая прежняя furor teutonicus[120] покажется детской забавой: «Не только немецкая буржуазия, но и весь мир будет поражен, с какой энергией германский пролетариат, когда он захватит власть, возьмется за эту большевистско-революционную внешнюю политику»{674}.
Еще резче, чем в речах Штадтлера, такие предостережения прозвучали в передовых комментариях «Антибольшевистской корреспонденции» («ABC»){675}, приобретая черты откровенной угрозы. Франция, говорилось там, к примеру, справедливо опасается, «что из руин 9 ноября восстанет Германский рейх и… что германский большевизм может стать тем клеем», который скрепит его. Далее звучала почти констатация: «Все это подготавливается во второй раз, и можно понять честолюбивого Ленина, желающего стать свидетелем национального триумфа большевизма в Германии, отступления Антанты… Ибо большевизм по сути есть не что иное, как идея национального реванша в ее самой насильственной и одновременно самой ужасной форме»{676}.
Имперское правительство, надо признать, призвало к «самой беспощадной борьбе» против спартаковцев, и, когда в середине февраля Радек был арестован, «ABC» потребовала от властей «приложить все силы»{677}. Но всего несколько дней спустя в редакционной статье «Где спартаковец — там антибольшевик!» снова последовали более или менее прямые авансы заклятому врагу: «В сущности, мы хотим ведь того же самого, что и спартаковцы: прорвать голодную блокаду, — но только мы как немцы хотим сделать это сами, без большевиков из России… Я убежден, что спартаковцы и антибольшевики… вскоре станут вполне хорошими друзьями»{678}. Газета «ABC» от 24 февраля осудила поэтому убийство премьер-министра Баварской советской республики Курта Эйснера как «братоубийство», закончив статью призывом: «Рабовладельцы мира, англо-американские биржевые капитаны радуются, когда социал-демократы всех направлений обнажают убийственную сталь друг против друга… Давайте будем друзьями! Немцы среди немцев!»{679}
От «борьбы» к «исследованию»
Не случайно поэтому «Антибольшевистская лига» уже в феврале 1919 г. переименовала себя в «Лигу по защите немецкой культуры», что было, однако, замечено обществом лишь чуть позже. Под новым призывом подписались такие известные социал-либералы, как Эрнст Трёльч и Фридрих Науман. Смысл в изменении названия, по мнению Штадтлера, заключался в том, чтобы пояснить, «что наш “антибольшевизм” ни при каких обстоятельствах не является лишь негативистским или даже направленным против рабочих»[121].{680} В письме генеральному секретарю партии «Центр» Максимилиану Пфайферуот 11 марта 1919 г. Штадтлер подчеркивал, что изменение названия преследует также цель дистанцирования от конкурирующего «Объединения по борьбе с большевизмом», «которое размещает на улицах провокационные плакаты» с указанием размера награды за головы Радека и других лидеров «Спартака». С этим объединением «наша лига никак не связана и не в состоянии воспрепятствовать этой пропаганде, хотя мы ее и осуждаем»{681}.
Еще характерней переименование самого «Генерального секретариата». Уже в середине марта 1919 г. о «борьбе с большевизмом» больше не было речи. Газета «Антибольшевистская корреспонденция» выходила теперь только под загадочной аббревиатурой «ABC» без ее расшифровки. Эти переименования и реорганизации, видимо, были связаны также с растущими расхождениями между Штадтлером и спонсорами из «Антибольшевистского фонда». В письме жене от 11 марта Штадтлер писал: «Недоволен финансистами движения. А они мной. Мой социализм, пусть консервативный и национально окрашенный, кажется им опасным». А через два дня в другом письме он замечает: «Мое движение они поддерживают только потому, что одно дело у них на мази. Другое дело, которым бы они с большим удовольствием манипулировали, это политика силы… Этим господам не по душе моя стратегия взаимопонимания»{682}.
