Было слышно, что одни белорусские паны пошли к Припети, а другие — на выручку Кричева. По пути к Кричеву встретили паны 500 человек казацкого комонника, разбили их, и 150 человек положили на месте. На другой день бились они с 3000 конниц Небабы. Казаки стояли крепко, но были разбиты и рассеяны. С панской стороны пало 20 знатных шляхтичей и 200 человек рядовых. Кричев защищался мужественно, и уже семь раз отразил казацкий приступ. Вообще в Польше думали, что «Господь покровительствовал литовскому войску», хотя мудрено было бы сказать за что. На русский взгляд, в так называемой Литве родной нам элемент сохранился цельнее от помеси с чужеядным польским, и самый протестантизм, распространенный здесь больше, нежели где-либо, не допускал в белорусской шляхте такого растления духа и тела, какое производило в польских семьях католическое духовенство. Что касается казаков, то видно, что здесь их сила, при отсутствии татар, опиралась на сотников и полковников, вернее — на кадры опытных бунтовщиков.
«Между тем под Берестечком» (пишет Освецим) «июля 7, в пятницу утром, приехали казаки, чтобы получить условия капитуляции. Об них рассуждали в военной раде так, что стыдно и сказать. Успех расслабил нас до того, что никто энергичного предложения и не высказал. Им предложили следующие условия: выдать 16 человек, перечисленных поименно, старшины, в виде заложников, но не безусловно относительно их кары; выдать артиллерию; доставить Хмельницкого, сына его Тимоша и Выговского; выдать присоединившихся к казакам шляхтичей; чернь распустить по домам; предоставить королевской милости и решению будущего сейма дальнейшие распоряжения относительно устройства казацкого войска [47]. Казацкие послы ответили, что Хмельницкого готовы они разыскивать; что старшину, артиллерию и шляхтичей выдать трудно, но что они предложат условия своей раде. Крыса остался окончательно в нашем лагере. Вечером казаки дали знать, что старшина и казаки находятся вне лагеря на пастбищах, а чернь перепилась, и потому не могут покамест столковаться. Весь этот день прошел мирно, и они допускали наших едва ли не вовнутрь своих укреплений».
Но паны не доверяли казацкому миролюбию, и советовали один другому держать за пазухой камень (z nimi trzeba traktowae kamien majac w zanadrzu). Это тем больше было необходимо, что казаки однообразно в 2 часа пополуночи гремели своей музыкой и заглушали свои трубы и шипоши боевым криком, а призывные котлы у них были такие огромные, что панам казалось, будто это бьют на майдане тревогу.
«Июля 8, в субботу», (продолжает Освецим) «казаки на предложенные им королем условия ответили в следующих приблизительно выражениях:
«Милостивый, светлейший король! Умоляя о пощаде, мы уповали на милосердие вашей королевской милости; но нам предложены условия невозможные. Выдать старшину мы не можем, и не выдадим: так решила рада войска и черни. Артиллерии выдать не можем. Шляхтичей выдать не можем, и не выдадим, так как, по Зборовскому договору, им обещано прощение вашей королевской милости. Хмельницкого, его сына и Выговского, изменивших и вашей королевской милости и нам выдали бы мы охотно, но их нет среди нас. Однако, мы обещаем их разыскивать не только в нашем крае, но и в Крыму, и выдать вашей королевской милости, как лиц, сбивших нас, точно овец, с пути. Обещаем разорвать всякую связь с татарами. Просим, чтобы казаки и чернь оставались на таких правах, какие были условлены по Зборовскому договору. Паны пускай благополучно возвращаются в свои маетности на Украину, но без военных хоругвей: в противном случае, произойдет великий голод. Вообще просим вашу королевскую милость принять нас под свое покровительство, как детей и верных подданных. Сим окончив, подписываем: войско вашей королевской милости Запорожское со всею чернью» [48].
Далее следовали подписи полковников; но Джеджалла не подписался, потому что был согласен, как и Крыса, на все условия помилования. Не было это самопожертвование; не было это и безнадежность дальнейшей борьбы с панами ляхами: это был благоразумный выбор меньшего из зол. Как ни ужасною казалась казаку сила европейской тактики против его азиатчины, но казацкий террор над старшиною был такое страшилище, от которого сам казацкий батько, после Пилявецкого успеха, прятался под королевскою властью. Джеджалла был прямодушнее Хмеля, и откровенно высказал свое мнение, что лучше идти под королевский меч, нежели под казацкие кии, которые, в случае неудачи, грозили всякому запорожскому лыцарю, как оному славному Филоненку. Охлократия в нашей казацкой республике имела такие же безобразные крайности, как олигархия — в республике панской.
«Разгневанный этим ответом король» (продолжает Освецим) «приказал немедленно палить в табор из пушек со всех сторон. Несколько больших орудий уже доставили из Брод, другие поспешно везли из Львова».
«Июля 9, вновь прибыли казацкие послы, возобновили просьбу о помиловании и обещали выдать 16 старшин. Но король не хотел этим удовлетвориться, и строго пригрозил им. Они писали письма к сенаторам, постоянно прося помилования, но вовсе не соглашались на предложенные условия и настаивали на сохранении Зборовского договора. Их отпустили ни с чем. Краковский кастелян разорвал присланное ему письмо не читая, и строго сказал им: «Пошли вон, хлопы! Вы скоро узнаете, что такое Зборовский договор».
«Между тем наши, лишь бы делать хоть что-нибудь среди этих колебаний, стали устраивать плотины на речке, рассчитывая на то, что, если удастся запрудить воду, то большая половина казацкого табора, расположенная над речкой и у болот, будет потоплена, и что устроенные ими переправы будут наводнены и уничтожены. Сделано было это по совету казака Крысы, который остался добровольно у нас, не смотря на то, что казаки требовали его выдачи, как посла. Он притом указал на нашу оплошность в двух обстоятельствах: во-первых в том, что мы не отправили несколько тысяч людей в погоню за татарами, когда они бежали, объятые страхом, и когда их легко можно было разгромить и уничтожить; во-вторых в том, что мы поныне дозволяли казакам иметь свободное сообщение с другим берегом. Пока это будет продолжаться, до тех пор, по его словам, невозможно будет смирить их, ибо они постоянно будут надеяться на возможность отступления. Впрочем советам его последовали слишком поздно, и потому они не имели надлежащего успеха.
Притом на военной раде было решено, чтобы, в случае, если погода будет благоприятствовать, предпринять приступ. Для участия в нем было предположено командировать пехоту, челядь и Мазовецкое ополчение, которое в этот день подошло. Остальные отряды посполитаков, — за исключением прусских воеводств, — должны поддерживать приступ в качестве резерва. Решение это было вызвано показаниями волохов и казаков, перебежавших к нам в тот день. Они утверждали, что казаки решились бежать, и уже в нескольких местах с большим старанием подготовляют переправы. Все войско получило приказ быть наготове ночью.
В тот же день вновь получено известие, будто хан и Хмельницкий остановились у Вишневца. Наши были этим сильно встревожены. Для того, чтобы собрать точные известия, отправили несколько отрядов в разные стороны. С наступлением ночи, полки полевого гетмана, русского воеводы, брацлавского воеводы и коронного хорунжего должны были выступить против Орды. В случае же, если бы татар не оказалось, им было приказано — немедленно вернуться и занять позицию в тылу казацкого табора, за речкою, куда наши давно уже собирались. Ночью вернулся из разъезда Суходольский и объявил, что он был за несколько миль по ту сторону Вишневца, но нигде нет и слуха о татарах. Вследствие чего предположенная экскурсия была отложена. Приступ же и вообще все другие постановления рады не состоялись от неурядицы и беспорядка. Только брацлавский воевода отважился переправить на ту сторону в тыл неприятельского табора 2.000 человек» (тот, которого заподозрили в умышленной мешкотности и боязни).
Частное уведомление из-под Берестечка, от 8 июля, говорит что еще в среду вечером пан Балабан, с отрядом в 200 человек, отбивая у казаков пашу за речкою, узнал, что осажденные начали уходить из табора по нескольку сот человек, под предлогом паши и добывания дров. Но его донесение не вызвало никаких предупредительных мер в панском лагере.
Наконец, под вечер 8 июля (по известию очевидца) передался панам молодцеватый (hozy) казак, и объявил, что в таборе готовят переправу через болотистое озеро, грузя хворост, возы, наметы, кожухи, кобеняки, и хотят бежать; что возов оставляют для ретирады только по два на сотню, а съестное вьючат на лошадей. И это донесение пустили паны мимо ушей, несмотря на то, что голод у них одолевал пехоту, что конница отбывала вместо неё стражу, и даже лошадьми (по выражению писавшего) колыхал ветер (i konie u nas wiatr powiewa).
