Тюрьма Стренджуэйс расположена на горе, у подножия которой возведены окружающие её стены. Так что во время прогулок я мог видеть часть города, что в тюремных условиях было большим наслаждением. Как-то на прогулке я заметил, что городская ратуша украшена флагами и оттуда доносятся звуки духовой музыки. Я спросил тюремщика, что там происходит. Тот ответил, что в Манчестер приезжает советский космонавт Юрий Гагарин, который получит почётную медаль от профсоюза металлоплавильщиков. Тюремщик обратил моё внимание на то, как гостеприимно англичане принимают иностранцев.
— Вы какие-то чудаки, — улыбнулся я. — Одному иностранцу даёте медаль. Другого сажаете на 25 лет!
О полёте Гагарина я узнал ещё 12 апреля в лондонской тюрьме. В тот день меня вывели на очередную прогулку по тюремному дворику. Апелляция ещё не была отклонена и я ещё не был «в заплатах» и гулял в общей массе заключённых.
Неожиданно ко мне подошёл один из «доверенных заключённых» (они носили особые повязки, и им разрешалось ходить по территории тюрьмы без сопровождения):
— Вы знаете, что сейчас передавали по радио? — возбуждённо спросил он.
— Конечно, нет.
— Русские запустили в космос человека! Я даже не дослушал это сообщение до конца и тут же побежал поздравить вас…
Это была новость! Потрясающая новость! В тот день стены тюрьмы не казались мне столь мрачными, небо столь серым, а лица тюремщиков столь угрюмыми. Родина делала великий шаг в Историю. И я, как и остальные 200 миллионов моих соотечественников, был причастен к этому шагу.
Кто же все-таки этот наш космонавт? Опустился ли благополучно на Землю? Прошли, однако, почти сутки, прежде чем я прочитал газету с первыми подробностями о полёте Гагарина.
За полгода «манчестерской жизни» я довольно близко познакомился с жителями Ланкашира, Йоркшира и всей северной части Англии. Большинство их говорит на местных диалектах, которые я поначалу почти не понимал. Только через несколько недель стал разбираться в местных акцентах. Всё это была неизвестная мне Англия. В Манчестере многие заключённые уверяли (и у меня не было оснований им не верить), что на следствии их били до тех пор, пока они не подписывали «признания». В Лондоне, по словам опытных преступников, физические меры воздействия применяются редко. В Бирмингеме, где я провёл потом больше двух лет, заключённые также говорили, что их избивали. Несколько крупных преступников рассказали мне, что некий сержант полиции сфабриковал улики против них. Они не стали держать язык за зубами. Началось расследование. Факты подтвердились, сержанта отстранили от работы.
Был досрочно освобождён и один из моих тюремных знакомых — Марк Блум. Отец Блума работал сторожем в банке. Упомянутый выше сержант посадил Блума в тюрьму на пять лет за «тайный сговор» с целью ограбить банк. Блум пытался доказать, что это обвинение — фабрикация. После двухлетних усилий это ему удалось. Когда министра внутренних дел спросили, чем вызвано досрочное освобождение Блума и не следует ли в связи с этим передать дело его обвинителей в суд, министр отказался сообщить какие-либо подробности этого, по его словам, «совершенно исключительного» дела.
Правда, Блум тоже оказался хорош: сразу после освобождения опубликовал серию статей в журнале «Тит Битс» о тюремном знакомстве с Лонсдейлом. Многое напридумывал, но кое-что было правдой. Например, что я помогал заключённым (и Блуму тоже) писать петиции. Достаточно грамотных в тюрьме было мало. Большинство заключённых не могли самостоятельно составить такой документ. Кое-кто получал у меня юридические советы, кое-кому я разъяснял сложные тюремные правила, написанные столь сложным языком, что понять их человеку, не искушенному в подобной казуистике, было трудно. (Я изучал правила с того дня, как попал в тюрьму, при всяком удобном случае консультируясь у тюремщиков и опытных рецидивистов). Со временем я даже прослыл кем-то вроде эксперта в этих вопросах. Многие заключённые предлагали мне табак в обмен на советы и искренне удивлялись, почему я даю их даром.
Изучая тюремные правила и многочисленные инструкции, я обнаружил два весьма интересных обстоятельства. Первое касалось посылки подарков семье, второе — выписки газет. Оказалось, что заключённый имеет право выписывать любую ежедневную газету. В правилах также было оговорено, что нельзя подписаться более чем на одну газету. Я тут же попросился на приём к начальнику тюрьмы и, попав к нему в кабинет, заявил, что в соответствии с тюремными правилами хочу выписывать «Правду». «Губернатор» пытался убедить меня, что в правилах подразумевается любая газета на английском языке. Я напомнил, что в тюрьме находятся немцы и французы, выписывающие газеты и журналы своих стран. На это возразить было трудно, и «губернатор» пообещал переслать просьбу в министерство внутренних дел. И вот месяца через два мне сообщили, что я могу подписаться на «Правду», но в этом случае придётся прекратить выписывать «Таймс». Я так и поступил и вскоре начал получать номера «Правды». С волнением взял я в руки, впервые за много лет, «Правду» за 1 ноября 1962 года. Читал номер, как и все остальные потом, от корки до корки — от передовой и до расписания радио- и телевизионных передач.
Я выяснил также, что заключённые имеют право посылать за свой счёт посылки семье, и тут же принялся наводить справки, как это лучше сделать. Как и все в тюрьме, это потребовало немало времени, что меня, впрочем, не беспокоило: торопиться вроде бы было некуда.
В конце концов оказалось, что посылки обычно отправляются через родственников. В Англии у меня их не было.
Но можно было написать в одну из фирм, торгующих по почте. Правда, для этого нужно было вести с ней долгую переписку, чего я не мог себе позволить: число писем из тюрьмы строго ограничено. Пытаясь найти выход, я решил обратиться за советом к тюремному священнику.
Хотя я и числился атеистом (у двери каждой камеры висела карточка, указывающая фамилию, возраст, срок заключения, вероисповедание и, конечно, номер заключённого), но капеллан всегда был исключительно приветлив со мной. Возможно, не терял надежды в конце концов обратить своего подопечного «на путь истинный».
— Я бы хотел просить вас об одной услуге, которую в этих условиях, видимо, можете оказать мне только вы… — начал я.
— Если это в моих силах, охотно выполню вашу просьбу, — обнадёжил капеллан. — Чем могу вам помочь?
Я объяснил.
Священник кивнул: да, он сделает всё, чтобы облегчить земные страдания мистера Лонсдейла, к которому испытывает искреннюю симпатию.
Через некоторое время я получил каталоги сразу нескольких фирм, торгующих по почте. С помощью священника я пересылал им свои заказы. С тех пор мои дети и жена регулярно получали небольшие подарки к праздникам и в дни рождения.
Я вполне справедливо считал, что после того, как меня приговорили к 25 годам тюрьмы, со мной должны были бы обращаться так же, как со всеми заключёнными, осужденными на столь длительный срок. Но этого, как уже было сказано, не случилось.
Со дня заключения и до самого освобождения я оставался для министерства внутренних дел Англии объектом дискриминации и преследования. Читатель уже знает, что мне запретили посещать вечерние занятия и тем самым общаться с другими заключёнными. Затем, в нарушение тюремных правил, меня перевели в тюрьму для рецидивистов в Манчестере — худшую во всей стране. Я не пытался бежать, но меня поместили под особое наблюдение. В разгар зимы меня перевели в камеру, где «забыли» вставить в окно стекло. Я потребовал застеклить окно. Этого не сделали. Тогда я раздобыл кусок картона и вставил его в раму. Но каждый раз, возвращаясь в камеру, обнаруживал, что картон валяется на полу. Я спокойно вставлял его на место, и благодаря описанной выше манипуляции с отдушиной центрального отопления температура к вечеру становилась вполне терпимой. Наконец последовала команда отремонтировать окно. Я добился своего.
Использовался и другой довольно примитивный способ, который доводит некоторых заключённых до исступления: каждые несколько минут в камеру через глазок заглядывает тюремщик. Делается это с шумом, чтобы привлечь внимание. Если заключённый посмотрит в сторону глазка, тюремщик следит за ним две-три минуты. Как только я понял смысл этого манёвра, начал делать вид, будто ничего не замечаю, и продолжал заниматься своим делом. Через две недели «психические атаки» были прекращены.
К своему пребыванию в тюрьме я относился совершенно спокойно. Считал и всегда буду считать, что наша разведывательная работа приносит пользу всем людям, в том числе и тем, с которыми мне приходилось ежедневно встречаться в тюрьме, поскольку и они, естественно, заинтересованы в предотвращении войны. Я всегда помнил слова Ленина о том, что империалистические войны зарождаются в обстановке глубокой тайны, и считал, что мой долг — помогать раскрывать эти тайны.
