Особую значимость Ягужинскому придавали его дружеские отношения с Бироном и братьями Левенвольде — графом Карлом Густавом и графом Рейнгольдом Густавом. Их имена как влиятельных советников начинающей императрицы упоминают все дипломаты. Особенно заметен был старший брат Карл Густав — человек, по словам французского дипломата, «смелый и предприимчивый». Во времена Петра II он был камергером, к тому же, по некоторым данным, являлся дипломатическим резидентом Курляндского герцогства в России. Сразу же после провозглашения Анны императрицей Карл Густав послал курьера с письмом обо всех обстоятельствах этого избрания своему брату Рейнгольду Густаву, который жил в своем лифляндском имении и, как утверждают некоторые авторы, был близок Анне. Тот, естественно, помчался в Митаву, успев раньше, чем посланцы Ягужинского и Феофана Прокоповича, и все рассказал герцогине. Рейнгольд Густав был личностью, известной при дворе: после гибели В. Монса и смерти Петра I он стал фаворитом Екатерины I, осыпавшей симпатичного лифляндца наградами и чинами. Время Петра II он пересидел в своем лифляндском поместье. Анна не забыла службы, оказанной ей братьями, и сторицей их вознаградила. Люди чрезвычайно опытные и знающие придворный мир русского двора, они были Бирону незаменимыми советниками.
Именно эта компания — Бирон, братья Левенвольде и Ягужинский — поначалу активно интриговала против Остермана, и все иностранные дипломаты летом 1730 года пророчествуют о скором падении бессменного руководителя внешнеполитического ведомства. Однако к 1731 году ситуация вновь изменилась: Ягужинский, недовольный своей подчиненной ролью, постепенно отстает от компании Бирона и братьев Левенвольде. Остерман же, напротив, пользуясь своим государственным дарованием, знаниями и умением интриговать, находит путь к Бирону и в результате попадает в Кабинет министров, а Ягужинский остается за бортом. Одновременно Остерман вступает в альянс с Минихом, усилившимся благодаря своим услугам императрице на поприще политического сыска, и оба деятеля в ноябре 1731 года характеризуются наблюдателями как «закадычные друзья».
Ягужинский, чье значение как генерал-прокурора Сената после образования Кабинета, естественно, резко упало, как некогда после создания Верховного тайного совета, куда он тоже не попал, начинает очередной в своей жизни «бунт», позволяет себе различные оскорбительные выходки и в ноябре 1731 года так обижает своего тестя — канцлера Головкина, что тот жалуется на зарвавшегося генерал-прокурора императрице. Ягужинский, отодвинутый к этому времени на второй план и уже утративший дружбу своих вчерашних закадычных друзей — Миниха и братьев Левенвольде, позволяет себе неблагожелательные высказывания о засилье иностранцев при дворе. До этого проблема иноземного засилья его почему-то не волновала. Язвительные высказывания Ягужинского, угрозы Кабинету, публичное осуждение «доверия, которое царица имеет к иностранцам, управляющим делами», и многие другие неосторожные речи явились причиной его срочного назначения посланником в Берлин.
Претендовал на роль одного из ближайших советников императрицы и Миних. Именно он вместе с Бироном, Остерманом и братьями Левенвольде советует императрице, как лучше управлять государством, и претендует на ведущую роль в будущем Кабинете министров. Действительно, поначалу он участвует в совещаниях Кабинета министров и в своих мемуарах даже называет себя его членом. Но это не так. Миних был нужен императрице на другом посту.
Пиком карьеры Миниха становится присвоение ему в феврале 1732 года звания генерал-фельдмаршала. И с тех пор обходительного строителя Ладожского канала не узнать: «приветливость уступила место высокомерию, сверх того утверждают, что он не забывает своих собственных интересов». Последнее менее всего беспокоит камарилью. Серьезнее то, что этот настырный и авторитарный солдат начинает реально бороться за влияние на Анну, то есть угрожать интересам Бирона, а это — свято. Между тем Миних, полагаясь на свое обаяние, думает, что Бирон усыплен его позой покорного слуги. Однако он ошибается — Бирон все видит насквозь и все знает. Весной 1732 года он говорит Маньяну, что «удивляется его (Миниха. — Е. А.) образу действий и жалеет обо всем, что сделал для этого хамелеона, у которого ложь должна заменять правду4.
Долготерпение Анны и ее фаворита объясняется тем, что Миних был нужен им как военный вождь, как свой человек в армии. Ситуация там для новых властей была непростой: армией командовали вчерашние верховники — фельдмаршал князь М. М. Голицын и фельдмаршал князь В. В. Долгорукий. Анна и ее окружение прекрасно понимали, что в случае мятежа гвардейский Измайловский полк вряд ли сможет противостоять огромной армии, направляемой фельдмаршалами-верховниками. И вот 10 декабря 1730 года 55-летний фельдмаршал, президент Военной коллегии и сенатор Михаил Михайлович Голицын внезапно умирает. Его биограф Д. Н. Бантыш-Каменский пишет: после прихода Анны к власти «Голицыны отдалены от двора, и вскоре полководец, неустрашимый на бранном поле, сделался жертвой душевной скорби и скончался»5. Нам ничего не известно о «душевной скорби», которая так внезапно поразила Михаила Михайловича. Думаю, что биограф не имел в виду психического заболевания вполне до той поры уравновешенного фельдмаршала, а применил это выражение как литературный оборот, возможно полагая, что верный подданный, удаленный от двора, должен непременно впасть в душевную скорбь. Я не утверждаю, что Голицыну помогли уйти в лучший мир, но тем не менее внезапный уход из жизни авторитетнейшего полководца, любимца солдат и офицеров, удивительным образом отвечал желаниям придворной камарильи избавиться от него — потенциально опасного врага.
А с другим возможным противником — фельдмаршалом князем В. В. Долгоруким вскоре попросту расправились: на него донес сослуживец — генерал принц Гессен-Гомбургский, и, обвиненный в «непристойных словах» в адрес новой императрицы, Долгорукий был отправлен в тюрьму, где и просидел до восшествия на престол Елизаветы.
В итоге с начала 30-х годов в армии оказывается «свой» человек — Б. X. Миних, облагодетельствованный новой императрицей, награжденный фельдмаршальским жезлом и назначенный президентом Военной коллегии вместо покойного М. М. Голицына. Но, на свою беду, к лету 1732 года Миних портит отношения со всеми, а Остерман, постепенно приучавший к себе временщика, уже не является, как раньше, закадычным другом свежеиспеченного фельдмаршала. Андрей Иванович, по наблюдениям дипломатов, бежит объятий Миниха, делая ставку на Бирона. Все ждут момента, когда можно будет задвинуть Миниха на второй план. Начавшаяся в 1733 году война за «польское наследство», а затем русско-турецкая война облегчают эту задачу, делая для Миниха невозможным непрерывное участие в петербургских придворных играх.
Образование Кабинета министров — официального высшего органа власти — во многом изменило расстановку сил: Головкин, Остерман и Черкасский попали в Кабинет, а Ягужинский и Миних остались за бортом.
Очевидно, что Анна ликвидировала Верховный тайный совет не как государственную структуру, а как враждебный ей политический орган, состоявший из ее противников. Потребность же в высшем учреждении типа Совета тем не менее не исчезла, и оно возродилось под новым названием, в новом составе, но, в сущности, с теми же целями, компетенциями и функциями. Кабинет министров учреждался для «порядочного отправления всех государственных дел, которыя к собственному Нашему определению и решению подлежат». Члены Кабинета — «несколько особ из Наших министров» — получали привилегированное право «Нам (то есть императрице. — Е. А.) обо всех делах и обо всем прочем, что к Нашим интересам и пользе государства и подданных касатися может, обстоятельно доносить». Одновременно они были обязаны «состоявшиеся наши всемилостивейшие резолюции по тому порядочно отправлять»6.
Мы видим, что даже слова учредительного указа от б ноября 1731 года о создании Кабинета министров «для порядочного отправления всех государственных дел» почти буквально повторяют мотивировочную часть указа Екатерины I о создании Верховного тайного совета в феврале 1726 года.
Кабинет был еще более узким органом, чем Совет, в него вошли всего три кабинет-министра; канцлер Г. И. Головкин, вице-канцлер А. И. Остерман и А. М. Черкасский. Несомненно, подлинным руководителем Кабинета был не канцлер Гаврила Иванович Головкин, дряхлый, малоинициативный и ограниченный, и не Алексей Михайлович Черкасский, который после смерти Головкина в январе 1734 года сменит его на посту канцлера. Как пишет саксонский посланник И. Лефорт, Головкин и Черкасский были включены в Кабинет только «для виду»7. Подлинным руководителем и «душой» Кабинета был вице-канцлер Андрей Иванович Остерман, за спиной которого стоял Бирон.
