В 30е годы совершились беспрецедентная по своим темпам индустриализация огромной страны и ее превращение в страну крупного механизированного сельского хозяйства. Так, в годы второй пятилетки было построено и введено в эксплуатацию 4500 новых промышленных предприятий, а на капитальное строительство было израсходовано 148 миллиардов рублей вместо 65 миллиардов рублей в первой пятилетке. К 1937 году более 80 процентов промышленной продукции страны производилось на новых или коренным образом реконструированных фабриках и заводах. Валовая продукция всей промышленности в последние годы второй пятилетки выросла по сравнению с 1932 годом в 2 раза, а по сравнению с 1929 годом — почти в 4 раза. Эти темпы сохранились и в начале третьей пятилетки. Соответственным образом росла и продукция оборонной промышленности. Если и течение 1932 — 1934 годов в среднем в год производилось 2,5 тысячи самолетов, 3300 танков и 3700 орудий, то для 1935 — 1937 годов эти цифры составили 3578 самолетов, 3139 танков и 5 тысяч орудий[349].
Параллельно с этим происходила мощная культурная революция, Неграмотная Россия становилась не только страной сплошной грамотности, но и страной крупнейших научно-технических достижений, страной, которая вставала в авангард научно-технического прогресса. Кстати, достижения советской науки были хорошо известны в Берлине, так как немецкие ученые еще с периода после Рапалльского соглашения поддерживали тесные и дружественные контакты с нашей страной. Советский Союз не был для Германии «терра инкогнита», его хорошо знали передовые представители немецкой интеллигенции, профессора и писатели. В СССР ездили не только разведчики: у нас куда гостеприимнее принимали рабочих, писателей, деятелей левого крыла немецкой политической жизни. Но их-то и не хотели слушать те, кто задумывал «Барбароссу».
Разумеется, нельзя утверждать, что в ОКХ полностью сбрасывали со счетов советскую военную промышленность. Но, во-первых, ее возможности оценивались гораздо ниже, во-вторых, считалось, что она работает на подражании западным образцам, в-третьих, под влиянием уверений немецких разведчиков сложилось мнение, что в военной промышленности Советского Союза, как и во всей советской индустрии, нет достаточного количества собственных квалифицированных кадров, и, вчетвертых, предполагалось, что развитие немецкого наступления будет столь стремительным, что в самые кратчайшие сроки Советский Союз потеряет свои основные базы и не сможет в достаточной мере снабжать свою промышленность. К этому выводу в ОКХ приходили на основе цифр.
Действительно, цифры говорили не в пользу нашей страны. В 1940 году Советский Союз производил 153 миллиона тонн угля, 18 миллионов тонн стали и 31 миллион тонн нефти. В то же время собственно Германия (в границах 1937 года) производила 252 миллиона тонн угля, 19 миллионов тонн стали и 1 миллион тонн нефти. Но если прибавить потенциал оккупированных стран и сателлитов, то цифры возрастали до 391 миллиона тонн угля, 30 миллионов тонн стали и 7 миллионов тонн нефти. Таким образом, основные показатели говорили не в пользу Советского Союза — если не считать производства нефти, что, впрочем, Германия компенсировала весьма развитым производством синтетического горючего. Далее, арифметические подсчеты, которые производились в немецком генеральном штабе, говорили, что основные центры советской промышленности находятся в западной части страны и поэтому в первый же период войны перестанут работать на Красную Армию.
История показала, насколько беспочвенны были все эти расчеты. Промышленный потенциал Советского Союза складывался не только из голых цифр. Одним из важнейших подтверждений этой аксиомы явилась невиданная по своим объемам передислокация промышленности — в том числе и военной — с запада на восток СССР Западная военная наука вообще не считала возможным выполнение такой передислокации в сколько-нибудь значительных масштабах. В частности, бывший военный министр Польши генерал Сикорский полагал, что «полная или даже частичная эвакуация больших городов совершенно неосуществима. Применение эвакуации в большом масштабе воспрепятствует быстрой мобилизации и сосредоточению войск, а также совершенно разрушит нормальную жизнь нации, значительно ослабляя ее сопротивляемость во время войны»[350]. Так он писал на страницах книги «Будущая война». Когда «будущая война» началась, то тезисы Сикорского оказались применимы к его собственной стране, но они не были приложимы к Советскому Союзу.
Советская плановая экономика плюс исключительная энергия и патриотизм народа, защищавшего свое отечество, сделали возможным передислокацию огромного количества техники и людей. В новые районы переместилось более 1360 крупных предприятий. По советским железным дорогам с начала войны до конца 1941 года было перевезено почти 1,5 миллиона вагонов эвакуируемых грузов и переправлено в тыловые районы более 10 миллионов человек. Разумеется, это было нелегкой задачей. Общий процесс перевода промышленности СССР на военные рельсы завершился только к 1942 году, и только в это время военные заводы начали работать на полную мощность[351].
Еще несколько цифр. В 1941 году валовая продукция промышленности Советского Союза по сравнению с 1940 годом составила 98 процентов — и это несмотря на потерю значительной части территории! Правда, в ноябре и декабре 1941 года советская промышленность произвела на 50 процентов меньше, чем в соответствующие месяцы 1940 года. Но после этого начался неуклонный подъем, приведший к восстановлению промышленной мощи Советского Союза. Итоговые цифры показывают, что за всю войну советская военная промышленность выпустила 489 тысяч артиллерийских орудий всех калибров, 136,8 тысячи самолетов, 102,5 тысячи танков и самоходных артиллерийских установок. Для сравнения укажем, что за весь этот период от своих союзников Советский Союз получил 9,6 тысячи орудий, 18,7 тысячи самолетов и 10,8 тысячи танков. Следовательно, поставки союзников заняли по артиллерийским орудиям — менее 2 процентов, по самолетам — около 12 и по танкам10 процентов общего количества боевых средств, полученных Красной Армией за время войны[352].
«Развитие Советского Союза в 1938 — первой половине 1941 года проходило в условиях растущей опасности империалистической агрессии, — отметили авторы «Истории Коммунистической партии Советского Союза». — Партия видела угрозу, которую представляла собой политика фашистских государств, и принимала меры по укреплению обороноспособности страны. ЦК партии и правительство осуществили важные мероприятия по развитию ее военно-промышленной базы, по перестройке работы оборонной промышленности с учетом все более явственно надвигавшейся военной опасности, по дальнейшему повышению боевой готовности вооруженных сил. Однако некоторые вопросы, связанные с обороной страны, решить не удалось.
В целом же Советское государство в результате проделанной партией работы располагало мощной военной силой, необходимой для защиты завоеваний социализма. Рост экономического и военного могущества Советского Союза, руководство Коммунистической партии, социальное и морально-политическое единство народа, советский патриотизм — все эти факторы призваны были обеспечить в случае военного столкновения с империализмом победу страны социализма»[353].
...Как же складывалась итоговая оценка Красной Армии нацистским генеральным штабом? Любопытно, что она все время изменялась. Если в январе 1939 года немецкий генеральный штаб признавал, что Красная Армия является «мощным инструментом»[354] и способна осуществить защиту своего государства, то уже через 8 месяцев — в августе 1939 года — последний вывод отсутствует и оценку достоинств Красной Армии заменяют рассуждения о слабости советского командного состава.
Конечно, в Берлине тщательно регистрировали все мероприятия, проводившиеся Советским правительством и партией для укрепления обороноспособности Советского Союза. Там внимательно следили за всеми новшествами, которые вводились после советско-финской войны. Но тем не менее итоговая оценка Красной Армии, данная перед началом войны, сводилась к тому, что реорганизационные меры не дадут должного эффекта.
Руководителям генштаба нужно было вселить в умы немецких офицеров и солдат, которым предстояло начать войну, уверенность в том, что Советское государство и Красная Армия находились в таком положении, что, собственно говоря, нужен только один толчок, и они развалятся.
Говорят, что даже в сумасшествии бывает своя система. Была определенная система и во взглядах нацистского политического руководства, была она и во взглядах немецкого генерального штаба на советские вооруженные силы. В ее основе лежал антикоммунизм. Та же самая слепота, которая позволяла генералу Гофману в 1918 году надеяться, что он пройдет с одним батальоном от Берлина до Москвы, была свойственна нацистским разведчикам и политикам!
