Через все повести Писемского о народе и многие другие его произведения проходят два взаимно связанных мотива. Первый мотив имеет конкретное выражение и касается сферы судопроизводства. Второй — право на суд и возмездие — охватывает все стороны жизни, отражает во многом духовное состояние социальной среды. Так, тема сплетни, ложного общественного мнения в повестях Писемского о провинции уже является трансформированным выражением проблемы общественного суда, не опирающегося на подлинное нравственное чувство и гуманные основания. В народной среде Писемский видит и показывает не только большие страсти цельных людей, но и мелкие страстишки или порочные вожделения (рассказы «Леший», «Плотничья артель», «Батька»), он слышит не только эпический хор народа, который осуждает своеволие и насилие (отношение народа к управляющему — «Леший», осуждение снохача — «Батька»), но и голоса зависти, сплетни, рабской угодливости, исходящие из того же крестьянского мира.
Писатель наблюдал расслоение деревни, противоречия внутри крестьянского мира, видел, что деревенская община объединяет людей разного достатка, разных характеров, разных нравственных качеств. В его произведениях показаны суровые и несправедливые решения крестьянского мира на сходках по делам односельчан («Плотничья артель», «Горькая судьбина», роман «Взбаламученное море» — часть 1, гл. XVIII); однако еще более резки и выразительны в произведениях Писемского картины сословного суда, расправы помещиков с непокорным крестьянином.
В рассказе «Батька», написанном в самый разгар проведения реформы, Писемский рисует отрицательные последствия участия помещика в следствии по уголовному преступлению, в котором обвиняют его крестьян.
Писемский не увлекался изображением ужасов крепостного права, как многие другие беллетристы эпохи. Помещик, который вершит суд и расправу в своем имении, очерчен в рассказе «Батька» не только без предубеждения, но даже с участием. Это человек, субъективно стремящийся к добру, честный, искренний и действующий не из прихоти. Он хочет водворить вокруг себя нравственное благополучие, патриархальные добродетели, но уверенность в своем непререкаемом праве решать судьбы крестьян приводит его к глубоко ошибочным, вредным, даже преступным действиям. Не считая необходимым внимательно разобраться в сложной ситуации, возникшей в крестьянской семье, и своей властью, властью помещика, утверждая право патриарха-отца распоряжаться взрослыми детьми, а затем отдавая в руки чиновников заподозренных в поджоге крепостных, он сначала делается соучастником и покровителем преступника, развратителя и клеветника, а затем — союзником жестокого и тупого чиновника, пытающего и истязающего свои жертвы. Рассказ кончается изображением горького раскаяния властного, но желавшего добра и справедливости помещика.
Рассказ «Батька», не вошедший в сборник «Очерки из крестьянского быта», примыкал к циклу произведений, составляющих эту книгу, не только потому, что здесь изображалась народная жизнь, но и по этической его проблематике. Близки к этим произведениям и такие рассказы Писемского, как «Старческий грех» и «Старая барыня». Во всех этих произведениях, реально изображая темные стороны жизни русского общества в крепостную эпоху, писатель ставил этический вопрос о праве на осуждение преступившей закон или нарушившей традицию личности. Этот нравственный вопрос он связывал с социально-психологической проблемой источников преступления и юридических методов ведения судебного расследования.
Своеобразие подхода Писемского к народной жизни, проявившееся в его «деревенских» очерках и рассказах, нашло свое выражение и в его драме «Горькая судьбина», одной из лучших русских пьес о крестьянстве.
Сюжетом своей драмы Писемский делает трагические, но не выходящие из ряда довольно частых происшествий события: попрание прав личности крестьянина, который безуспешно пытается отстоять свое человеческое достоинство перед помещиком и в ожесточении доходит до преступления — убийства. Героем «Горькой судьбины» является не бедный кроткий мужичок вроде Антона-Горемыки Григоровича, а наделенный сильным характером, умный, бывалый питерщик. Ананий Яковлев — властный человек, уверенный в том, что положение, которого он достиг своим умом и добродетелью, возвышает его над другими крестьянами, дает право относиться к ним как к людям низшего сорта и что в своей семье — он хозяин и владыка. В отличие от мятущихся натур, таких как Петр («Плотничья артель») и Клементий («Питерщик»), Ананий Яковлев уверен в непогрешимости своих убеждений, тверд и последователен, он не раздражителен, не желчен, как Петр, не суеверен, как многие крестьяне, изображенные Писемским в «Очерках», а скорее рационалистичен и склонен к резонерству.
Характер его предвещает в герое будущего купца, это характер человека буржуазного типа. Ананий больше всего уважает достаток, добытый личной инициативой и энергией. К помещику он относится лояльно, не думая оспаривать законом утвержденных за ним прав, но не признавая привилегий, которые закреплены за феодалом традицией, — отвергая, в частности, право господина на жен его крепостных. Между тем понятие о «естественности» подобного права помещика еще бытует как в среде помещиков, так и среди крестьян. Уверенность в том, что сожительство помещика с женами его крестьян — заурядный и естественный случай, выражает предводитель дворянства Золотухин. Он успокаивает Чеглова: «Ну, и узнает (Ананий Яковлев, — Л. Л.) и очень еще, вероятно, будет доволен, что господин приласкал его супругу». «Это вы бываете довольны, когда у вас берут жен кто повыше вас, а не мужики», — с негодованием возражает ему гуманный Чеглов (9, 194–195). Бурмистр Калистрат, служивший господам «в старые времена» и все время вспоминающий об отношениях той, недавней эпохи как о норме, наставляет Анания: «Дурак-мужик, дурак, а еще питерец, право! Господин хочет ему сделать экие милости, а он, ну-ко! <…> Старым господам вы, видно, не служивали, а мы им служили <…> Я в твои-то года <…> взгляду господского немел и трепетал…» (9, 205).
Противопоставляя современных, потерявших страх перед господами крестьян старшему поколению крепостных, бурмистр Калистрат с досадой видит и «измельчание» помещиков. Деликатность, совестливость Чеглова, самый тот факт, что Чеглов видит в крестьянине человека, кажется ему признаком вырождения. Калистрат и Ананий стоят на разных этических позициях. Калистрат не считает особенным грехом наживаться за счет помещика и крестьян, использовать свое положение бурмистра для собственного обогащения, но он осуждает нежелание Анания «потрафить» прихоти барина. Ананий, напротив, не желает никаких милостей от помещика, считает низким воровством аферы бурмистра, не признает своей нравственной подчиненности господину. Обязанность платить оброк помещику для него — государственный закон, которому он покорен как гражданин, но личная его жизнь, как ему кажется, находится под охраной церкви и государства. Он горд своей моральной чистотой, верит в нравственность своей жены, потому что она его жена и не представляется ему отдельной, независимой личностью.
Он категорически отвергает нравы, узаконенные крепостными отношениями: низкопоклонство перед господами и расчет на их материальную поддержку или на возможность «попользоваться» их добром, разврат, воспитанный рабством и опирающийся на сознание моральной безответственности раба, исполняющего волю господина. «Теперь тоже, сколь ни велика господская власть, а все-таки им, как и другим прочим посторонним, не позволено того делать. Земля наша не бессудная: коли бы он теперича какие притеснения стал делать, я, может, и до начальства дорогу нашел, — что ж ты мне, бестия, так уж оченно на страх-то свой сворачиваешь, как бы сама того, страмовщица, не захотела!» (9, 191) — отвечает он Лизавете на ее попытку сослаться на принуждение со стороны господина.
Версию о «принуждении» подсказал Лизавете сам барин в благородном стремлении дать ей оправдаться в глазах мужа.
Сознавая свою позицию как новое, но единственно правильное отношение к миру, Ананий Яковлев отводит всем окружающим те роли, которые соответствуют его взглядам, и не задумывается над тем, объективны ли его оценки. В связи Лизаветы с барином он видит только корысть и разврат со стороны женщины и превышение власти и обман со стороны Чеглова. «В высокое же званье вы залезли!» — иронически говорит он жене. «Коли на экой пакости и мерзости идет, так барин ли, холоп ли, все один и тот же черт — страм выходит! <…> може, какой-нибудь еще год дуру пообманывают, а там и прогонят, как овцу паршивую!» (9, 191, 212) — говорит он об отношении барина к Лизавете.
Он не допускает, что Лизавета — его жена — может любить барина и барин ее. Между тем отношение Лизаветы к мужу и любовнику — такое же явление новой эпохи, как гордость Анания. Выданная замуж силой («в свадебных-то санях почесть что связанную везли», — говорит она), Лизавета никогда не любила мужа, это удивляет Анания, который попрекает жену тем, что, попав из бедности в достаток, она еще недовольна. Суровый Ананий считает ниже своего достоинства говорить с женщиной о любви. В момент наибольшего душевного напряжения, объясняясь с женой и стремясь разбудить в ней чувство, он все же не говорит о любви и взывает к долгу, а не к эмоции. «Мы, теперича, господи, и все мужики женимся не по особливому какому расположенью, а все-таки, коли в церкви божией повенчаны, значит, надо жить по закону…» (9, 210). А при этом он любит жену и хотел бы гордиться ею. Помещик же тем и располагает к себе Лизавету, что начинает «знакомство» с нею с разговора, длительных бесед. Так и возникает их «роман». «В позапрошлую жниву <…> барин целый день-деньской у Лизаветы с полосы не сошел, — все с ней разговаривал», — вспоминает соседка (9, 182).
