То, что Валет-Валит назван позднейшими летописями воеводой Рюрика, свидетельствует как о весьма высоком его положении в варяжской дружине первого князя, так и о том, что он вряд ли был там единственным велетом. Это свидетельство теоретически можно было бы считать поздним домыслом, если бы не упоминание похожего имени одного русского воина X в. в древнем источнике, совершенно не связанном с новгородскими летописями и карельскими преданиями. Мусульманские летописи Дербенда, главного порта на Каспийском море, под 990 г. называют Балида в качестве одного из телохранителей-русов у местного эмира{674}. Как показывают другие исламские источники, от мусульманских авторов явно нельзя ожидать особой точности в передаче чуждых для них славянских имен. Поэтому и Балид восточных летописей, и Валит-Валет карельских преданий являются, судя по всему, различными искаженными вариантами написания слова Волот.
Необходимо отметить, что связанная с волотами-велетами топонимика достаточно часто встречается на территории Руси, особенно в северной ее части. Из гидронимии мы видим две реки Велетми, впадающие в Оку, однако большинство подобных названий рек наблюдается вдоль древнего торгового пути «из варяг в греки»: «От Днепра же реки до реки по суху, потомуже Волоку именуется и лес Волоковской. Рекою же Волотию вните в Ильмен озеро…»{675} В Верхнем Поднепровье есть река Велетовка, правый приток Устромы, и река Волотынь (Волотыня), левый приток Рамусухи. Подчас интересующий нас гидроним встречается в окружении однокорневых названий: «…деревня Волотовка Струнской волости, там же деревня Волотовное, Волотовнев и река Волотовка, приток Оболи, по которой шел путь “из варяг в греки”…»{676}
Помимо рек, это название прилагалось и к отдельным населенным пунктам. Они известны в Белоруссии и под Новгородом. Близ северной столицы Руси это название упоминается в летописи под 1352 г. в связи с возведением там храма: «Того же лета постави владыка Моиси церковь камену въ имя святыя Богородицы Успение на Волотове»{677}. Там же, на Волотовом поле близ Волхова, в курганах, по более позднему преданию, были захоронены новгородские богатыри и правители, в том числе и легендарный Гостомысл, дед Рюрика. Это чрезвычайно устойчивое предание бытовало в Новгороде еще в XIX в., когда любознательный архимандрит Макарий записал следующее объяснение данного названия: «Причина, почему Успенская церковь зовется на Болотове, заключается в том, что здесь полагают местопребывание бывшему у славян-язычников идолу Велесу или Волосу, подобно как на Ильмине при истоках Волхова было пребывание другого языческого идола Перуна. В память этого места, язычники погребали здесь своих князей и богатырей. Доселе указывают к юго-востоку саженях в 20-ти от церкви на холме, насыпанный над могилою князя славного Гостомысла будто бы пригоршнями новгородцев, чтивших память своего любимого старейшины…»{678} Город Волот в Новгородской области до сих пор носит это название, менее значительные населенные пункты называются Волотово, Велетов, Волотя, Велетя и т.д. В писцовых книгах XV в. упоминается деревня Болотова Гора в Деревской пятине и Волотово — в Шелонской{679}. Похороны деда Рюрика на Волотовом поле, равно как присутствие волота в качестве воеводы в дружине основателя русской княжеской династии, позволяет отметить еще один аспект в истории о призвании варягов. Из истории западных славян хорошо известно, что ободриты и велеты то ожесточенно враждовали друг с другом, то заключали между собой союзы. Археологические материалы показывают, что в заселении севера Восточной Европы приняли участие выходцы из обоих этих племен. Очевидно, что на своей новой родине они вряд ли забыли свою старую вражду и это обстоятельство вполне могло усилить накал межплеменной войны, вспыхнувшей на севере Руси после изгнания варягов. В свете этого брак дочери старейшины ильменских словен, имевшего какое-то отношение к волотам, с ободритским князем, равно как и присутствие волота в качестве воеводы у Рюрика, является попыткой путем династического брака и участия представителей обоих племен в руководстве прекратить старую вражду ободритов и велетов на их новой родине.
Следует отметить, что в духовном стихе о «Голубиной книге», восходящему к западнославянскому сакральному тексту о происхождении Вселенной и человеческого общества, одним из главных действующих лиц выступает царь Волотоман. Обратим внимание на еще один мифологический сюжет, связанный с волотами: «Как повествуется в украинских преданиях, один из “велытней” взял пахаря вместе с сохой и волами на ладонь и принес отцу: “Iден велитень i надибав десь нашого плугаря з волами, з плугом i погоняем; та як надибав iх, так i забрав усих на ладоню, тай приносить до тата: “А подивись, каже, тэту, як) я надибав мышенята!” Реминисценции этих представлений сохраняются и в северорусских преданиях: “Необычайной силой отличался также и брат деда, Николай Ильич, он не ходил на боротье, только крестьянствовал очень хорошо. А когда приходили борчи, то он на долонь посадит и поносит борчато”. В других преданиях великан (велыт) положил пахаря вместе с волами и плугом себе на ладонь (на прыгорщи)»{680}. Очевидной параллелью к этим общевосточнославянским преданиям является былина о Святогоре, положившего Илью Муромца вместе с его конем к себе в карман. Из этого сопоставления следует, что и сам Святогор был велет-волот. Помимо очевидного сходства сюжетов текст целого ряда вариантов данной былины так описывает исполинского богатыря:
На тых горах высокиих,
На той на Святой Горы,
Был богатырь чюдныи,
Что ль во весь же мир он дивный,
Во весь же мир был дивный.
Мы видим, что былина точно так же характеризует Святогора, как летописец — дружину Рюрика, используя слова «чюдный» и «дивный». Однако, когда Илья Муромец обращается к нему, он использует только последний эпитет:
Здравствуешь богатырище порныи (крепкий. — М.С.)
Порныи богатырь ты да дивный!{681}
В свете понимания древнерусского дива как грифона показательно, что В.В. Иванов и В.Н. Топоров совершенно независимо от этого эпитета при анализе образа Святогора пришли к выводу, что первоначально его именем могло быть обозначение мифической птицы Вострогор, сближаемой ими с иранским божеством Веретрагной и соколом как одной из его инкарнаций{682}. Само же имя Вострогор образовано от слов гора и диалектного вострый, «скорый, быстрый» и обозначало, следовательно, живущую на горе быструю птицу. Однако данная характеристика вполне приложима и к грифонам, жившим, согласно античной мифологии, именно на горах. Если Святогор, о наличии параллелей которому в эстонском эпосе уже говорилось, являлся обобщенным образом Прибалтийско-Варяжской Руси, то вся былина о нем приобретает совершенно особый смысл. Как и любой былинный персонаж, это чрезвычайно сложный образ, на окончательное оформление которого повлиял целый ряд представлений. Хоть в различных вариантах этой былины отношения Святогора и Ильи Муромца не вполне однозначны и в некоторых из них присутствует как мотив соблазнения Ильи Муромца женой Святогора, так и предложения Святогора своему побратиму третий раз вдохнуть его дух или лизнуть кровавую пену, что привело бы Илью к гибели, однако главным направлением сюжета является передача Святогором перед смертью части своей исполинской силы Илье Муромцу. И в этом отношении принципиальное значение приобретает та характеристика, которая дается этому великану в былинах:
А Иванищу-Святогору была сила дана господом самим{683}.
И именно эта богоданная сила через посредство Святогора переходит к Илье Муромцу и используется им для защиты Святой Руси. Лучше понять связанные с этим представления нам поможет одно из утверждений духоборов, сохранивших многочисленные пережитки языческого мировоззрения:
«В чем царствие Божие состоит?
В силе, а сила в Боге, а Бог в человеке»{684}.
Следует вспомнить и характеристику, данную Адамом Бременскому «могучему славянскому племени» ранов, которых «так боятся по причине их близости к богам». Нисколько не отрицая сложности и многоплановости образов Ильи Муромца и Святогора, отметим, что одним из главных смыслов посвященной им былины состоял именно в символическом осмыслении передачи варяжской Руси своей богоданной силы восточнославянской Руси и существовавшей между ними преемственности. И в этом смысле даже если Бранлив и не был непосредственно прототипом Ильи Муромца в былине о Святогоре, то, во всяком случае, она была посвящена тем ключевым отношениям, которые происходили именно в его эпоху.
