Я нашел дом, где он родился. Это унылый дом бедняков; коридорная система; затхлость. Стоит дом на Зальцбургер Форштат; мимо то и дело проносились экипажи в Линц и Зальцбург; стоял домишко вне крепостных стен; чтобы оказаться на центральной площади надо было миновать городские ворота, где когда-то стояла стража. Занятно, что в доме, где родился бесноватый, сейчас расположена "дневная группа помощи". - профсоюзы совместно с партиями стараются помочь самым бедным. Что это? Символ? Слишком наивно! Неужели "дневная помощь" гарантирует мир, в котором столь очевидно социальное неравенство, от появления иного "фюрера"?
...В отеле "Пост", где я остановился, воскресные посетители являли собою примечательную картину: очень много людей с отклонениями от нормы - неровная форма черепа, заячьи губы; ей-богу, сплошные типажи Веласкеса поселились на родине Гитлера.
Нигде, как в этом маленьком, но очень престижном ресторанчике, я не видел такого откровенного р а з д е в а н и я вновь пришедших. Не столько обедать приходили сюда люди, сколько посмотреть на других, показать себя. Воистину, нет ничего отвратительнее западного "истэблишмента". - нищета духа, зависть, м а л о с т ь.
И при этом метрдотель с офицерской выправкой; словно аршин проглотил; беспрекословное к о м а н д о в а н и е так и прет из него.
Я не стал заказывать кофе, захотелось выйти. Если провести здесь год, если в тебе не убита душа, ты станешь мечтать о бунте против царствующего мещанства.
Если бунт стал революцией - человечество продвинулось вперед в своем развитии, заложило п е р с п е к т и в ы; даже термидорианский переворот был не в силах эти перспективы уничтожить.
...Еще одно впечатление от посещения мест, связанных с самыми последними захоронениями богатств гитлеровских бонз, на этот раз в Австрии.
Эрнст Кальтенбруннер знал Австрию отменно. Именно поэтому в конце апреля сорок пятого колонна грузовиков вышла из Зальцбурга в горы, взяла направление на озеро Грюндльзее, миновала местечко Гюссль и по узкой горной тропе п р о т о л к н у л а с ь к Теплицзее, тогда совершенно безлюдному; ныне живет там молодой парень; открыл пансионат, работающий до рождества, - потом падает снег, не пробиться; горная дорога открывается вновь лишь в конце марта.
Родители молодого пансионатного бизнесмена живут в Гюссле; им принадлежит маленькая лавочка "Табако трэффик", всего в пятидесяти метрах от пансионата "Байт".
- Вы позвоните сыну через пару недель, он сейчас в городе. Запишите номер: 06152-8296. А что касается тех ящиков, что там нашли, то лучше к этому делу не приближаться...
- Почему? - спросил я владельца "Табако трэффик".
- Да так, - ответил он. - Я из того поколения, которое предпочитает молчать и выходит из пивной, когда люди говорят слишком громко...
...Пиво здесь называют "гюссль" - в честь озера. Люди - "гюссльцы".
Их считают особым типом австрийцев. Однако мой приятель из Вены с этим никак не согласен.
- Ты заметил, - сказал он, - как менялись люди, чем дальше ты удалялся от Зальцбурга?! Не мог не заметить, верно? Только "особости" в них нет никакой! Чище воздух, никаких промышленных предприятий, одно рыболовство и скотоводство; санатории для богатых; тишина; в девять часов все спят. Словом, здесь живет - в чистом еще виде - тот "бауэрнтурм", "крестьянский дух", который так воспевали Гитлер и Розенберг, считая его, этот "дух здоровья", передатчиком традиций, охранителем рейха и нацизма. Они намеренно баррикадировали эти районы от книг, театра, кино - от знания, словом. И эта дьявольская политика заигрывания с бескультурьем, выдавая его за "здоровье нации", до сих пор "п л о д о н о с и т": попробуй поговорить с тамошними людьми об экономических неурядицах, коррупции, росте цен, - станут отмалчиваться; а если пристально вглядишься в глаза собеседников - увидишь страх. Попробуй поговорить о прошлом, о нацистах, - будут молчать, или говорить с оглядкой, или поругают, как принято, но не преминут добавить, что при всем том "Адольф был личностью". Поэтому-то поиск в этих районах чрезвычайно труден; здесь много свидетелей, которые давали Кальтенбруннеру и его людям лодки, поднимали их по тропам в горы, они молчат и поныне. Сюда, в эти глухие районы, приводят следы, открытые в архивах, но не рассказанные очевидцами. Очевидцы предпочитают хранить тайны. "Крестьянский дух" здесь считают хранителем традиции, но тогда в этих австрийских горах он хранит традиции страха, неверие в то, что можно стать человеком, то есть самим собою, леностью, не повторяя, как все в пивной, одно и то же, заученное... Попробуй побеседуй в тех местах с людьми старшего поколения, порасспрашивай их о весне сорок пятого, - бьюсь об заклад, они станут молчать.
...Молчали не все. Многие говорили, что в ту пору они жили в другом месте; часть ссылались на память: "Столько лет прошло, как-никак"; и только одна старуха ответила: "Дай умереть спокойно, сынок, только-только начала о т х о д и т ь от страха, зачем снова все бередить?! Я никогда не поверю, что люди могут жить без зла друг к другу, а где зло, там сила, а я ее боюсь..."
Именно боязнью, психозом старого страха можно объяснить то, что многие нацисты до сих пор гуляют на свободе. Страх; его величество страх.
Именно поэтому снова и снова возвращаюсь в памяти к встрече с одним из тех, кто умел, по приказу Гитлера, н а в о д и т ь страх.
...До того момента, пока я не пришел в назначенное место и не спросил "чико" - мальчугана, работающего полушвейцаром-полупосыльным, - "здесь ли длинный?" - и мальчуган ответил мне, что сеньор "длинный" поднялся на лифте "арриба" - "вверх", я не очень-то верил, что встреча состоится.
В огромном пустом зале на последнем этаже нового мадридского дома сидели четыре человека: "гаранты" встречи - испанский миллионер дон Антонио Гарричес, его сын Хуан, Скорцени и женщина. Я шел через зал, буравил его лицо взглядом, который, казалось мне должен быть гипнотическим, и видел глаза, зелено-голубые, чуть навыкате (не очень-то загипнотизируешь!), и шрам на лице, и громадные руки, лежавшие на коленях, и за мгновение перед тем, как человек начал подниматься, я почувствовал это.
- Скорцени.
- Семенов.
- Моя жена, миссис Скорцени.
- Хау ду ю ду?
- Миссис Скорцени из семьи доктора Ялмара Шахта, - пояснил "любимчик фюрера", штандартенфюрер и командир дивизии СС.
(Ялмар Шахт - рейхсминистр финансов Гитлера. Он дал нацистам экономическое могущество. Осужденный к восьми годам тюрьмы, он вышел из камеры семидесятишестилетним. "У меня в кармане было две марки, - вспоминал Шахт. Назавтра я стал директором банка".)
Два моих испанских знакомца, взявшие на себя функцию гарантов нашей встречи, побыли те обязательные десять минут, которые приняты среди воспитанных людей. Поняв, что разговор состоится, они откланялись, пожелав нам хорошо провести время.
- Что вас будет интересовать? - спросил Скорцени. (Мы встретились в семь вечера, а расстались в три часа утра. Скорцени больше ни разу не произнес моего имени. Стародавние уроки конспирации? Стародавние ли?)
- Многое, - ответил я.
- Меня тоже будет кое-что интересовать. Меня особенно интересуют имена тех генералов в генеральном штабе вермахта, которые привели Германию к катастрофе. Кто-то из десяти самых близких к фюреру людей передавал в Берн по радио вашему Шандору Радо - через Реслера - самые секретные данные. Кто эти люди? Почему вы ни разу не писали о них?
Когда я был в Будапеште в гостях у товарища Шандора Радо, профессора географии, выдающегося ученого-картографа, трудно было представить, что этот маленький, громадноглазый, остроумный, добро слушающий человек руководил в Швейцарии группой разведки, сражавшейся против Гитлера.
Он мне рассказал о Рудольфе Реслере, одном из членов его подпольной организации в Женеве:
- Я мало знал об этом человеке, потому что поддерживал с ним контакт через цепь, а не впрямую. Но я знал про него главное: он был непримиримым антифашистом. Казалось бы, парадокс - агент швейцарской разведки; состоятельный человек из вполне "благонамеренной" баварской семьи; разведчик, передававший по канатам лозаннского центра сверхсекретные данные в Лондон, пришел к нам и предложил свои услуги. Объяснение однозначно: Лондон ни разу не воспользовался его данными, а эти данные - Скорцени был прав - поступали к нему из ставки Гитлера после принятия сверхсекретных решений генеральным штабом вермахта. Единственно реальной силой, которая могла бы сломить Гитлера, был Советский Союз, поэтому-то Реслер и пришел к нам, поэтому-то он и работал не за деньги, он никогда не получал вознаграждений, а по долгу гражданина Германии, страны, попавшей под страшное иго нацистов.
- Почему вы назвали одного из ведущих информаторов Реслера, который передавал наиболее ценные данные из Берлина, "Вернером"? - спросил я тогда товарища Радо.
- "Вернер" созвучно "вермахту". Реслер никогда и никому не называл имена своих друзей в гитлеровской Германии. Его можно было понять: ставка была воистину больше, чем жизнь, он не имел права рисковать другими, он достаточно рисковал самим собой.
