Восьмидесятые породили совсем другой тип экономических киллеров, нежели описанный Перкинсом. Эти киллеры гораздо опаснее – им никогда не пришла бы в голову мысль о возможности применения насилия для достижения своих целей. Для них выстрел в яблочко – прибыль в миллиард на одной операции. Им совершенно не было интересно заниматься продвижением американского империализма после окончания холодной войны. Напротив, они скорее исповедовали либеральные, а не консервативные взгляды. Они не работали в МВФ или во Всемирном банке. Напротив, их компании были настолько частными, что их акциями даже не торговали на биржах. Это были хедж-фонды, с которыми мы впервые встретились в четвертой главе, когда говорили об управлении рисками.
Джордж Сорос – король королей хедж-фондов и повелитель рефлексивности.
Наряду с подъемом Китая бурное развитие хедж-фондов можно отнести к наиболее значительным событиям в мировой экономике после окончания Второй мировой войны. Хедж-фонды со своими слабо регулируемыми и чрезвычайно мобильными капиталами олицетворяют возвращение на рынок “горячего”, спекулятивного капитала, о котором почти ничего не было слышно между Великой депрессией и концом Бреттон-Вудских соглашений [70]. И король королей среди новой плеяды экономических тяжеловесов – Джордж Сорос. Неслучайно, когда премьер Малайзии Махатир Мохамад принялся искать, на кого бы свалить хотя бы часть ответственности за крушение национальной валюты, “болваном” он обозвал именно Сороса, а не специалистов из МВФ.
Сорос родился в еврейской семье в Венгрии, выучился в Лондоне и переехал в США в 1956 году. Там он стал известным аналитиком, а затем – главой отдела уважаемого банкирского дома “Арнольд и Блейхредер” (прямого потомка берлинского частного банка, управлявшего сбережениями Бисмарка)68. Затем Сорос создал свой фонд и назвал его Quantum в честь принципа неопределенности Вернера Гейзенберга. Сорос, как и положено центральноевропейскому интеллектуалу, считает себя скорее философом, чем финансовым тяжеловесом. Его формирование под влиянием идей философа Карла Поппера нашло отражение в неприятии подхода к экономике как к науке. Именно с этого начинается его книга “Алхимия финансов” (1987)69. Согласно лелеемой Соросом теории “рефлексивности”, рынки нельзя считать абсолютно эффективными, потому что они отражают неведение и предубеждения, зачастую иррациональные, миллионов инвесторов.
Не только участники рыночного процесса действуют на основе своих предпочтений, но также и их предпочтения влияют на ход событий. Это может создать впечатление, что рынки верно предчувствуют будущие изменения, но на самом деле не ожидания отвечают будущему ходу событий, а будущие события формируются этими ожиданиями70, —
пишет он. Это обратная связь. Предпочтения инвесторов влияют на ход событий на рынке, которые, в свою очередь, влияют на предпочтения инвесторов, которые затем опять влияют на ход событий. Сорос называет это “рефлексивностью”. В своей последней на сегодняшний день книге он развивает эту мысль:
Рынки никогда не достигают равновесия, как оно понимается экономической теорией. Между реальностью и ее восприятием существует двусторонняя рефлексивная связь, которая может способствовать росту самовоспроизводящихся ростов и падений, пузырей. Каждый пузырь состоит из общего направления и недоразумения, которые рефлексивно взаимодействуют друг с другом71.
Изначально хедж-фонд был призван снизить рыночные риски за счет открытия коротких позиций, которые оказываются прибыльными, если актив падает в цене[71]. Для Сороса хедж-фонд стал прекрасным инструментом изучения его собственной теории рефлексивности. Надо отметить, что Сорос умеет зарабатывать и на длинных позициях, то есть при покупке активов в надежде на рост их стоимости. Он играл на повышение на рынке недвижимости в 1969 году. Три года спустя – на рынке акций банков. В 1971 году он ставил на повышение японских активов, а год спустя – на нефть. Еще через год, прислушавшись к жалобам израильтян на качество американской военной техники, использовавшейся в войне Судного дня, он решил, что инвестиции в оборонные компании США будут неизбежными, и вновь сыграл на повышение72. И каждый раз он оказывался прав. Но главные успехи Сороса строились не на росте, а на падении. Он заработал на обвале акций телеграфной компании Western Union в 1985 году, когда понял, какую угрозу для нее несет появление факсов. Потом он сыграл против доллара после соглашения “Группы пяти” 22 сентября 1985 года73. Для Сороса это был год побед – его фонд вырос на 122 %. Главная в карьере Сороса игра на понижение стала также одной из ярчайших страниц британской финансовой истории.
Признаюсь, в событиях 16 сентября 1992 года для меня есть много личного. Тогда, уже будучи младшим преподавателем в Кембридже, я зарабатывал кое-какие деньги колонками в одной газете. Я был уверен, что спекулянты вроде Сороса вполне могут одолеть Банк Англии в очной схватке. Это было легко просчитать. Ежедневно на валютных рынках торговался триллион долларов. Резервы Банка Англии на этом фоне выглядели смехотворно. Сорос прикинул, что растущие расходы по объединению Германии приведут к росту процентных ставок и, соответственно, курса немецкой марки. В этих условиях привязка фунта к марке – часть политики правительства консерваторов в рамках европейского соглашения о Механизме обменных курсов – становится невозможной. Рано или поздно, рассуждал Сорос, правительство будет вынуждено выйти из соглашения и девальвировать фунт. Сорос был настолько уверен в своей правоте, что поставил на это 10 миллиардов долларов – больше, чем было в его фонде. Он активно занимал фунты и скупал марки по курсу, установленному в рамках Механизма на уровне 2,95 марки за фунт74. Я тоже был уверен в том, что фунт обречен, но на кон мог поставить лишь свою репутацию.
Сила судьбы: министр финансов Норман Ламонт объявляет о выводе британского фунта из общеевропейского соглашения по обменным курсам (16 сентября 1992 года).
Заведующий деловым отделом газеты был иного мнения. После уничижительного разноса на редакционном совете я отправился в оперу слушать “Силу судьбы” Верди. Это был удачный выбор. В антракте кто-то сказал, что Британия перестала быть частью Механизма обменных курсов. Как мы все радовались! И я, наверное, больше остальных (ну, за исключением Сороса). На обвале фунта его фонд заработал больше миллиарда долларов. Когда фунт рухнул, Сорос заплатил фунтовые долги уже по более низкому курсу и положил в карман разницу. Маленькая деталь: унижение фунта принесло лишь 40 % прибыли фонда за тот год75.
Успехи Фонда Сороса потрясали воображение. Вложивший 100 тысяч долларов в Фонд в год его основания, в 1969-м, (тогда он назывался Double Eagle), и реинвестировавший все дивиденды к 1994 году имел бы 130 миллионов, что подразумевает доходность в среднем 35 % в год76. Экономические тяжеловесы новой эпохи отличаются от своих предшественников отсутствием лояльности к какой-либо стране – они спокойно играют и против фунта, и против доллара. Они не похожи на прежних игроков и объемом располагаемых средств. “Какая у тебя позиция?” – спросил как-то Сорос своего партнера Стенли Дрюкенмиллера. “Миллиард долларов”, – ответил тот и услышал: “Разве ж это позиция!”77 С точки зрения Сороса, если шансы на успех столь же велики, как и в атаке на фунт в 1992 году, значит, нужно увеличить кредитное плечо до максимума. Именно Сорос стал первым занимать у инвестиционных банков для спекуляций, которые по объемам во много раз превосходили собственный капитал его Фонда.
Но хедж-фонды не всемогущи. Да, им удалось доказать, что рынки сильнее любого правительства или центробанка. Но это вовсе не значит, что хедж-фонды всегда могут диктовать свою волю рынкам. Секрет успеха Сороса в его почти животном, инстинктивном предчувствии направления движения денежного стада. Но даже эти инстинкты (зачастую выражающиеся в спазмах или болях в спине) способны подвести его. Рефлексивность, признает сам Сорос, штука ненадежная. Она не может управлять рынками всегда. А вдруг математика – надежная замена инстинктам? А что, если есть формула, гарантирующая большие прибыли? В один прекрасный день на другом конце планеты, если не сказать на другом конце финансовой галактики, как казалось, появилась именно такая формула.
Представьте себе далекую планету. Планету, на которой нет сложностей, порождаемых человеческими существами с их субъективными, а зачастую и вовсе иррациональными суждениями и поступками. Планету, все обитатели которой всегда ведут себя исключительно рационально. Они мгновенно получают и анализируют всю новую информацию и используют ее для извлечения прибыли. Они ни на секунду не прекращают торговлю. А рынки этой планеты работают все время и абсолютно ликвидны. Финансовые рынки на этой планете будут управляться принципами случайного блуждания, то есть сегодняшняя цена будет независима от вчерашней, но при этом будет отражать всю необходимую информацию. Прибыли на этой планете будут подчинены законам нормального распределения (подробнее о нем мы говорили в третьей главе). Большинство годовых показателей прибыли будут находиться вблизи среднего, а две трети – в пределах стандартного отклонения от среднего значения. Прибыль дальше шести стандартных отклонений от средней будет столь же редкой, как и землянин сорока пяти сантиметров росту. Такая прибыль будет встречаться один раз в 4 миллиона лет78. Именно о такой планете задумались самые блестящие из финансовых экономистов нашего времени. Неудивительно, что эта мысль пришла в головы в одном из самых “нормальных” мест на свете – в городе Гринвич, штат Коннектикут.
