За чашей вина нам хочется петь и смеяться,
Не думать о том, что мало живет человек,
Что словно роса в лучах восходящего солнца,
Пройдет наша жизнь, растает недолгий наш век.
Веселье души в согласье живет с вдохновеньем,
Ас думой лихой забота живет заодно.
Я средство нашел от дум и забот отрешиться:
Советую всем это верное средство — вино.
(пер. В. Панасюка)В опубликованном переводе текста песни есть маленькая неточность. Если в начальной строке оригинала сказано об абстрактном алкогольном напитке (кит. цзю), то в заключительной — о вполне конкретном «Ду Кане». От себя все-таки добавлю: не могу присоединиться к восторгам Цао Цао и не готов советовать другим «это верное средство».
Спустя несколько дней Чжэнь прекратил мои водочные возлияния и накатал новых шариков. Их предстояло запивать уже разогретым шаосинским вином, что также не вызвало каких-либо возражений. Когда боли в ноге окончательно утихли, мне даже немного взгрустнулось. В 1998 году специально заехал в Цзинань, чтобы повидаться с удивительным доктором. Увы, товарищ Чжэнь, как мне сказали, серьезно болел и никого вокруг не узнавал. Из разговора с представителем международного отдела университета стало ясно: настаивать на посещении тяжело больного человека неразумно, ибо появление иностранца могло вызвать смешанную реакцию у его родственников.
В Такла-Макан пришло утро. Кроме узкой полосы дороги, нас со всех сторон окружали бесконечные песчаные горы и барханы. Они находятся в постоянном движении: меняют свои очертания, разрушаются и вновь возрождаются. О том, что пески наступают, наглядно свидетельствовали наполовину засыпанные во многих местах нейлоновые заграждения-«ловушки» в виде треугольников, основания которых выставлены с учетом направления дующих ветров, и кустарники, специально посаженные для защиты трассы и проезжающих по ней автомашин. Кое-где их уже не было видно вовсе.
Согласно официально опубликованным данным, с октября 2000 по май 2001 года вдоль шоссе в пустыне посадили свыше 2 млн. засухоустойчивых деревьев (кустарников?), которые «эффективно обеспечивают нормальное движение транспорта». Однако мне показалось, что проблема еще далека от окончательного решения. Такла-Макан явно настроена потеснить человека и вернуть утраченное пространство.
Китайские специалисты давно бьют тревогу по поводу опустынивания. В настоящее время им охвачено примерно 20 процентов территории страны, ежегодно эта площадь увеличивается почти на 3,5 тыс. кв. км. Власти в этой связи даже приняли общегосударственный закон. Одновременно они заявили, что только в 2010 году удастся взять под контроль процесс распространения песков, а к 2030 будут созданы надежные защитные экосистемы в пустынных регионах.
На остановках и по ходу следования я пытался снимать местные ландшафты. Сфотографировав замечательную пару из числа пассажиров автобуса— даму с собачкой, вдруг вспомнил не героиню рассказа А. П. Чехова, а несчастного Меджнуна из поэмы Алишера Навои «Лейли и Меджнун». Влюбленному юноше запретили приближаться к шатру любимой Лейли и посадили на цепь, как обычно поступали с безумными людьми. Меджнун сумел разорвать цепи, бежал в пустыню и жил отшельником. Его уединение делил с ним верный пес, которому молодой человек поверял свои горести и муки.
Спустя какое-то время он вновь вернулся в пустыню, где неутолимая тоска по Лейли пробудила в нем поэтический дар. В окружении бедных крестьян и диких зверей юноша слагал страстные газели в честь Лейли:
…Когда мольбу любви Меджнун исторг,
Привел он всех в смятенье и восторг,
Оцепенели жители пустынь,
И каждый повторял: «Аминь! Аминь!»
(пер. С. Липкина)Выдающийся поэт, мыслитель и государственный деятель Алишер Навои (1441–1501 гг.) жил и творил в эпоху распада некогда могущественной державы Тимуридов, созданной во второй половине XIV века знаменитым полководцем Тамерланом. Долгие годы поэт служил при дворе султана Хусейна Байкары, правившего в Герате — тогдашней столице провинции Хорасан, и занимал посты хранителя печати, визиря, «приближенного его величества султана».
Уже в юношеском возрасте Навои приобрел известность в поэтическом мире. Его лирические стихи собраны в четыре дивана (сборники стихов). Достигнув сорокалетия и накопив богатый жизненный опыт, он приступил в 1483 году к осуществлению грандиозного замысла, который вынашивал много лет. Поэт создал колоссальный эпический памятник «Хамса» («Пятерица», включает пять поэм: «Смятение праведных», «Лейли и Меджнун», «Фархад и Ширин», «Семь планет», «Стена Искандера»»), ставший вершиной его творчества.
Накануне XVI съезда КПК
Алишер Навои всей душой воспринял и творчески развил традиции своих прославленных предшественников Низами Ганджеви и Амира Хосрова Дехлеви. О них он, в частности, говорил, что ганджиец «мысли на престолы красоты явил в словах, что как алмаз чисты», а делиец (Амир Хосров Дехлеви— индийский поэт, писал на персидском языке, урду и хинди) своими стихами «сотни душ высоких полонил».
В поэме «Смятение праведных» названо еще одно имя — Абдурахман Джами, который «единственный» «равен тем двоим». Современного ему поэта и ученого-суфия Навои признал в качестве своего шейха — духовного наставника и именно под его влиянием вступил в суфийский орден. Однако, по мнению видного советского востоковеда Е. Э. Бертель са, Навои был «суфием в душе и знатоком этого учения, но суфием-практиком он не стал».
В отличие от упомянутых поэтов Алишер Навои творил и на языке тюрки:
Решил: писали на фарси они,
А ты на тюркском языке начни.
Хоть на фарси их подвиг был велик,
Но пусть и тюркский славится язык.
Пусть первым двум хвалой века гремят,
Но тюрки и меня благословят.
(пер. В. Державина)С середины XV века в Центральной Азии происходил своеобразный творческий процесс, который академик Н. И. Конрад (1891–1970 гг.) назвал «литературным размежеванием». Поэт очень тонко прочувствовал его и вполне определенно заявил о своей позиции:
Где б ни был тюрк, под знамя тюркских слов
Он добровольно стать всегда готов.
И эту повесть горя и разлук,
Страстей духовных и высоких мук,
Всем собственным невзгодам вопреки,
Я изложил на языке тюрки.
(пер. Л. Пеньковского)Более того, он написал лингвистический трактат «Мухакамат ал-лугатайн» («Суждение о двух языках»), где изложил собственное видение проблемы создания литературы на тюркском языке: «…и дано мне было приготовить себя к служению почетному, гордому и высокому. И с годами проник я в суть языка тюркского, в правила и основы стихосложения его, кои были неведомы мне дотоле, и превозмог затруднения мои на пути преданнейшего разрешения трудностей, и я обрел великие преимущества и узрел высшие свершения». Как считает известный отечественный тюрколог Д. М. Насилов, появился яркий и талантливый реформатор, способный «своей литературной и общественной деятельностью утвердить в жизни новую форму литературно-письменного языка» на основе старых традиций, конкретных реалий и требований культурно-историческо-го процесса.
Алишера Навои обычно называют «великим узбекским поэтом», однако ряд ученых, учитывая очевидную близость узбекского и уйгурского языков, культур и быта двух этносов, относит его и к узбекскому, и к уйгурскому народам. Так, отдельные специалисты указывают, что поэт «происходил из уйгурских бахшей, т. е. из секретарей-письмоводителей уйгуров, писавших некоторые официальные бумаги». Не будем вмешиваться в сей научный спор, но в то же время отметим огромный авторитет Навои в уйгурской среде и его бесценный вклад в развитие национальной литературы.
В поэме «Фархад и Ширин» он обращается к теме Китая и весьма восторженно отзывается об этой стране. Отважный и целеустремленный главный герой его знаменитого произведения— сын правителя процветающего Срединного государства:
Да, живописным мастерством Китай
Пленяет мир и обольщает рай!
Был некогда в Китае хан,
Не просто хан, — великий был хакан.
Коль этот мир и тот соединить,
Я знал бы, с чем его страну сравнить.
Был до седьмого неба высотой
Хаканский трон роскошный, золотой.
Звезд в небесах, а на земле песка
Нам не хватило б счесть его войска.
(пер. Л. Пеньковского)Комментируя довольно неожиданный поворот в поэме, Е. Э. Бертельс писал: «Интересно отметить, как Навои использовал связь Фархада с Китаем, уже имевшуюся у его предшественников. Китай у Навои, конечно, — не Дальний Восток. Он подразумевает под этим Китайский Туркестан, и герои его— не китайцы, а восточные тюрки, что видно, хотя бы из того, что правитель носит титул хакан, а не фагуфур, как обычно звали мусульмане китайского императора». Возможно, ученый и прав, но эмоциональные строки поэта о роскошных шелках— своеобразном символе Поднебесной— в описании празднеств по случаю рождения наследника престола вызывают определенные сомнения в категоричности такого утверждения:
