Сегодня ночью, когда, дежуря, я бродил вокруг палаток, голос диктора разносил над притихшим лесом тяжелые новости очередной сводки: об ожесточенных, но отбитых нами атаках па Севастополь, об уничтоженных на Курском направлении ста пятидесяти танках… Никаких подробностей!
Три дня назад немцы восточнее Курска начали повое наступление. После неудачи майского наступления Юго-Западного фронта и прорыва немецких танков в тыл войск этого фронта, а затем поражения советских войск под Харьковом положение наше на юге весьма тревожно.
Каждый следующий день теперь грозит нам потерей Севастополя, сражающегося с поразительным героизмом, но уже разрушенного полностью и, кажется, обреченного…
Газетные сообщения скупы, лаконичны. Но если внимательно вглядеться в карту, то… захваченный немцами наш плацдарм в районе Лозовой и Барвенкова… Северный Донец… Направление на Воронеж…
Словом, летняя кампания Гитлера в этом году началась на юге. И опасность там нарастает!..
Севастополь3 июля Лес у Городища
Просыпаюсь. Все мокро – дождь и вчера и ночью. Спать хоть и в мешке, но на шинели, подложенной под бок, было неудобно. Кто-то кусал, – кусают теперь муравьи, комары, клещи и кое-когда появляющиеся (например, в чистом белье, после прачки) вши…
Проснувшись, скручиваю цигарку и смотрю па Всеволода Рождественского. Он спит рядом, под шинелью и одеялом, с нахлобученной на голову, как колпак, пилоткой.
И потом смотрю на фотокорреспондента ТАСС Чертова: он спит на двух сдвинутых рулонах бумаги, подложив под себя истрепанную карту мира, накрывшись шинелью и грязным брезентом, в меховой шапке и сапогах.
Чиркаю спичкой. Курю.
– Да… – пробудившись, произносит Всеволод Рождественский. – Началась агония Севастополя…
Пауза. Долгое молчание. Все курят.
– Да… – говорит Григорий Чертов. – Теперь несколько дней в сводках будут опубликовывать: Продолжаются уличные бои…
Пауза. Долгое молчание. Все курят, и Чертов добавляет:
– Летнее наступление Гитлера началось… И снова молчание. И наконец Всеволод:
– Как это бесконечно далеко от наших фанфар предвоенной поры – тридцать седьмого тридцать восьмого тридцать девятого года…
Что-то думает и добавляет:
– Песня: «Если завтра война, если завтра в поход, мы сегодня к походу готовы…»
Чертов:
– За эту песню человек получил орден. Всеволод:
– Эту песню никто впоследствии не мог слышать без болезненного содрогания…
Опять молчание. По тенту палатки стучат капли дождя. И Всеволод говорит:
– Если англичане и будут вытаскивать, то только чтобы всю славу приписать себе.
– Спасти Севастополь, – говорю я, – сейчас могло бы только: или необычайной силы наш удар от Ростова, или налеты тысячи американских самолетов па немцев, штурмующих город…
Всеволод:
– Мы ничего не знаем, что делается в мире. Мировая политика дело темное, разберись в буржуазных душах! Все они одинаковы: друзья и враги!
Разговор о Египте, где англичан бьют. Рассуждаем: если немцы перережут Суэцкий канал, то, быть может, англичане тогда возьмутся за ум, немедленно откроют Второй фронт, боясь уже не справиться потом с немцами, ежели те не будут немедленно разбиты па полях Советского Союза.
И опять молчание. Всеволод:
– Есть только один несомненный факт. Под Москвою зимой мы немцев остановили, мы сами, – никто нам не помогал. Нужно второе такое же чудо. И тогда наши тайные недоброжелатели станут нашими друзьями.
Чертов:
– Если что?..
– Если мы опять остановим немцев.
Беседуем о несравненном героизме защитников Севастополя. Этот героизм будет вспоминаться столетиями.
Мысли о Севастополе не дают мне покоя все последние дни. Значение Севастополя огромно, – может быть, больше Киева и Харькова… Но что еще может спасти чудесный город? Больно представить себе судьбу героев – его защитников, если Севастополь падет. Моряки – разве это не храбрейшие паши люди? Они да летчики, саперы, танкисты…
И опять, опять опять мысли о Ленинграде и о всех возможных вариантах событий, которые должны наступить здесь: неизменность того, что есть, и приход осени, и вторая зима – такая же? Или попытка немцев задушить город и, собрав все силы, взять его?
Все зависит от положения на других фронтах. Если там в ближайшее время мы гитлеровцев погоним, то они здесь не только не смогут предпринять никакой попытки наступления, но их сравнительно нетрудно будет погнать отсюда наличествующими нашими силами. В противном случае – битва здесь предстоит жесточайшая…
4 июля. Утро Лес у Городища
И вот утром сообщение: наши войска оставили Севастополь. Об этом так трудно, так больно думать, что здесь и записывать ничего не могу… За завтраком в столовой – общее молчание. Всякий смех все «постороннее» воспринимается как нечто чудовищно нетактичное как резкий удар бича.
Но говорить о Севастополе – всякий понимает – нe следует, не следует потому что любой разговор об этом может только усугубить тяжелое настроение, а дух дух армии и мой собственный, как одного – пусть мельчайшего – из ее элементов, должен быть бодр.
И потому молчаливы и сосредоточенны все вообще.
4 июля Вечер. Деревня Сирокаска Политотдел армии
Лес у деревни Сирокаски. Шлагбаум при выезде на большую дорогу. Бронемашины и бойцы с них. Столик, срезы березок. День сегодня был жарким.
Сложилось стихотворение, оно начинается строками:
Где немало роковых пожарищ
Па нашем, кровью залитом пути.
И заканчивается так:
… Отстроим вновь мы гордый Севастополь,
В Одессе наши будут корабли.
Десять тысяч снарядов легло на участок, занимаемый одной ротой, в Севастополе. Десять тысяч снарядов! Это невозможно даже представить себе! А рота не побежала!
… Севастополь! Остались одни развалины, – об этом сообщает Информбюро. Я знаю этот город, люблю его. Я понимаю все значение его потери. И… больше не могу говорить об этом…
А у нас?.. Из окруженной 2-й Ударной армии все выходят – прорвавшись с боями или проскользнув сквозь линию фронта – мелкие подразделения и маленькие группы.
С горечью рассказывал мне об их потерях и бедах заместитель начальника политотдела батальонный комиссар Ватолин…
Я решил ехать опять в Ленинград – не могу жить без родного города, в котором и родных-то у меня уже не осталось. Но сам город ощущается мною как живое, бесконечно близкое мне существо…
Выправил в политотделе необходимые документы…
ЛЕНИНГРАД В ИЮЛЕ
НА ТРАЛЬЩИКЕ ЧЕРЕЗ ЛАДОГУ
ОПЯТЬ В ЛЕНИНГРАДЕ
НА ПЕРЕДОВЫХ ПОД ЛИГОВОМ
ПЕРВЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ
У НИКОЛАЯ ТИХОНОВА.
ВСТРЕЧИ
ДОМ ИМЕНИ МАЯКОВСКОГО
ПОСТРОЕНИЯ.
ЕЩЕ СТРАНИЦЫ О «ПЯТАЧКЕ»
НА ЛЕНИНГРАДСКИХ УЛИЦАХ
К ОТРАЖЕНИЮ ШТУРМА.
РУКОВОДЯЩИЕ УКАЗАНИЯ.
ПЛЫВЕМ В КОБОНУ.
(Ладога, Ленинград, 42-я армия. 7-19 июля 1942 года)
На тральщике через Ладогу
6 июля. Перед полночью. Порт Кобона
Пятый пирс. Я – на борту тральщика, полного красноармейцев, направляемых в Ленинград. Это – пополнение: архангельцы, перевозимые туда партия за партией. Стоим у пристани, ждем отправления с девяти часов вечера. Задерживаемся из-за продуктов, получаемых командой парохода.
Я сразу в мире ладожских новостей: разговоры о многих тысячах тонн продовольствия и грузов, перевозимых в Ленинград; о четырнадцати бомбардировщиках, недавно совершавших группой налеты на берег озера и уничтоженных в разных местах до единого нашими самолетами и зенитками; о морских минах, сбрасываемых в озеро фашистскими летчиками.
Немцы почти каждый день совершают налеты на пароходы и порты Весь берег – в воронках от авиабомб. На судах постоянно жертвы, главным образом от пулеметных обстрелов штурмовиками. Они чаще всего выскакивают из облаков. Сейчас небо в облаках с юга надвигается сплошная туча. Справа – небо чисто, но и здесь ходят тучи. Белая ночь. Светло.
Гигантские склады продовольствия на берегу. Уголь. Мины. Везде – красноармейцы. Везде – женщины-работницы, регулировщицы, грузчицы. На пирсе – диспетчеры. Смешение гражданских и военных людей, сухопутных и морских военнослужащих.
План эвакуации Ленинграда – десять тысяч человек в день – выполняется. При мне к пирсу уже подошло два парохода с эвакуированными ленинградцами. Лица не очень истощенные, люди бодры физически, но есть хотят. Груды вещей.
На пристани – мотовоз с платформами. Подвозит пассажиров и вещи на берег и с берега. Пограничник, младший лейтенант, проверяет документы у едущих на ленинградский берег. Не слишком внимательно. Пассажиры едут по купленным в кассе билетам, стоимость билета – четыре рубля.
В бухте сгрудились десятки металлических моторных тендеров-плашкоутов. Один за другим они подчаливают к пирсу, на каждый из них быстро грузятся по полсотни красноармейцев какой-то воинской части, отправляемой на Ленинградский фронт. На одном из плашкоутов, помеченном цифрой «45», поместился и я.
