Простой народ, наблюдавший сцену издали, был тронут зрелищем и выражал свое сочувствие громкими криками и слезами. После пятнадцатиминутной беседы Нагая села в карету и не спеша двинулась в путь. Карету окружала огромная свита. Сам «царь» шел некоторое время подле кареты пешком, с непокрытой головой. Дело было в сумерках, и всей компании пришлось остановиться на ночлег в предместьях столицы.[154]
18 июля Марфа Нагая прибыла в Москву. Отрепьев ехал верхом подле кареты. Праздничная толпа заполнила Красную площадь. По всему городу звонили колокола. Отслужив службу в Успенском соборе, мать с «сыном» роздали толпе щедрую милость и скрылись во дворце.
Коронация Отрепьева состоялась через три дня после прибытия в Москву вдовы Грозного. Царский дворец был разукрашен, а путь через площадь из дворца в Успенский и далее в Архангельский собор устлан затканным золотом бархатом. Оказавшись в Успенском соборе подле алтаря, Отрепьев допустил отступление от ритуала. Он повторил затверженную речь о своем чудесном спасении. Патриарх Игнатий одел на голову самозванца венец Ивана Грозного, бояре поднесли скипетр и державу.[155]
Отрепьев старался внушить всем мысль, что его венчание означает возрождение законной династии. Поэтому он приказал короновать себя дважды: один раз в Успенском соборе, а другой — у гробов «предков» в Архангельском соборе. Облобызав надгробия всех великих князей, самозванец вышел в придел, где находились могилы Ивана IV и Федора. Там его ждал архиепископ Архангельского собора грек Арсений. Он возложил на голову Лжедмитрия шапку Мономаха.[156] По выходе из собора бояре осыпали нового государя золотыми монетами.
Коронация Лжедмитрия не могла быть осуществлена без согласия Боярской думы. Это согласие, по-видимому, было связано с рядом условий. Бояре стремились к тому, чтобы как можно скорее вернуться к традиционным методам управления страной. Главной помехой на пути к этому были повстанческие отряды и наемные роты, приведенные самозванцем в Москву. Пока чужеземные солдаты и воры-казаки охраняли царскую особу и несли караулы в Кремле, бояре не чувствовали себя в безопасности.
Отрепьев долго не решался расстаться со своей наемной гвардией. Но обстоятельства оказались сильнее его. Ставки на наемных солдат стояли в Западной Европе на весьма высоком уровне. Гусарам и жолнерам надо было платить полновесной монетой. Однако золота в царской казне было немного.
Принимая на службу иноземцев, русское правительство спешило наделить их поместьями. Этот традиционный для России способ обеспечения служилых людей оказался неприемлемым для наемных отрядов, вступивших в Москву с самозванцем. Ветераны московского похода считали себя хозяевами положения и желали сами диктовать условия.
Со своей стороны, бояре были весьма далеки от того, чтобы предлагать полякам поместья за службу. Они желали как можно быстрее расформировать наемные роты и выпроводить их за рубеж.
Лжедмитрий осыпал своих ротмистров щедрыми милостями. Некоторым из них он пожаловал русское дворянство. Ветеран московского похода Станислав Борша именовал себя «ротмистром и дворянином великого князя московского Дмитрия Ивановича».[157] Дворянский титул однако не сделал Боршу московским землевладельцем. Не желая раздражать русскую знать и дворянство, Отрепьев отказался от мысли о пожаловании вотчин и поместий своим польским соратникам.
Иноземные наемные войска не раз проявляли свою ненадежность в критической обстановке. Солдаты грозили «царьку» расправой, когда он не мог заплатить им за службу. В Москве Лжедмитрий, располагая достаточной казной, казалось бы имел возможность превратить приведенные роты в свою придворную гвардию. На самом же деле набранный в Польше сброд очень мало подходил к отведенной ему роли.
Ветеран похода Ян Бучинский, которого трудно заподозрить в предвзятости, живо описал времяпрепровождения своих сотоварищей в Москве. У кого прежде не было и двух челядинцев, набрали себе больше десятка, разодели их в камчатое платье, пропивали и проигрывали полученные деньги.[158]
В Польше наемники, собравшиеся под знамена самозванца во Львове, не щадили подданых своего короля, чинили грабежи и насилия. Вступив в Москву в качестве победителей, они обращались с москвичами совершенно так же. Но то, что терпели львовские мещане, не оставалось безнаказанным в русской столице.
Прошло два месяца с тех пор, как москвичи с оружием в руках поднялись против правительства Годунова. В ходе восстания народ осознал свою силу. Дух возмущения продолжал витать над столицей. Поводов к столкновениям между «рыцарством» и москвичами было более чем достаточно. Негодование населения достигло критической точки и в любой момент могло привести к новым волнениям. Вскоре после коронации Лжедмитрия произошел инцидент, который привел к настоящему взрыву.
Московские власти арестовали шляхтича Липского. В глазах других наемников его преступление было «маловажным». Но суд следовал действующим в государстве законам и вынес решение подвергнуть шляхтича торговой казни.
Липского вывели на улицу и стали бить батогами. Наемники бросились на выручку к своему товарищу и пустили в ход оружие. Толпа москвичей устремилась на помощь приставам. Началась драка, которая вскоре переросла в побоище. «В этой свалке, — писал участник драки С. Борша, — многие легли на месте и очень многие были ранены».[159] Хорошо вооруженные наемники поначалу без труда потеснили толпу, но затем им пришлось укрыться в своих казармах на Посольском дворе.
Весть о кровопролитии подняла на ноги всю Москву. Борша утверждал, что на прилегающих улицах собралось несколько десятков тысяч москвичей, угрожавших «рыцарству» расправой.[160] Лжедмитрий знал, как трудно справиться с разбушевавшейся народной стихией. К тому же дело происходило тотчас после коронации, и царь избегал всего, что грозило подорвать его популярность в столице. Московичи считали «Дмитрия» своим добрым царем, и тот должен был считаться с народными настроениями.
Отрепьев не осмелился открыто взять под защиту свою наемную гвардию. Слишком много москвичей было убито, еще, больше ранено. Узнав о происшедшем, царь велел объявить по всей Москве приказ о выдаче и наказании шляхтичей, виновных в избиении народа.
Царский указ вызвал ликование среди москвичей. Лжедмитрий объявил, что пришлет к Посольскому двору пушки и снесет двор со всеми наемниками, если те откажутся выполнить его приказ. Обращение царя носило демагогический характер. Отрепьеву надо было удержать москвичей от штурма Посольского двора и предотвратить восстание в столице.
Лжедмитрий вовсе не собирался выполнять свои угрозы по адресу гвардии. Более того, он тут же прислал к наемникам доверенных лиц и просил, «пусть они окажут повиновение для того, чтобы успокоить русских».[161] Лжедмитрий гарантировал солдатам, что им не будет сделано ничего дурного, хотя они и совершили кровавое преступление.
Рыцарство было удовлетворено обещаниями царя и выдало его посланцам трех шляхтичей из роты С. Борши и двух других рот, наибольшим образом отличавшихся в расправе с толпой. В течение суток шляхтичей держали под стражей в тюремной башне, а затем освободили втайне от народа.
Волнения в Москве помогли боярам добиться от самозванца решения о роспуске иностранных наемных рот. В письме от января 1606 г. Ян Бучинский упомянул о том, что жолнеры жили «на Москве без службы полгода»[162] Отсюда следует, что Лжедмитрий рассчитал наемное воинство в июле 1605 г., иначе говоря сразу после описанных выше столкновений их с москвичами. Казенный приказ взял на себя оплату всех расходов и трат, сделанных Лжедмитрием в ходе войны с московскими войсками.
В мае 1605 г. Михаил Ратомский привел на помощь Отрепьеву несколько сот «пятигорцев» — мелких белорусских шляхтичей.[163] Фактически они не принимали участия в боях, и для них поход на Москву был не более чем увеселительная прогулка. Пятигорцы прослужили десять с небольшим недель, за что получили из казны по 37 злотых, или по 20 московских рублей.[164] Знатные русские дворяне получали столько же за год службы.
По словам польских дипломатов, Ратомский «вборзе» уехал из Москвы в Польшу, где подал жалобу на царя Сигизмунду III. Оправдывая высылку Ратомского, Лжедмитрий подробно перечислял обиды «людем своим (московичам? — Р.С.) от Ратомского».[165]
Гусарам Казенный приказ платил восемь раз по 40 злотых, или 192 руб. на коня.[166] По общему правилу, гусары имели под два коня, а некоторые по три-четыре. Они получили от 200 до 800 руб. Среди русских дворян такие оклады получала лишь высшая знать да члены Боярской думы.
