Когда сенат попытался принять меры и изгнать с Форума шарлатанов, чуть было не поднялся бунт{942}.
Горестным положением можно объяснить и ту готовность, с которой римляне согласились исполнить третий совет жрецов и принять обет «священной весны»{943}. Не случайно его предписали децемвиры. Это был один из древнейших, массовых и истинно национальных ритуалов в римской религии.
В следующем, 216 году римляне, намереваясь нанести поражение Ганнибалу, подготовили армию численностью 87 000 воинов, тогда как у карфагенян было не более 50 000{944}. Однако эффективность этой внушительной рати подорвало избрание двух консулов — Гая Теренция Варрона и Луция Эмилия Павла, имевших совершенно разные мнения в отношении того, как надо воевать с Ганнибалом. Если Павел предпочитал следовать тактике Фабия, блокировать войска Ганнибала и морить их голодом, то Варрон настаивал на открытом сражении. Мало того, консулы командовали войсками поочередно{945}.
В конце июля римляне, преследуя карфагенян, подошли к апулийскому городку Канны и расположились лагерем в шестнадцати километрах от него. 1 августа Ганнибал после серии стычек форсировал реку Ауфид, разбил лагерь и предложил римлянам битву. Павел, командовавший в этот день войском, отказался принять вызов, к большому неудовольствию коллеги{946}. Назавтра войсками командовал Гай Теренций. Римляне сразу же покинули главную стоянку на северном берегу, перешли на другой берег и выстроились в боевой порядок, лицом к югу. Консулы предыдущего года Сервилий Гемин и Атилий Регул (заменивший погибшего Фламиния) командовали тяжелой пехотой в центре, Павел возглавил правый фланг, где встали два легиона пехоты и конница. Варрон предводительствовал левым флангом, у него было 20 000 пехотинцев и немного кавалерии.
Ганнибал внимательно изучил боевое построение римлян. Он значительно уступал в численности тяжелой пехоты и потому особое внимание обратил на центр римского построения, где пехота стояла тесно сомкнутыми рядами, затруднявшими маневрирование. Ганнибал тогда решил выстроить свои войска в совершенно ином боевом порядке, в тактическом отношении нестандартном, но удачном. В центр он поставил кельтских и испанских пехотинцев, расположив их в разбивку, а по краям каждой линии — элитных тяжеловооруженных ливийских солдат. Сознательно ослабленным центром Ганнибал командовал сам вместе с братом Магоном. На правом и левом флангах он выстроил кавалерию под началом племянника Ганнона и Гасдрубала{947}.
Римлянам солнце слепило глаза, и вдобавок в их же сторону ветер нес тучи пыли. Когда битва началась, они, как и рассчитывал Ганнибал, потеснили испанцев и кельтов и вырвались вперед, заполнив вакуум в карфагенском центре:
«Тесня и преследуя побежавших в страхе врагов, римляне разорвали середину строя, ворвались в расположение неприятеля и, наконец, не встречая сопротивления, дошли до африканцев, которые были поставлены на отведенных назад флангах того самого выступа в середине строя, где были испанцы и галлы. Когда их потеснили, вражеская линия сначала выровнялась, а затем, прогибаясь, образовала посередине мешок, по краям которого и оказались африканцы. Когда римляне неосторожно туда бросились, африканцы двинулись с обеих сторон, окружая римлян, и заперли их с тыла. Теперь римляне, выигравшие без всякой пользы для себя первый бой, бросив испанцев и галлов, которых сильно побили с тыла, начали новое сражение с африканцами. Оно было неравным не только потому, что окруженные сражались с окружившими, но и потому, что усталые бились со свежим и бодрым врагом»{948}.{949}
Карфагенская конница на правом фланге, смяв левый фланг римлян, атаковала с тыла их правый фланг, фактически окружив римскую пехоту. Неизбежно началось массовое смертоубийство.
Павел, тяжело раненный камнем из пращи, пытался воодушевить войска, но все его усилия вселить в них самообладание были тщетны. Вскоре он и сам ослаб, его кавалеристы спешились и отбивались от наседавших карфагенян на земле. У него была возможность спастись на коне, предложенном одним кавалеристом, но он не захотел покидать поле боя и погиб.
При Каннах римляне потерпели самое тяжелое поражение. По оценке историков, они потеряли 70 000 человек убитыми, и 10 000 римлян были взяты в плен{950}. Ливий дает нам жуткое описание последствий сражения:
«На следующий день, чуть рассвело, карфагеняне вышли на поле боя собрать добычу; даже врагу жутко было смотреть на груды трупов; по всему полю лежали римляне — тысячи пехотинцев и конников, — как кого с кем соединил случай, или бой, или бегство. Из груды тел порой поднимались окровавленные солдаты, очнувшиеся от боли, в ранах, стянутых утренним холодом, — таких пунийцы приканчивали. У некоторых, еще живых, были подрублены бедра или поджилки, — обнажив шею, они просили выпустить из них остаток крови; некоторые лежали, засунув голову в разрытую землю: они, видимо, сами делали ямы и, засыпав лицо вырытой при этом землей, задыхались. Взгляды всех привлек один нумидиец, вытащенный еще живым из-под мертвого римлянина; нос и уши у него были истерзаны, руки не могли владеть оружием, обезумев от ярости, он рвал зубами тело врага — так и скончался»{951}.{952}
Погибли двадцать девять старших римских военачальников и восемьдесят сановников сенаторского ранга. Варрону, виновнику бедствия, удалось спастись{953}.
Для Ганнибала теперь была открыта прямая дорога в Рим. Согласно Ливию, Магарбал, командовавший нумидийскими конниками, настаивал на том, чтобы взять город, пока есть такая возможность:
«“Пойми, — говорил он Ганнибалу, — что это сражение значит через пять дней ты будешь пировать на Капитолии. Следуй дальше, я с конницей поскачу вперед, пусть римляне узнают, что ты пришел, раньше, чем услышат, что ты идешь”. Ганнибалу эта мысль показалась излишне заманчивой, но и чересчур великой, чтобы он сразу смог ее охватить умом. Он ответил, что хвалит рвение Магарбала, но чтобы взвесить все, нужно время. “Да, конечно, — сказал Магарбал, — не все дают боги одному человеку побеждать, Ганнибал, ты умеешь, а воспользоваться победой не умеешь”»{954}.{955}
По Ливию, однодневное промедление спасло Рим от разрушения. В действительности же карфагенские войска были измотаны, а Рим все еще находился на расстоянии 400 километров, и, кроме того, он был обнесен мощными фортификациями, перестроенными в 378 году. Городская крепостная стена, возведенная из известкового туфа, протянулась на семь километров, и ее перемежали оборонительные башни. К ней примыкали земляные укрепления, скаты и рвы. Город защищали два легиона, корабельные пехотинцы, другие войска и отряды, сформированные жителями. Для взятия Рима потребовалась бы длительная осада и мощные штурмовые орудия{956}.[316] Собственно говоря, Ганнибал и не собирался брать город. Он, похоже, планировал продолжать тактику отчуждения от Рима италийских и латинских союзников, рассчитывая на то, что изолированный, истощенный и деморализованный город сдастся и запросит мира{957}.
Ганнибал исходил из того, что Карфаген будет диктовать условия мира, подобно тому как это делал Рим после Первой Пунической войны. В этих целях он отобрал римских пленников и отправил их в Рим для переговоров о выкупе 8000 римских граждан, удерживаемых карфагенянами. Но прежде чем уйти, они должны были поклясться, что вернутся после завершения своей миссии{958}. Выкуп пленников был общепринятой нормой в войнах того времени, с этого обычно начинались мирные переговоры. Ответ римлян привел Ганнибала в недоумение: сенат отказался видеть римских плененных соотечественников и даже принял постановление, запрещавшее кому-либо выкупать их. Рим заявил о намерении сражаться до конца. Ганнибалу ничего не оставалось, кроме как избавиться от пленных, поскольку они обременяли войска, и без того испытывавшие нехватку ресурсов. Некоторых казнили, но большинство узников были проданы в рабство{959}.
На каких условиях Ганнибал хотел заключить мир с Римом? Согласно Ливию, он, обращаясь к римским пленникам, заявлял, что не стремится разрушить Рим, и говорил с ними по-доброму: «Его война с римлянами не война на уничтожение — это спор о достоинстве и власти. Предшественники его уступили римской доблести, а он старается превзойти римлян и удачливостью, и доблестью»{960}. Возможно, Ливий дал наиболее точную оценку намерений Ганнибала после битвы при Каннах. С точки зрения военных и пропагандистских целей его кампания была чрезвычайно успешной. Он уже реально угрожал покончить с римскими притязаниями на военное превосходство и исторические права владеть Апеннинском полуостровом, составлявшим идеологическую основу территориальной экспансии Рима. Такого успеха, наверное, не ожидали и самые оптимистичные советники полководца. Действительно, можно предположить, что на данном этапе Ганнибал вовсе не замышлял уничтожать Рим, а хотел всего лишь превратить его в заурядное центральноитальянское государство, освободить италийские города и вернуть Карфагену Сардинию и пуническую Сицилию.
