Однако московское предание упорно утверждало, что в «Евгении Онегине» поэт имел в виду не эту усадьбу, а другой дом, стоявший на углу Большого и Малого Харитоньевских переулков, против церкви, на другой стороне переулка. В путеводителе «Пушкинская Москва», изданном в 1937 году, в столетнюю годовщину гибели поэта, когда дом этот еще не был снесен (церковь Харитония снесли раньше, в 1935 году), приводится его описание: «На углу Большого и Малого Харитоньевских переулков доживает последние годы дряхлый деревянный одноэтажный домишко № 11/14, обитый горизонтально досками „рустами“, с ставнями на окнах, очень характерный для пушкинской эпохи.
Его даже называют „Ларинским домиком“, в который, по „Евгению Онегину“, приехала с матерью Татьяна Ларина. Два-три года назад с его крыльца сняли типичный железный стильный зонт». В отличие от автора путеводителя местные старожилы были твердо, без всяких оговорок, уверены в истинности предания, для них Татьяна Ларина была живым человеком, а не литературным персонажем.
И ранний звон колоколов,
Предтеча утренних трудов,
Ее с постели подымает,
Садится Таня у окна.
Редеет сумрак; но она
Своих полей не различает:
Пред нею незнакомый двор,
Конюшня, кухня и забор.
Точность пушкинского описания подтверждают свидетельства мемуаристов. Н. М. Загоскин описывает барскую усадьбу — «деревянные хоромы на Чистых прудах»: «Я не знаю, что больше меня поразило, наружная ли форма этого дома, построенного в два этажа каким-то узким, но чрезвычайно длинным ящиком, или огромный двор, на котором наставлено было столько флигелей, клетушек, хлевушков, амбаров и кладовых, что мы въехали в него, точно в какую-нибудь деревню».
Но кроме всего прочего, Пушкин в указании адреса — «у Харитонья в переулке» — очень верно и проницательно уловил дух и законы московской топонимики. В его время Харитоньевского переулка не было; вернее, он был, но не назывался Харитоньевским. Большой Харитоньевский назывался улицей Хомутовской, или попросту Хомутовкой, по фамилии давнего, с 1730-х годов, домовладельца, лейб-гвардии Семеновского полка сержанта Ивана Алексеевича Хомутова. Малый же Харитоньевский в конце XVIII века имел одновременно несколько названий: Харитоньевский, Мальцов и Урусов (оба по домовладельцам), Заборовский (по Заборовскому подворью Чудова монастыря), Огородническая улица. Пушкин из всех вариантов выбрал самую верную и наиболее устойчивую модель названия с упоминанием приходской церкви. Он не дает собственно название переулка (когда писалась VII глава «Евгения Онегина», его называли преимущественно Заборовским), а только указывает его местоположение, но в такой форме, от которой до настоящего названия — один шаг.
Пушкинская подсказка благодаря популярности романа была принята, и, хотя продолжало стоять на том же месте Заборовское подворье, переулок стали называть не иначе как Харитоньевским. Одновременно Хомутовка стала Харитоновкой, затем Большим Харитоньевским переулком.
Нет никакого сомнения в том, что именно строка из «Евгения Онегина» утвердила в Москве названия Харитоньевских переулков, и мы с полным правом можем считать Александра Сергеевича Пушкина их автором и крестным отцом.
В церкви Харитония в Огородниках венчался в 1826 году друг А. С. Пушкина поэт Е. А. Боратынский.
В 1960 году Малый Харитоньевский переулок был переименован в улицу Грибоедова. Основанием для этого послужило то, что в 1959 году поблизости, на Чистых прудах, был установлен памятник драматургу и что переулок выходит на Мясницкую улицу, на которой находится дом С. Н. Бегичева, у которого Грибоедов останавливался, приезжая в Москву.
В 1961 году на улице Грибоедова в доме 10, построенном в 1909 году в неоклассическом стиле — одном из изысканных течений модерна, был устроен «Дворец бракосочетания» — престижный общегородской загс, в котором регистрирует браки, как прежде номенклатура, нынешняя «элита» разного масштаба и разбора.
В появлении в переулке «Дворца бракосочетаний» можно увидеть некую логику: ведь Татьяну Ларину везли «в Москву, на ярманку невест».
Историческое название переулку возвращено постановлением Правительства Москвы в 1994 году.
«Крики» уличных торговцев
Как невозможно представить себе старую Москву без колокольного звона, так же невозможна ее картина без «крика» уличных разносчиков самого разнообразного товара и торговцев на московских рынках и базарах. «Крик» — понятие профессиональное. Так разносчики и торговцы называли присловья, с которыми продавали свой товар. «Крик» выполнял роль и вывески, и рекламы. Был традиционный, общепринятый «крик», которым большинство и пользовалось, был «крик» свой — придуманный или переиначенный торговцем, высшей же степенью «крика» считалось «краснобайство», то есть достаточно развернутое повествование, отдельные продавцы могли краснобайствовать часами.
«Крик» — особый жанр словесного искусства, и у него, как у каждого литературного жанра, есть свои законы, свои образцы, своя история. Рассказы о московских «криках» можно найти во многих мемуарах москвичей, коль скоро речь зайдет об уличной жизни.
Мемуарист прошлого века Петр Федорович Вистенгоф в книге «Очерки московской жизни» (1842 г.) — одной из лучших книг о Москве 1830-х годов — рассказ об уличных разносчиках выделяет в специальную главку «Разносчики».
«Бесчисленное множество разносчиков всякого рода наполняют московские улицы, — пишет П. Ф. Вистенгоф. — Одни из них, разодетые в синих халатах, продают дорогой товар, другие, в серых халатах, торгуют товаром средней цены, наконец, мальчики и бабы разносят самые дешевые лакомства. С наступлением весны московские разносчики обыкновенно предлагают свежие яйца; затем они кричат: апельсины, лимоны, кондитерские печенья, арбузы моздокские хорошие и дыни канталупки, игрушки детские, яблоки моченые и сливы соленые, шпанские вишни, сахарное мороженое, всевозможные ягоды, пряники, коврижки, спаржа, огурцы и редька паровая, алебастровые фигуры, калужское тесто, куры и молодые цыплята, медовый мак, патока с инбирем, горох, бобы, груши и яблоки сушеные на палочках, гречневики с маслом, гороховый кисель, белуга и осетрина малосольная, свежая икра, живые раки, соты медовые, клюквенный квас, и молодецкое: „По ягоду, по клюкву!“ Это особенный род разносчиков; они, обыкновенно, бывают старики и продают ягоды в лукошках, накладывая из них в чашечки и помазывая наложенную порцию медом. Продажа всегда сопровождается следующей песней: „По ягоду, по клюкву, володимирская клюква, приходила клюква издалека просить меди пятака, а вы, детушки, поплакивайте, у матушек грошиков попрашивайте, ах, по ягоду, по клюкву, крррупная володимирская клюква!“ Разносчик-спекулятор обыкновенно надевает шапку набок и старается смешить публику, которая собирается около него из мальчишек, проходящих по улице мужиков и баб; он часто успевает в своей проделке и, если бывает забавен, то с ним почти не торгуются, и дешевый товар его продается славно, принося на обращающийся в торговле капитал процентов гораздо более, чем выигрывают в косметиках на галантерейных товарах».
Писатель, видимо по обыкновенности явления, приводит только один «крик» — торговца клюквой, зато он совершенно точно определяет смысл и цель «крика» и отмечает его коммерческий результат.
По-иному, лирически, пишет о «криках» Сергей Николаевич Дурылин — писатель, искусствовед, друг и биограф М. В. Нестерова — в своих воспоминаниях «В родном углу», воспоминаниях о детстве, которое прошло в древнем районе Москвы — в Елохове и Старой Басманной в 1890-е годы.
Дурылин вспоминает: «Невозможно представить себе любую улицу и переулок в Елохове без живого, въедливого в уши, бодрого крика разносчиков и развозчиков, сменяющих один другого, другой — третьего и т. д. с утра и до сумерек.
По крику этому, сидя в комнате, можно было узнать, какое время года и какой церковный уповод времени: „мясоед“, „мясопуст“, „сытная неделя“ (попросту — Масленица) или „сыропуст“ и сам Великий пост.
— Стюдень говяжий! — рвется в окно с улицы крепкий доходливый голос… Это, значит, „мясоед“ на дворе — весенний или рождественский, или на дворе сама „сплошная неделя“ (перед масленицей), когда даже самым постным людям разрешается „сплошь“ все мясное, и в среду, и в пяток.
Но вот те же голоса, а то и другие, такие же бодрые, зазывно-вкусные, выкликают на весь переулок: кто белорыбицу с балыком провесным, кто „бел-грибы-су-шены“. Это, значит, на дворе Великий пост.
Весну легко узнать по веселым вскрикам с улицы:
— Щавель зеленый! Шпинат молодой!
Как не порадоваться наступлению лета, когда в двери, в окна, в форточки беспрестанно несутся все новые и новые крики:
