- Подожди. Ты и здесь увидишь деяния йогов, - пообещал Рангу.
И Афанасий увидел их. Это было после "ночи бога Шивы", которую он провел с Ситой и индийскими друзьями в главном храме, у подножия гигантского черного идола. Каменный Шива с красным обезьяньим ликом, с изумрудными кошачьими глазами, с длинным каменным же хвостом сжимал в левой руке золоченое копье, а правую простирал над головами молящихся.
В эту ночь особенно много было цветов, особенно мрачно, до мурашек на спине, звучала музыка, таинственно, словно предвещая что-то, пели и танцевали девадаси.
Ожидание чего-то необычного разливалось в воздухе вместе с пряными запахами курений.
Наконец наступил рассвет. Девадаси, как бредовые призраки, поплыли, колыхаясь, к выходу. Тысячи людей пели затянутый ими исступленный гимн, шли как завороженные за безумными жрицами.
Солнечный свет уже поднимался за горами, ненужные факелы жирно чадили, вытягивая над увеличивающейся толпой дымные полосы. Девадаси все пели и шли, пели и шли... Так миновали ворота. Показалась Кистна. Пение жриц перешло в один напряженный, жуткий, протяжный стон...
И Афанасий увидел, как, отделясь от толпы, с высокого утеса над Кистной стали падать в воду люди. Один... Второй... Пятый... Он посмотрел на реку, и его передернуло от ужаса, отвращения и боли. Кистна кишела крокодилами.
Афанасий вытирал холодный пот. До чего людей доводят! Смирись, замри, а в конце - вон что. Ну, нет... Это не для пего.
Рангу заметил его состояние, но приписал это величественности зрелища.
- Они слились с Брамой! - сказал камнерез. - Теперь они счастливы...
Счастье, счастье, счастье! Сколько Никитин уже видел вер! Каждая по-своему указывала путь к спасению, но все твердили одно: на земле удел человека - горе, его жизнь принадлежит богу, и только там, за гробом, можно достичь радости.
Чем же хуже других была вера индусов?
Сита, молившаяся всю ночь у подножия обезьяноликого Шивы, была бледна, но глаза ее сияли, когда она смотрела на Афанасия.
- Я все рассказала Шиве! - шепнула она, когда они возвращались с реки.
Афанасий погладил ее руку, кивнул. Может быть, теперь она обретет покой.
От шатра им махала рукой Джанки. Рядом с ней, щурясь от солнца, стоял сутуловатый человек. Никитин сразу узнал его.
- Бхавло! - еще издалека окликнул он. - Эгей! Бхавло! И ты здесь? Откуда?
Сита остановилась и окаменело смотрела на купца. Потом как зачарованная пошла к нему.
Бхавло тоже, казалось, озадачен был этой встречей.
- Дада,* вы не узнаете меня? - спросила Сита, и Афанасий поразился ее тусклому голосу.
______________ * Дада - обращение к старшему, уважаемому человеку в Индии.
- Сита, дочь Ону? - неуверенно произнес Бхавло. - Афанасий, как случилось?..
- Дада, - перебила Сита. - Вы не были у нас?
- Был. Отец считает тебя погибшей.
- Он жив?
- Да. Жив.
Сита села и заплакала, уронив голову на колени.
Оказалось, Бхавло часто бывал в деревне Ситы раньше и знал ее семью.
- Бхавло несчастен! - тайком поведала Никитину Джанки. - На его глазах воины замучили жену и двоих дочерей... Но он добрый человек.
Впятером сидели у очага, делились новостями. Ситу словно подменили. Она избегала взглядов Афанасия, была в смятении.
- Я отвезу тебя к отцу, - пообещал Бхавло Сите. - Он будет рад. Его совсем задушили долги.
Вечером, когда они остались наедине, Афанасий спросил:
- Ты хочешь ехать к отцу?
Не поднимая глаз, Сита еле слышно ответила:
- Да.
- Я не пущу тебя.
Она молчала, и в этом молчании он услышал сопротивление. Афанасий повторил:
- Я не пущу тебя!
- Ты не можешь противиться воле богов, - прошептала Сита. - Бхавло приехал не случайно: Шива указывает мне путь.
Афанасий взял ее за плечи, сжал их. Глаза Ситы смотрели равнодушно, отрешенно. Никитин опустил руки, постоял и, круто повернувшись, пошел прочь. Эту ночь он не спал. Сидел над Кистной, смотрел, как блестят под луной, свиваясь на бегу в кольца и снова развиваясь, струи воды...
Мучительно долгие, прошли еще два дня. Осунувшаяся, словно убитая, ходила Сита. При его приближении вздрагивала, отвечала односложно.
Рангу и Джанки обеспокоено перешептывались. Бхавло молчал. Это было невыносимо.
Наблюдая однажды церемонию сожжения трупов, Никитин отрывисто спросил стоявшего рядом Бхавло:
- Куда ты пойдешь теперь?
- Вернусь в Кельну. Там у меня есть родные.
- Проедешь деревню Ситы?
- Да.
Никитин вздохнул, выдернул травинку, смял ее в пальцах. Запахло зеленью.
- Вот Сите случай вернуться к отцу, - выговорил Никитин. - Она считает это волей богов. Возьми ее с собой.
- Хорошо, - ответил Бхавло. - Ты знаешь, что она обручена?..
- Все равно.
Сита, узнав, что она попадет в родную деревню, не радовалась, не благодарила. Она оставалась по-прежнему безучастной.
Через день наступило расставанье.
- Прощай! - сказала Сита, стоя у повозки Бхавло. - Возьми это покрывало. Я ткала его в твоем доме...
Никитин взял ее руки, крепко сжал, потом отпустил.
- Прощай, - глухо сказал он.
Повозка удалялась медленно. Никитин стоял посреди дороги. Сначала он перестал различать черты лица Ситы. Потом складки ее сари. Потом очертания фигуры...
Опустив голову, он увидел в пыли неглубокий след колес. Подует ветер сотрется и он.
Никитин слышал, что Рангу зовет его. Но он, сутулясь, побрел в другую сторону, вдоль Кистны, вдоль реки, к которой он так стремился еще месяц назад. Всего месяц назад!
Глава шестая
Вернувшись из Шри-Парвати опять в Бидар, Никитин напрасно старался забыть Ситу. Сидел ли он в доме с Абу-Али, читавшим вслух рубаи Рудаки и Омара Хайяма, переписывал ли для себя персидские поэмы, все прославленные красавицы Востока представлялись ему похожими на тоненькую пленницу. Приход робких стиральщиков белья, - белье в Индии стирали мужчины из каст неприкасаемых, - напоминал о возне, поднимаемой в таких случаях девушкой.
Даже у Карны Никитин стал бывать реже: ведь Сита дружила с Джанки.
Он часами не мог ни за что приняться, бесцельно слонялся по Бидару, метался по узким улочкам, словно надеялся, что его любовь заблудится в них. Был июнь. Палило. С деревьев от жара облетала листва. У редких колодцев водоносы разливали воду в чашки и просто в ладони жаждущих. Разбрызганная влага высыхала на глазах, только в пыли оставались вмятины от капель.
Вечерами на порогах домов собирались небольшими группками женщины и мужчины. В густевшем сумраке неразличимо плыли лица и смягченные тьмою пестрые краски одежд. Он проходил. Люди умолкали. Многие кланялись, произносили слова приветствий. Иных он даже не знал. Он отвечал всем.
Афанасий грустно улыбался. Он нуждался сейчас в помощи. Но помочь ему не мог никто, и утешений он не выдумывал.
Миновал год его жизни в Индии. И все чаще Афанасий спрашивал себя: не пора ли обратно? Он уже немало поездил, о многом расспросил и записал в тетрадке почти все сведения об индийских торгах. Чего еще?
Но вести, которые доходили до Бидара из Персии, не радовали. Гурмыз был отрезан от Аравии и Хорасана войсками Узун-Хасана, занявшего Йезд и другие города по пути к Хвалыни. Узун-Хасан вознамерился захватить всю Персию, разбил и казнил своего старого противника Джеган-шаха, протягивал руки к Азербайджану.
Этот путь отпадал. Был другой - через Мекку. Но через Мекку христианину лучше не ходить. Рискнуть разве пробираться на север через горы Виндия, сквозь неведомые племена, пустыни и хребты? Абу-Али говорил, что так можно выйти к Бухаре. Но неизвестно, сколько там идти, да и выйдешь опять к татарам. А ну-ка, неровен час, у Сарая с Москвой война? Тогда - в колодки закуют, а то и оскопят, если сразу жизни не лишат. Ох, плохо! Плохо! Некуда податься из Индии-то! А деньги тают, как снег под апрельским солнцем. Уже три четверти от выручки за коня проел, проходил да проторговал. И если еще оставаться в Индии, то надо что-то выдумывать. А что? Одно осталось продать камни да пробраться в Голконду и Райчор, на султанские копи. Это запрещено, да Рангу признался, что многие рискуют, ходят туда, скупают за ничто алмазы у рабов голкондских.
Придется и ему так сделать. От этого и польза: сам дороги туда проверит, для русских опишет.
Так говорил ему рассудок. А сердце звало в безвестную конканскую деревеньку Коттур, к той, которую нельзя было выкинуть из памяти.
С этими думами он засыпал, с ними просыпался. Лежа на тахте, глядел в бамбуковый потолок, думал. По индийскому учению, жизнь человека должна делиться на три периода. В первом человек учится, во втором - трудится, возвращает долг предкам, растит детей, в третьем - достигает путем благочестивых размышлений очищения и полного блаженства.
Учился Афанасий, помогая отцу, в трудах, да и теперь вот еще учится, детей растить ему не довелось, а о спокойной старости и загадывать смешно. Нет, не уложить живую жизнь в слова учений. Видно, правда это. Ведь и христианин из него плохой, даром что писание читывал. Всю молодость не по евангелию жил: врагам не спускал, сильным мира не кланялся, не о загробном бытии, а о потребе греховной плоти мыслил.
