Чтобы прийти в себя и возвратиться к нормальной жизни после нанесенного Екатериной Хауард бесчестья, королю потребовалось какое-то время. Несколько месяцев он пребывал в подавленном состоянии духа и почти нигде не появлялся. Все это время король пытался залечить больную ногу, угрюмо слушал игру арфиста или беседовал со своим шутом Уиллом Сомерсом. Из депрессии он окончательно вышел к лету 1542 года и вновь стал искать женского общества. К нему возвратился «вкус к каруселям, живым картинам и представлениям», а также «ухаживанию за дамами», и Мария была среди первых, кто удостоился его внимания. В сентябре он «развлекался с ней без меры», осыпал драгоценностями и просил переехать во дворец на рождественские праздники, чтобы исполнить роль хозяйки (королевы) и развлечь гостей (в особенности дам), которых он намеревался пригласить. К Рождеству Хэмптон-Корт отремонтировали. Мастеровые работали день и ночь, чтобы приготовить апартаменты для Марии и ее свиты. 21 декабря Мария торжественно проехала через город, а у ворот Хэмптон-Корта ее встретили почти все придворные во главе с королем, который «говорил с ней в самых любезных и дружественных выражениях, какие отец мог найти для дочери».
Король был в приподнятом настроении, Мария тоже, так что праздники прошли замечательно. Веселье продолжалось все Рождество, Новый год и первые месяцы 1543 года. Среди шумного празднества король вдруг отыскивал Марию и «обращался к ней в самых что ни на есть ласковых выражениях». И все время одаривал дорогими кольцами, цепочками и серебряными тарелками. Среди его тогдашних подарков были два больших «бесценных» рубина. Мария была в центре внимания двора, она надзирала за приемом и размещением гостей и старалась, чтобы «отцу не было так одиноко».
Король и его дочь неожиданно выступили в совершенно непривычных для себя ролях: он как вдовец при дочери-хозяйке; она — двадцатисемилетняя девица, оказавшаяся вдруг нужной отцу, возлюбившему ее без меры. Их отношения сейчас были близки к идеальным. Возможно, он даже сожалел о том, как обращался с ней в прошлом, а возможно, просто об этом не думал. Надо сказать, что он вел себя скорее как ухажер, чем как отец, подменяя галантностью, обходительными речами и подарками дружбу и искреннюю привязанность, которую должен испытывать отец к дочери. Но дело в том, что Генрих так и не научился быть отцом ни одному из своих детей, а для Марии учить его этому было уже слишком поздно.
Генрих упивался женским обществом. Придворные шушукались, что король выбирает себе новую жену. Анне Клевской показалось, что вроде бы пришло ее время. После падения Екатерины Хауард она не переставала на это надеяться и в последнее время переехала даже поближе к Хэмптон-Корту. Говорили, что над вопросом восстановления Анны в статусе королевы неустанно работал посол герцогства Клевского, некая таинственная личность, живший затворником с единственным слугой на втором этаже таверны и редко появлявшийся при дворе. По поводу плохого обращения с Анной вообще тогда ходило много слухов, особенно за границей. Говорили, что после развода Анну держат в Англии против воли, запертую в темнице. При дворе принца Кобурга появилась женщина, выдававшая себя за Анну, только что освободившуюся из заточения. Обман раскрылся лишь через некоторое время. В марте 1543 года Анне было позволено нанести визит во дворец, возможно, чтобы опровергнуть слухи. Генрих встретился с ней лишь однажды, остальное время она провела с Марией.
А король все больше внимания уделял Екатерине Парр, молодой вдове «с живой и приятной внешностью», которая не только любила танцевать и веселиться, но разделяла его литературные вкусы, в частности, ей правились теологические трактаты Эразма.
Когда Генрих не пребывал в обществе Екатерины Парр и не навещал Марию в ее апартаментах — теперь он это делал дважды или трижды за день, — король проверял прибрежные укрепления и выбирал места для стоянок боевых кораблей. Прошлым летом Франция и «Священная Римская империя» опять затеяли войну, а в феврале Генрих и император стали союзниками против Франции. К июню Генрих послал на континент несколько тысяч пеших воинов, а в проливе Ла-Манш постоянно курсировали его большие корабли. Война с Францией была неизбежной.
Сближение между Карлом и Генрихом во многом было обусловлено теперешним высоким положением Марии. Как и обычно, она была хорошо осведомлена о положении дел на континенте и передавала Шапюи все, что ей удавалось услышать полезного для императора. С момента начала войны она регулярно получала известия от посла о Карле и Марии, регентше Фландрии, и часто говорила Шапюи, «насколько опечалена положением, в котором находится регентша». Шапюи писал, что «принцесса готова сделать все, что только возможно, чтобы помочь королеве». Помимо вознесения непрестанных молитв за здоровье и процветание их величеств, Мария старалась оказать родственникам и практическую помощь. Она разузнавала все о деятельности французского посла при дворе и Тайном совете и регулярно сообщала это Шапюи вместе с тем, что ей удавалось выведать у Генриха по поводу его отношения к Франции.
А Генрих в эти месяцы вовсю развлекался. Он исподволь готовился к войне, держа врагов и союзников в одинаковом неведении по поводу своих истинных намерений, а также по поводу того, насколько он сам осведомлен об их намерениях. Король пировал и наслаждался театрализованными представлениями в окружении красивых женщин, за одной из которых начал серьезно ухаживать. Ему уже стукнуло пятьдесят два, он был лыс и с брюшком. Количество дичи, птицы, мучного и сладостей, которые король поглощал за один присест, очень давно сделали его невероятно тучным. Доспехи, изготовленные для Генриха двумя годами раньше, имели размер в талии пятьдесят четыре дюйма [40], а с каждым годом он становился все толще. Тем не менее король все еще оставался достаточно энергичным, предпринимал далекие верховые прогулки и, если не очень болели ноги, гулял «по полям». На Великую пятницу он «подползал на коленях к кресту» — этот обряд Генрих со свойственной ему непоследовательностью к концу жизни осудил как римско-католическое суеверие — и иногда принимал участие в мессе. Ему часто приходилось объезжать верхом береговые укрепления, а также крепости Кента и Суррея, проверяя, все ли готово к тому, чтобы в случае вторжения неприятеля на склонах холмов были зажжены предупредительные огни. У него по-прежнему только для личных нужд была большая конюшня, насчитывающая восемьдесят восемь скаковых лошадей, жеребцов-производителей и меринов, а также семнадцать каретных и вьючных лошадей. Несмотря на то что Генрих продолжал считать себя (впрочем, и окружающие тоже) выдающимся охотником, дичь теперь к нему специально подгоняли. В 1541 году во время поездки на север зверей сотнями загоняли в обширные загоны, где король и его спутники их могли спокойно убивать. Поскольку преследовать дичь теперь у короля возможности не было, этот вид охоты постепенно сменила соколиная. В последние годы он держал очень много различных соколов. Ему все еще нравилось «порезвиться с приближенными в парке», и в хорошем настроении он по-прежнему разыгрывал из себя «не короля, а доброго приятеля». Беда была лишь в том, что хорошее настроение его посещало все реже и реже. С возрастом мрачность короля усиливалась, а характер все сильнее портили физические недомогания и различного рода фобии.
Ужас перед потницей теперь превратился у Генриха в настоящую одержимость. Когда летом 1543-го разразилась очередная эпидемия, он строго повелел, чтобы в радиусе семи миль вокруг его персоны не было ни одного человека, побывавшего в зараженных районах Лондона. Болезни и вообще всяческие несчастья Генрих пытался предупредить, консультируясь с астрологами и алхимиками. Однажды к нему привели «странника из французского города Перпеньян», который открыл ему «сущность бытия». Король хорошо за это заплатил. Чем старше становился Генрих, тем больше становились расходы на его содержание. Достаточно взглянуть на один из счетов от аптекаря. Король употреблял средства для улучшения зрения, от болей в желудке и печени, принимал таблетки из ревеня и делал «припарки от геморроя». Для облегчения пищеварения он носил на животе специальную сумку из красной тафты, а также принимал огромное количество порошков, масел и вод. Как и прежде, Генрих занимался фармацевтикой, изготавливая лекарства себе и окружающим. Были известны его средства от отека лодыжек, притирания, «чтобы убрать зуд», и загадочное снадобье для Анны Клевской, «чтобы смягчить, рассосать, успокоить и устранить боль от простуды и продувания ветром». Даже его соколов и охотничьих собак лечили с помощью настойки шандры, лакрицы и леденцов.
