Одной из тактик «придания себе значимости» является установление связи своего конкретного случая с более общими интересами. Когда обращающийся одновременно представляет собой жертву, эта тактика может служить дополнением к обоснованию социального статуса автора, дающего ему право на жалобу: принадлежностью к ВКП(б) или другим формам включенности в социальную систему советского строя, о чем мы говорили в предыдущей главе. Но логика здесь все же не совсем одна и та же. Так, авторы доносов иногда особо выделяют социальный статус тех, против кого они выступают. Если ты — жертва кулака, то простая ссора между колхозниками, в которой ты участвуешь, приобретает общественно-политическое звучание. Этим можно, например, объяснить популярность, которую имело обвинение в «зажиме критики». Помещая постигшие лично их несчастья и неудачи в более широкий контекст, советские люди словно требуют к себе большего внимания со стороны читателей своих писем.
«Случай, произшедший со мной, заслуживает внимания ЦКК, потому что выходит из рамок личных и выявляет крайне вредный, с партийной точки зрения, подход к партийцам в аппарате ВСНХ СССР. <…>
С первых же дней своей работы я начал вскрывать отдельные недочеты в работе, сигнализировал отдельные провалы (по проектированию, например). Во время чистки аппарата активно выявлял оппортунистическую линию меньшевиков в работе аппарата и настаивал на создании крепкого коммунистического руководства и влияния…»{799}
Они не просто рассказывают о своем личном конфликте с таким-то человеком, но разоблачают действия врагов, направленные против власти, ее политики, ее представителей. Подобная стратегия особенно хорошо видна, когда применяется неумело и не к месту, как, например, в случае этого председателя завкома, которого уволили за то, что он напился и в этом состоянии оказался на людях (якобы валялся на улице мертвецки пьяным). По его же словам, причина того, что он упал — не алкоголь, а нападение («меня били до полусмерти, в результате врачем установлено, что у меня перешиблена переносица»):
«Я с своей стороны с уверенностью заявляю, что избиение меня было заранее обдуманное <…> в данном случае дело рук вылазчиков против меня как Председателя Завкома, ведущего твердую линию и как рабкора разоблачающего самоснабженство администрации и ряда других партийных работников, как то бывш. Председателя Завкома и Отв. Секр. Парткома Д.»{800}
Некоторым, однако, подобное «приобщение» дается с трудом и часто «шито белыми нитками». Авторы доносов предпочитают представлять жертву более неопределенной: ею может оказаться некая точно указанная людей (например, колхозники из колхоза «Заветы Ленина») или более неопределенная общность (крестьяне-бедняки, рабочие). «Идеальной жертвой» остается советская власть или партия. При таком посыле легко развить тему дискредитации, особенно действенную в сигналах. Такой ход позволяет нападать на отдельного человека, одновременно защищая базовые институты сталинского режима:
«Если дискредитирование высших контрольных органов Советской власти, выявленное со стороны того или иного беспартийного лица, подлежит к привлечению к уголовной ответственности, то тем более таковое дискредитирование, проявленное со стороны партийного лица, которому надлежит, как нельзя сильнее, внедрять, углублять в массе веру в справедливость, законность и защиту действительных прав гражданина СССР, должно пресекаться в самом корне, в самом зародыше…»{801}
Когда житель Нижнего пишет донос на своего соседа, то делает это не только потому, что, по его сведениям, сосед отремонтировал квартиру ворованными материалами и регулярно организует попойки, но и потому, что «он своим поведением дискредитирует партию в глазах рабочих и трудящихся живущих в означенном доме»{802}. Чаще всего о «жертве» в сигналах прямым текстом не сказано. Она подразумевается (речь идет о справедливости, честности, об «общем деле»).
О личных проблемах, которые, возможно, и побудили написать сигнал, умалчивается. Так обычно обстоит дело с сигналами, которые являются доносами в чистом виде, и где все обвинения базируются на социальном происхождении того, о ком сообщается. Донос, связанный с желанием сохранить чистоту рабочего класса, выглядит благороднее, и при этом невозможно установить, каковы же реальные отношения между его автором и тем, на кого он написан.
«Прошу принять меры к изолированию чуждых элементов из производственных предприятий, как заведование всеми хлебозавода пекарнями в самом Горьковском крае, у бывших крупных торговцев. <…>
К примеру знаю одних таких бывших воротил. Некто К. Александра Егоровича, его отец, Сын К. Федор Александровича последний и является в настоящ. время головных всех пекарей и видимо хлебозаводов в самом Горьковском крае возможно и Сормовской хлебо завод тоже под его благосклонных внимание.
Меня как являющегося из рабочих это до крайности нервирует может быть все бывшие крупные дельци они и торчат как вредные [??] в наши снабженческие органы от чего у нас и создаются разные перегибы»{803}.
Задача, конечно же, в том, чтобы выглядеть незаинтересованным. Классический подход к доносительству предполагает противопоставление «заинтересованных» доносов опасно безнравственных людей «незаинтересованным» доносам безумцев с утопическими взглядами{804}. Расследования иногда позволяют раскрыть ложные доносы и мотивы, которыми руководствовался доносчик, но сколько «заинтересованных» действий остались нераскрытыми? Расчет чаще всего глубоко скрыт в душе того, кто пишет, и письмо никогда не позволяет оценить честность доносчика. Как раз наоборот, письмо, которое исследователь начала XXI века, как и инспектор 1930-х годов, склонен сходу отнести к числу корыстных, вероятнее всего, просто написано неловким человеком. Незаинтересованность подчеркивается также настойчивым упоминанием о риске, которому автор подвергается во имя великих и благородных идей.
«Подобных искажений не мало, но всякий боится сказать правду, дабы избегнуть разных гонений и зажимов, как получил в колхозе <…>
Я все-таки, как сознательный гражданин, безстрашный за дело рабочего класса, решил Вам об этом сообщить…»{805}
Расследование выявляет, что «бескорыстный» автор этого письма является прямым соперником того, о ком он пишет, в борьбе за место председателя сельского совета. Кто-то заявляет, что готов терпеть все последствия своего поступка, который он совершает лишь для того, чтобы быть в ладу со своей совестью.
«Если Вы, Вячеслав Михайлович, найдете нужным привлечь меня к ответственности за выражение необоснованного подозрения по отношению к члену правительства, то я готов ее нести, но я иначе не мог поступить, ибо слишком больно от сознания, что водный транспорт нашей могучей страны льет на мельницу врагов — своей плохой работой»{806}.
Следуя той же логике, некоторые авторы, объясняют свои поступки, опираясь на тексты, опубликованные властью. Их вынуждает действовать одно лишь чувство долга, строгое соблюдение указаний, поступивших «сверху»:
«Напились до того что Носков не мог подняться <…> в докладе тов. Бухарина на рабселькоровском совещании, который отпечатан в Правде за 2/12–28 г., где тов. Бухарин особенно ярко об этом подчеркивает на третьей странице, восьмом столбце и сказал что с этими безобразиями необходимо жестоко бороться.
Об этом же нас призывает обращение ЦК ВКП(б) выпущенное ко всем членам партии ВКП(б) рабочим, а также ноябрьский пленум ЦК ВКП(б) и статья помешанная в “Известиях” ЦК ВКП(б) № 35 за оздоровление рядов»{807}.
Письма со столь подробным библиографическим аппаратом встречаются редко, но упоминания о выступлении одного из руководителей или о словах Сталина — явление относительно частое[273]. Во всяком случае, эти слова, идущие от власти, часто преподносятся как обстоятельство, побудившее направить сигнал. В 1937 году одна полуграмотная крестьянка написала в Новосибирский областной комитет партии, чтобы сообщить, что после чтения всех статей Жданова и Вышинского, она стала подозревать одного старого члена партии{808}. Заверения в приверженности режиму и поставленным им целям многочисленны и иногда превращаются в отдельный яркий пассаж:
«Когда у меня мать умерла в 1928 г. и я поступила в комсомол, отдавала всю свою силу, всю свою энергию, выполняла все порученные работы. В 1932 году вступила в кандидаты ВКП(б) и принялась все время с 1928 года по 1935 год бороться против этих паразитов, которые в настоящий момент меня съели, я работала против их и камни получала и вилы, да еще бы я им давала какие то документы, терпенья нехватает больше описывать и прошу Бюро крайкома сообщить на мое описание или же мне бросить всю работу совместно с парт, билетом или дайте мне дышать Советским воздухом, в котором я закалилась, работают везде и всюду лозунги есть — женщина большая сила, но у нас выходит на оборот — женщину классовый враг, так прижал, что ей стало дышать нет мочи»{809}.
