В конце 1766 года Екатерина издала манифест о созыве выборных депутатов в комиссию для составления проекта нового уложения. Надлежало дворянам избрать депутата от каждого уезда, горожанам – депутата от каждого города, свободным сельским обывателям – депутата от каждой провинции. Владельческие крестьяне не участвовали в избрании депутатов. Духовные лица принимали участие в выборах лишь в городах вместе с горожанами; депутатом же от духовного сословия считался избранный синодом архиерей. Всего было избрано 565 депутатов. Они были обязаны получить от своих выборщиков особые наказы с изложением их нужд и пожеланий, которым должно было удовлетворить новое уложение. (Таких депутатских наказов сохранилось до полутора тысяч; в отличие от них Наказ государыни стал называться «большим наказом».) Избранные депутаты на все время работ в комиссии обеспечивались казенным жалованием; они навсегда освобождались от телесного наказания, пыток и казни; за обиду депутата виновный нес двойное наказание. Так была образована та комиссия, которая должна была, по мысли императрицы Екатерины, выяснить народные нужды и пожелания, согласить их с высокими началами Наказа и составить проект нового, совершенного закона для России.
Летом 1767 года торжественно открылись заседания комиссии в Москве (в Грановитой палате). Спустя полгода комиссию перевели в Петербург, где она работала еще целый год. Руководил занятиями комиссии председатель («маршал») А. И. Бибиков и особая дирекционная комиссия. Постепенно из состава большой комиссии были выделены многочисленные специальные комиссии, работавшие по разным отдельным вопросам. В конце 1768 года заседания большой комиссии были прерваны и депутаты отпущены по домам; а специальные комиссии продолжали трудиться еще многие годы. Хотя дело не было закончено и перерыв занятий считался временным, однако императрица большую комиссию вновь не созвала ни разу. За полтора года законодательных работ она убедилась, что дело стоит на неверном пути и что нельзя составить кодекс, или свод законов, путем рассуждений в многочисленном и неподготовленном к делу представительном собрании. Для такого дела требуется организованная работа опытных юристов, а ее‑то и недоставало Екатерининской комиссии. Сама большая комиссия только читала депутатские наказы и рассуждала на разные случайные темы, но далее таких рассуждений не шла. Специальные же комиссии работали медленно и вяло, потому что для их работ ничего заранее не было подготовлено.
Однако, распустив депутатов, Екатерина не отчаялась совсем в своих надеждах. Не создалось нового законодательства – зато высказаны были в наказах и в речах депутатов сословные взгляды и желания, дан был «свет и сведение о всей империи (как выражалась Екатерина), с кем дело имеем и о ком пещись должно». Зная настроение и нужды сословий, Екатерина могла сама сделать попытку удовлетворить пожеланиям своих подданных в духе тех философских идей, в которые она сама верила и которые выразила в своем Наказе.
Но раньше, чем императрица успела сделать эту попытку, государству пришлось пережить тяжелый период внутренних испытаний и смут.
§ 127. Внутренние смуты. Пугачевщина. Смуты, начавшиеся в центральных и восточных частях России в 70‑х годах XVIII столетия, отличались большою сложностью и напряженностью. В то время России пришлось начать и вести военные действия в Польше и Турции. Тягости военного времени, конечно, давали себя чувствовать населению. В то же время непрерывно продолжали расти злоупотребления крепостным правом на крестьян со стороны их помещиков (§ 118). Крестьяне сознавали, что они не холопы, а государевы подданные, и негодовали на превращение их в «дворовых» холопов, на смешение их с рабами[114]. Государство для того подчинило крестьян помещикам и заставило работать на них, чтобы помещики могли служить государству с данной им земли (§ 55). Все крестьянство знало, что крестьяне повинны работать на помещика, пока он служит и потому что он служит. И вот, чем дальше шло время, тем все меньше и легче служили помещики; наконец, с 18 февраля 1762 года им была дана «вольность» служить или не служить; а между тем крестьянская зависимость становилась от того не легче, а тяжелее, и крестьяне ставились в одно положение с прежними холопами-рабами. После манифеста о вольности дворянской во многих местах крестьяне начали открытые возмущения против помещиков и властей, ища улучшения своей участи. Им казалось, что раз уничтожена была обязательная служба помещиков с земли, должно было прекратиться и право их на труд крестьян. Как император Петр III, так и императрица Екатерина были вынуждены посылать во многие местности войска, даже с пушками, для усмирения крестьянских волнений. Так понемногу развивалось неудовольствие и брожение в народных массах.
На этой уже горючей почве создался первый случайный повод для открытого возмущения – в страшной эпидемии чумы. В 1771 году в Москве эта эпидемия приняла чрезвычайные размеры: умирало, говорят, до 1000 человек в день. Все, кто мог, покинули город; присутственные места были закрыты, лавки заперты, прекратились работы. Праздный народ начал волноваться, не исполнял предписаний докторов и властей: не соблюдал предосторожностей, скрывал больных, а умерших хоронил тайно в погребах и садах. Не веря докторам и полиции, суеверные люди восстали даже на церковную власть: толпа разбила покои московского архиепископа Амвросия в Кремле, убила его самого и начала в Кремле грабеж[115]. Градоначальник сенатор Еропкин не мог справиться с эпидемией и волнениями. Тогда Екатерина послала в Москву Г. Г. Орлова с особыми полномочиями. К концу 1771 года мор ослабел, смертность уменьшилась, и Екатерина приписала это именно мерам, принятым Орловым.
Одновременно с развитием губительной эпидемии в центре государства на восточных его окраинах произошло опасное народное возмущение, напомнившее во многом движение Стеньки Разина (§ 84). Началось возмущение в казачьей среде на р. Яике (Урале). Было уже сказано (§ 105), что после Булавинского бунта самостоятельность Дона пала и Донская область перестала быть приютом бродячего и беглого люда. Но казачество с его преданиями о вольной жизни и с его враждою к государству еще не исчезло. Оно жило, сохраняя свои предания и обычаи, со своими выборными предводителями, на юго-восточных окраинах России, на Кубани, Тереке, Яике, везде, где был еще простор степей и рыбный лов, везде, где был еще слаб надзор государственной власти. Как раз в XVIII веке для усмирения инородцев (калмыков и башкир) правительство начало укреплять места по верхнему Яику и его притокам своими крепостями (Оренбург, Илецкий городок и др.) и стало налагать свою руку на яицкое казачество. Оно стесняло казачью вольность, требуя от казаков гарнизонной службы в крепостях, назначая им от себя начальство, подчиняя их своим чиновникам. Происходило то же, что раньше происходило на Дону. Казаки не раз пытались отстаивать свою вольность, не исполняли приказаний и за то подвергались суровым наказаниям. Их ссылали в Сибирь и сдавали в солдаты; уничтожили их выборное управление («старшину») и окончательно подчинили их военным властям того края. Жестокие кары усилили озлобление казаков и окончательно подняли их против государства.
Предводителем яицких казаков явился беглый донской казак Емельян Пугачев, много скитавшийся по России. В 1773 году он пришел на Яик и назвал себя императором Петром III. Тогда бывали случаи такого самозванства, потому что ранняя смерть Петра III, тотчас же по его свержении, казалась многим сомнительной и странной. Но в других случаях непопулярное имя Петра III не возбуждало никаких движений. Здесь же, на Яике, оно давало благовидный повод начать движение во имя законного государя против ненавистных властей. В подлинность явившегося государя не все верили; но к нему пошли все недовольные из окрестных мест: казаки, раскольники, инородцы – каждый с тем, чтобы достигнуть своих желаемых целей. Подняв яицкое казачество, Пугачев успел овладеть несколькими крепостями на Яике (кроме Оренбурга), взял из них пушки и военные припасы и образовал вокруг себя большое войско (до 25 000 человек). К нему стали стекаться беглые крестьяне с Уральских горных заводов и из внутренних областей государства. Во имя его начали подниматься башкиры, калмыки, татары. Пугачев почувствовал силу и направил свои шайки к Волге. Успех ждал его и там. Как во времена Разина, так и теперь крепостные люди и поволжские инородцы легко поднимались против помещиков и властей. До самой Казани горели дворянские усадьбы, заводы, города. Кто мог, спасался в Казань и Москву; но много дворян, чиновников и офицеров было замучено и убито по городам в селам. Громадный край пылал мятежом.
Когда стала очевидна опасность народного движения, императрица Екатерина отправила для борьбы с ним генерала А. И. Бибикова. Бибиков прибыл в Казань, собрал и ободрил местное дворянство, побудил дворян вооружиться и дать средства на борьбу. С собранными им войсками и дворянскою милицией ему удалось одолеть Пугачева. Мятеж стал потухать, и сам Пугачев бежал в Уральские горы. Но Бибиков умер, говорят, от страшного напряжения сил, и на весну 1774 года восстание разгорелось снова. Пугачев опять явился с казаками на Волге. Поражаемый не раз войсками майора Михельсона, он стал избегать встречи с ними и быстро переходил с места на место, захватывая города и везде поднимая крестьян на помещиков[116]. В это время явился на помощь Михельсону генерал Суворов, призванный императрицею с театра Турецкой войны, и устремился за Пугачевым. Пугачев, наконец, был выдан Суворову его же сообщниками, которые уже отчаялись в исходе своего движения. Он был привезен в Москву и казнен (1775).
