Власов был типичным представителем Красной Армии, прошедшим путь от рядового до высших командных постов. Будучи по происхождению крестьянином, он сражался в рядах Красной Армии во время гражданской войны. Позже он получил образование и стал “красным командиром”. Его отца “раскулачили”, однако это не всегда негативно отражалось на судьбах членов семьи раскулаченного. Так или иначе, но в 1930 г. Власов стал членом партии. В своем воззвании, обращенном к солдатам и мирным жителям, — оно распространялось в 1943 г. в прифронтовой зоне — Власов объяснял, почему он принял решение перейти на сторону Гитлера. Власов писал, что большевики не выполнили своих обещаний, данных народу, что он видел, насколько тяжела жизнь русских рабочих, видел, как крестьян силой загоняли в колхозы, как миллионы русских людей исчезали, арестованные без суда и следствия. Все русское попиралось, а подхалимы продвигались на высшие командные должности в Красной Армии. Это были люди, равнодушные к нуждам русского народа.
Система комиссаров, по словам Власова, деморализовала Красную Армию. Безответственная слежка и доносы сделали командиров игрушкой в руках партийных бюрократов.
Воззвания Власова имели некоторый успех даже в Красной Армии. Когда его листовки сбросили над советскими войсками под Смоленском в январе 1943 г., то линию фронта перешло, ' по всей вероятности, несколько сот перебежчиков. Они хотели вступить в освободительную армию Власова.
Но никакой “освободительной армии” не было. Вплоть до последних месяцев войны Гитлер не разрешал Власову создать национальные русские части, не говоря уж о российском правительстве в изгнании, чего добивался и сам Власов, и его политические последователи. Это и погубило его начинание. Многие советские командиры отказались присоединиться к Власову, но вовсе не потому, что считали его предателем. По словам немецкого историка, изучавшего власовское движение, “они (т.е. русские офицеры) отмечали, что с большей охотой служили бы той власти, которая не устраивала бы им постоянных проверок, не следила бы за ними, не требовала бы от них ежедневных проявлений верноподданничества и не угрожала бы им изгнанием со службы, а также физическим и психическим уничтожением им самим и их семьям. Но все они хотели… иметь гарантии, которые позволили бы им верить в добрую волю немцев”.
Только в сентябре 1944 г. Власову позволили создать Комитет освобождения народов России (КОНР). В ноябре была опубликована его политическая программа, так называемый Пражский манифест. Он испытал влияние эмигрантских организаций, таких, как Народно-трудовой союз (НТС), созданный в 1930-х гг. в Белграде и пытавшийся найти третий путь, нечто среднее между социализмом и капитализмом. Под названием “солидаризм” НТС пытался соединить личную свободу с интересами государства именно в той форме, которая стала общепринятой в послевоенной Европе. Власовская программа была левее: он принимал Октябрьскую революцию и утверждал, что советская власть только позднее стала тиранией. В его программе обещания гражданских свобод и гарантии свободы экономической деятельности соединялись с намерением обуздать дикий капитализм и наладить государственное снабжение основными видами услуг. Он провозгласил “национальную трудовую” систему социального обеспечения, предполагавшую бесплатное образование и медицинское обслуживание, пенсии по старости и т.д. Народам России было обещано национальное самоопределение. Примечательно, что в программе, опубликованной при поддержке нацистов, не было никаких следов антисемитизма. У программы не было шансов воплотиться в жизнь. Однако она интересна тем, что показывает, каковы были политические устремления людей, выросших при советском режиме, но высвободившихся из-под его давления и нашедших в себе силы публично отвергнуть его идеологию.
Власовская Русская освободительная армия была создана в такой момент, когда смогла принять участие лишь в кратких и нерешительных боях на восточном фронте в марте 1945 г. Ее командующий генерал Буняченко отступил в Чехословакию, где русские выступили против немцев, помогая освобождать Прагу от войск СС. Сам Власов был взят в плен американцами и передан Советам. Он и его ближайшие сподвижники были расстреляны как предатели в 1946 г.
Те советские командиры, что не попали в плен и выжили во время войны, после ее окончания получили более высокое положение в обществе, чем то, что было у них до 1941 г. Теперь их называли уже не “командирами”, но “офицерами”, так же как и при царе. Были восстановлены не только чины (что во многом произошло еще до войны), но также форма и знаки различия. Как раз перед Сталинградской битвой, когда положение Советов выглядело настолько плохим, насколько это вообще было возможно, советское правительство направило в посольство Великобритании просьбу отправить в СССР огромное количество золотой тесьмы. Представители посольства сочли это требование “абсурдным легкомыслием” тогда, когда страна остро нуждается в самых элементарных вещах, но тем не менее его выполнили. В результате на парадах советские офицеры смогли блистать великолепной формой. Некоторые носили ордена, вызывавшие явные ассоциации со старыми российскими военными традициями, такие, как ордена Александра Невского или Михаила Кутузова.
Для подготовки офицерской военной элиты были созданы специальные суворовские военные училища, названные так в честь знаменитого русского генерала восемнадцатого века и целиком повторявшие кадетские корпуса царского времени. Поступить туда могли только дети находившихся на действительной службе офицеров и других военнослужащих, погибших во время войны. Училища давали своим слушателям среднее образование и военную подготовку, достаточную для поступления в военное училище или в военную академию. Весьма симптоматично, что в программу обучения суворовских училищ входили бальные танцы, поскольку хорошие манеры теперь считались de rigueur[20] для неоперившихся пока птенцов новой элиты. Как правило, в суворовских училищах особым покровительством пользовались дети офицеров. Таким образом, после войны началось формирование военных династий.
Во многих отношениях самой важной из всех предпринятых мёр стало окончательное восстановление единоначалия осенью 1942 г. Политические комиссары были понижены до “заместителей по политической части” (замполитов). В их ведение входили политическая подготовка и поддержание морального духа вверенных им подразделений, но ничего более — даже теоретически они не могли вмешиваться в оперативные решения командира части.
Все это позволяет сделать вывод, что к концу войны офицеры получили такую самостоятельность и такое положение, какое ни до, ни после не имела никакая иная группа советского общества. Получили все это они благодаря тому, что защитили и власть, и народ от страшной угрозы. Они в дальнейшем были готовы обеспечивать национальную безопасность, но в обмен на это требовали возможность исполнять исключительно собственные служебные обязанности и получить все то, что считали нужным.
Напротив, Коммунистическая партия отчасти утратила свое довоенное влияние и власть. Ее численность возросла достаточно сильно, но именно это свидетельствовало о некотором отступлении от ее собственных требований. Прием в партию теперь стал не столько политическим делом, сколько одним из видов отличия за боевые заслуги — кого принимать в партию, решали военные, в лучшем случае замполиты. К концу 1944 г. (когда произошло очередное ужесточение правил приема) в Вооруженных силах служило 3 млн. коммунистов, т.е. половина всех членов партии. Из них 57% были рядовыми, сержантами и старшинами, в то время как до войны их было 28%. Так партия стала более демократичной, но одновременно более военизированной.
Даже в тылу прием в партию стал более либеральным, и численность коммунистов по разным группам населения намного превысила низшие свои уровни: 27% новых членов партии были рабочими и 31% крестьянами, в то время как в 1939–41 гг. их соответственно было 20% и около 10%. Особенно примечателен большой приток в партию крестьян, хотя, возможно, он отражает необходимость назначить в колхозы и местные советы новых начальников взамен тех, кто ушел на фронт.
Партийная верхушка явно уступила другим органам управления часть своей политической власти. Центральный комитет редко собирался во время войны, его обычные функции, по крайней мере частично, взял на себя ГКО или военные органы. Примечательно, что члены Политбюро собирались чаще в своей ипостаси членов ГКО. На местах так много партийных работников было мобилизовано в армию, что партийные секретари в своих комитетах и бюро часто управляли, не обременяя себя регулярными собраниями. Как мы видели, они должны были нередко преодолевать местные экономические трудности и узкие места. Таким образом, война дала им опыт тяжкого труда, изобретательности и власти, которого они раньше не знали. В 1941 г. многие из них были еще очень молоды, едва образованны и почти не имели опыта практической работы. К 1945 г. они выдержали проверку во всех непредвиденных случайностях военного времени, часто не располагая достаточными ресурсами.
