Все это, однако, наводит на мысль, что несмотря на усиление процесса апостасии в XX в., - еще не исполнилась какая-то тайна, связанная с Россией. Ведь если России было суждено погибнуть, а вместе с ней и всему миру (ибо Россия — Удерживающий), то логично предположить, что это наступило бы сразу после Первой мировой войны и революции. Этого не произошло. И, хочется верить, что не стал бы Господь так долго — три четверти века! — попускать силам зла мучить Россию напрасно, лишь затягивая ее агонию. Видимо, Он еще надеется на нас, для чего-то мы еще нужны.
Более того: читая воспоминания о нашей революции, трудно отделаться от ощущения, что эта трагедия во многом похожа на промыслительную, превентивную: ведь Россия была далеко не самой «прогнившей» частью мира. И даже совсем наоборот: она была наиболее многообещающей в перспективе экономического и культурного развития, наиболее честной в сфере международной политики. На первый взгляд, именно эта русская честность (основная черта последнего Государя) — оказалась политически проигрышной в сравнении с бесстыдным нахрапом враждебных сил. Но, может быть, не на политическом уровне надо здесь оценивать результат, и, может быть, он заключается вовсе не в политическом поражении? Быть может, это был действительно последний «хирургический» шанс на спасение нашего русского призвания — вместо присоединения к апостасийной "общечеловеческой семье" уже в феврале 1917-го?.. Так, и татаро-монгольское иго было подобной катастрофой, однако — предотвратившей «латинизацию» ослабевшей от междоусобиц Руси и лишь сплотившей ее в выполнении своей миссии… Так что и нынешний переходный период еще может обернуться для нас — с Божьей помощью — чем-то иным. Хотя, видимо, и ненадолго — если вспомнить предсказания наших святых…
На этом фоне можно дать украинскому сепаратизму и такую оценку: это апостасийное явление, дальнейший серьезный шаг в давнем наступлении Запада на славянство, отрыв от него еще одной огромной территории. Если нынешнее отделение Украины окончательно, то от России оторвали ее древнюю столицу, прервали этим непосредственную связь (через Киев) с Константинополем, окончательно сделав Москву Третьим Римом… Правда, этот отрыв стал возможен не только под давлением Запада, но и вследствие политического честолюбия и комплекса культурной неполноценности украинской интеллигенции: украинская культура есть в основе культура русская, и забыть это можно только абсолютизацией своей провинциальности. Это промыслительно отразилось и в самоназвании: Украина — «окраина», а главный смысл тут в провинциальности духовной: в отказе Малороссии от общерусской ответственности за судьбу мира. Но не от территориальных размеров России зависит ее миссия…
Справедливости ради следует заметить, что и у великороссов имеется подобное течение духовного провинциализма: великорусский изоляционизм. Грешит этим уклоном и евразийство. Оно возникло отчасти уже в XIX в. как отталкивание от «мещанского» (апостасийного) Запада и приобрело законченную форму в XX в. — на фоне вопиющего политического предательства России Западом. Правда евразийства — в отрицании духовной ложности Петровских реформ, в стремлении сбросить "иго западного рационализма". Но ущербность евразийства заключается в нечувствии российской миссии Удерживающего во всемирном масштабе. Евразийство тоже отказывается от причастности к стержню истории, отходит от христианского понимания судеб мира — в географическое толкование российского призвания. Ныне оно переживает в России ренессанс с языческими чертами, встречается и натуралистическое толкование явления России. Но как жалко выглядит какая-нибудь теория о "пассионарных толчках из космоса" — по сравнению с предельной логичностью, духовной глубиной и уважением свободы человека в христианской историософии…
Смысл истории связан с развитием христианских народов, то есть с европейской цивилизацией (хотя зависит не только от них, но и от антихристианских сил). Поэтому нам не уйти от Европы, но нам надо ее осознать во всем спектре апостасийной трагичности, как и свое место в ней. В России в течение тысячелетия развивался полюс «должного» европейской цивизизации; в этом смысле можно истолковать и выражение Достоевского, что русский — «всечеловек»; и парадоксальные слова Аксакова, что "русский народ не есть народ; это человечество; народом он является оттого, что обставлен народами с исключительно народным смыслом, и человечество является в нем поэтому народностью" [21]. Поэтому при всей претензии евразийства на «всечеловечность» — оно скорее похоже на попытку бегства от российского духовного призвания. Ибо всечеловечность — не расплывчато-аморфное стремление объять необъятное; она обостренно-конкретна в стремлении понять историю в ее главной точке развития, имеющей смысл для всех. Западная же Европа пошла по пути отхода от «должного» в рамках этой же цивилизации, — поддавшись воздействию антихристианских сил истории.
Именно сейчас намного отчетливее виден в мире процесс объединения этих сил, о котором писал архимандрит Константин как об эсхатологическим признаке последних времен: "объединение всех носителей апостасийного начала, от католицизма до коммунизма, на предмет встречи Антихриста" [22]. Мы слышим торжественные речи о "Новом мировом порядке" по космополитичному американскому образцу, который советолог Фукуяма символично (и даже не понимая этого — в чем еще одна грань получившейся символики) назвал "концом истории". Мы видим, что этот "Новый мировой порядок" обрастает инструментами политического и военного воздействия под эгидой ООН ("в наши дни ООН, как и ЮНЕСКО, почти полностью составлены из масонов разных стран" [23], - гордо сообщал в 1960-е гг. масонский источник). Бросается в глаза столь откровенное проявление материального могущества еврейства, как "превентивная война" американскими руками против Ирака (признает "Новое русское слово" [24]) — при оплате всем миром расходов на эту войну…
И главное — мы видим, что нынешнее правительство России безоговорочно поддерживает все эти меры и участвует в этом процессе, имея перед глазами тот же апостасийный идеал потребительского «конечного» общества. То есть налицо объединение сил, противостоящих Православию. (Не забудем тут и антисербскую кампанию мировых средств информации — еще один бой на этом фронте, который идет давно: Запад замолчал геноцид католиков-усташей над православными сербами в годы второй мировой войны, было убито полмиллиона человек — ярчайшее проявление мистической ненависти к Православию…). Но прежде всего эти силы стремятся не допустить возрождения России. Неважно, сознают они при этом эсхатологический смысл своих действий — или "не ведают, что творят". Гораздо важнее и печальнее, что люди в России, выросшие в изоляции от подлинного знания о мире, всего этого в большинстве тоже не осознают, в том числе и своей ответственности…
Можно ли еще спасти Россию и тем самым мир, отодвинув его конец? Или же речь идет о последних временах и следует готовиться к ним? В любом случае делать надо одно: говорить правду, раскрывать подлинный масштаб происходящего. Конечно, Апокалипсис запрограммирован в эгоизме человека, его нельзя отменить навсегда. Но сопротивление силам зла — наша неснимаемая задача, имеющая собственную ценность. Что здесь сколько весит на Божьих весах — мы не знаем. Быть может, молитвы нескольких наших праведников еще долго будут перевешивать миллиардные счета и тиражи "сильных мира сего"…
Поэтому и нам, крохотной русской эмиграции, надо вести себя так, как если бы и от нас зависела судьба мира. Тем более, что для нас как части русской нации, познавшей суть разных общественных систем, более чем для кого-либо открылся духовный смысл истории. Напоминая это, архимандрит Константин подчеркивал огромный смысл зарубежного "подвига русскости", то есть открытого духовного сопротивления апостасии при невозможности этого на родине; сопротивления, в котором по сути вселенское значение приобретает стояние нашей малой, оклеветанной, не понятой многими Русской Зарубежной Церкви.
