Трудно представить себе более примечательную наружность: совершенно иссохшее тело изборождено вспухшими венами. Распахнутая грудь напоминает изрубленную ножом доску, вся кожа испещрена следами ранений. На лице выражение стоической суровости и, в то же время, покорности судьбе. И было в его гордых резких чертах еще нечто такое, что говорило о грузе душевных страданий: семь лет гонений, поставившие племя на грань вымирания, наложили печать на весь облик мико окони. Голова его была опущена, он сидел молча, погруженный в глубокое раздумье.
- Опять мы потеряли большой кусок своей земли? - сказал сидевший во внутреннем полукольце пожилой индеец. Слова его прозвучали и как вопрос, и как горькая истина. Вождь минуту помолчал, а затем, не меняя позы, с непререкаемым достоинством глухо произнес:
- От восхода до заката олень трижды успеет пересечь землю моего народа.
Из груди индейца, задавшего вопрос, вырвался стон, он рванул свою сумку, выхватил пригоршню табачных листьев и с каким-то ожесточением принялся перетирать их.
- И священная земля окрасилась кровью краснокожих братьев?! - сказал второй индеец.
- Могил убитых в двадцать раз больше, чем мужчин окони, которых видят мои глаза, - тем же скорбным тоном ответил вождь. - Их тела устилают землю, подобно осенним листьям. Длинные ножи и карабины бледнолицых напоены их кровью. Никогда уже не смогут крики вырыть из земли свои томагавки. Но семь и семь раз по семь солнц назад предсказал это своим братьям Токеа. Вот его слова:
"Бледнолицых немного, сила их вроде дикой лозы, оплетающей наши деревья. Один хороший удар томагавка, и она бессильно падает на землю. И тогда ствол свободен. Но пройдет время и новые побеги перебитой лозы с предательской лаской охватят деревья и мало-помалу заглушат их. Знайте: бледнолицый - это лоза. Он пришел сюда слабым, он был слаб и тогда, когда Токеа метнул свой первый томагавк. Но с тех пор он оплел нас по рукам и ногам и, точно лоза, раскинул свои сети по нашим лесам и долинам. Племя бледнолицых разрослось. Они сжигают нас огненной водой, рубят длинными ножами и пожирают с ненасытностью голодных зверей. И ни зерно с наших пашен, ни вся дичь лесов не смогут насытить их утробы. И краснокожему останется только покинуть землю предков..."
- Как я сказал тогда, так и случилось, - с мрачной торжественностью добавил вождь. - Семь солнц назад предостерег их мико, и это было его последним предупреждением. Он послал своих гонцов к великому Текумсе, чтобы вновь завязать разрубленный узел единства. Его гонцы раскурили с вождем трубку мира, и Текумсе обещал им вступить в бой, как только заслышит воинственный клич мускогов. Но наши братья мускоги закрыли перед мико глаза и уши, они заговорили о зернах вражды, которые он хочет бросить между ними и бледнолицыми...
- Да, - помолчав, продолжал вождь, - Токеа пытался бросить семена вражды и разбить цепь предательской дружбы, в которую бледнолицые заковали краснокожих. Да, он хотел посеять вражду, чтобы победить врагов и прогнать их с земли предков, где нам суждено стать беглецами. Но мускоги узрели в нем предателя, а лживые языки его братьев, которым огненная вода и кораллы дороже свободы, передали его речь Белому отцу, и Токеа оставил землю предков. Он не хотел стать поживой врагов своего племени. Великий Дух ослепил краснокожих. Они перестали отличать врагов от братьев. Они позволили бледнолицым заполнить нашу землю, подобно стадам бизонов в широких степях каманчей. И лишь тогда глупцы догадались поднять томагавк, чтобы пасть в неравной борьбе.
Индейцы разом загудели, но ни один из них не мог заглушить в себе боли и возмущения.
Токеа продолжал:
- Их кости покрыты землей, их кровь смыта дождями. Но их землю в чужих руках, по их рекам скользят чужие каноэ. Кони бледнолицых торят новые тропы в их лесах, опустошаемых алчными скупщиками. Там, где бессильны длинные ножи и пули, янкизы [употребляемое индейцами презрительное прозвище американцев] пускают в ход свои раздвоенные языки и огненную воду. Токеа видел священную землю, видел сожженные деревни своего народа. Видел он и своих братьев, видел, как они, подобно свиньям, валяются возле домов с яркими вывесками, марая в навозе томагавки и ружья. Их презирают даже черные рабы.
Последние слова он произнес с потемневшими от ярости глазами. Индейцы глухо взвыли. Токеа обхватил голову руками. Воцарилось долгое молчание. Наконец, один из воинов спросил:
- И великий мико ничего не сказал своим братьям?
Вождь поднял на него глаза, его взгляд был исполнен надменного сочувствия:
- Мой брат, верно, забыл, что наши краснокожие братья за большой рекой сами разорвали узы и предали соплеменников? Лишь глупец говорит свое слово дважды. Наши братья заткнули уши семь солнц назад, когда еще было не поздно поднять томагавк войны, а теперь мико сомкнул уста. Когда он увидел могилы отцов, у него онемел язык. Но бледнолицые теснят и мускогов, скоро они погонят их через Большую реку. Наши братья поставят вигвамы на этом берегу, и тогда Токеа протянет им руку. Его вигвам открыт для них. Он поделится с ними всем, что имеет. И восстановится цепь союза.
Ликующим криком выразили индейцы свое преклонение перед мудростью вождя. Но от этого ему стало еще тяжелее. Не проронив больше ни слова, он опустил голову на грудь.
Солнце садилось за кромку леса на том берегу Натчеза. Меркли золотистые и пурпурные блики на вершинах деревьев. Искристое зеркало реки наливалось темной синевой. Природа отходила ко сну, тихо гася краски своего великолепия.
Мико смотрел вслед дрожащему исчезающему свету. Вождь продолжал сидеть, скрестив ноги, но вот медленно, хотя и без всякого усилия поднялся, не опираясь руками о землю. Это послужило сигналом.
Индейцы встали одновременно и точно таким же образом. Со стороны могло показаться, что они вырастали из земли.
Вождь направился к хижине, отличавшейся от прочих не только величиной, но и наличием дверей и окон. Переступив порог, он закрыл за собой дверь.
Помещение состояло из двух небольших комнат, разделенных ковровым занавесом. Пол и стены были покрыты циновками. Вдоль стен тянулись низкие скамьи, им с помощью пышных охапок меха и постеленных циновок было придано сходство с диванами. У одной из стен стоял длинный стол, сколоченный грубовато и без затей. Над ним висели американский карабин и двуствольный штуцер прекрасной работы, а также - нарезное охотничье ружье. У противоположной стены сложено в ряд традиционное вооружение индейцев: колчаны из оленей и крокодиловой кожи, луки, боевые ножи и томагавки. Посредине лежала довольно вместительная, испещренная богатой инкрустацией сумка. Формой она напоминала ягдташ, а выделкой - вампум и, вероятно, служила для хранения священных атрибутов и снадобий вождя. Как известно, подобные вещи переходят у индейцев от отца к сыну. Это символ власти, внушающий подданным благоговейный страх, подобно скипетрам, тиарам и коронам духовных и светских владык европейских народов.
Между тем сумерки очень быстро сменились полной темнотой, в это время и возникли на пороге две стройные фигурки.
- Мои дочери где-то пропадали, - не поднимая головы, произнес мико.
- Они собирали виноград, который так любит отец, - ответила Канонда.
Она взяла плошку, наполнила ее гроздьями и поставила на стол. Поставила и два других блюда: с вяленой олениной и жареными зернами маиса. Затем из глиняного кувшина налила в кубок какой-то напиток и протянула старику. Тот сделал глоток, отрезал себе несколько кусков мяса и взял горсть маиса. Весь ужин занял столь же мало времени, как и приготовления к нему. Канонда тут же убрала со стола.
- А мои дети не голодны? - спросил он у дочерей.
- Они уже наелись винограда.
- Пусть так.
Девушка приблизилась к нему и, скрестив на груди руки, упала на колени. Он положил свои ладони ей на плечи, словно благословил ее. И тут она что-то залепетала, слов невозможно было разобрать, казалось, что откуда-то издалека доносится прерывистая мелодия свирели. Но вот заговорила она громче, внятнее, чередуя резкие энергичные интонации племени с мягкой своей женственной речью. Это вдохновенная импровизация так захватила отца, что он начал невольно подпевать ей гортанным голосом.
- Отчего, - выпевала Канонда, - печален взгляд мико окони? Отчего скорбь изменила его лицо? Далеки могилы отцов, но Великий Дух всегда близок. Облака, плывущие в небе, защищают голову мико, скрывают от кровожадных взоров врагов, пока не восстанет он в справедливом гневе...
И Канонда, дав волю грустной, по-дикарски наивной фантазии, пела хвалу подвигам вождя на войне и охоте, поминала его победы и ранения в битвах с ирокезами и бледнолицыми, его поход за Большую реку, превозносила детскую чистоту его помыслов, благородную тоску по могилам отцов, заклинала Великого Духа избавить тропу вождя от терний.
