Хосе Антонио Примо де Ривейра и Хосе Руис де Альда, основатель испанского национал-социалистского, скорее фашистского (они тяготели к Муссолини), движения, были к тому времени мертвы. Однако их лозунги, обращенные к рабочим и крестьянам, Франко решил использовать.
К тому времени фаланга как идеологическое движение оформилась в довольно сильную партию, единственно противостоявшую Народному фронту. Франко, правоверный католик, сделал изящный поворот к демагогической терминологии национал-социализма.
...Однако был жив Эдилья, преемник Хосе Антонио Примо де Ривейра, который после гибели вождей фаланги фактически руководил движением. Эдилья был из рабочих. Начав с портового грузчика, он вырос до механика, и в фаланге он представлял "пролетарские слои". В тридцать седьмом году, весной, были объявлены выборы "вождя фаланги". За несколько дней до выборов один из помощников Эдильи был убит при таинственных обстоятельствах. Эдилью немедленно арестовала жандармерия. Естественно, делать вождем фаланги человека, арестованного по подозрению в убийстве, никто не станет. Франко убрал единственного конкурента. Сразу после этого Франко, всегда выступавший против интеллигенции, начал создавать культ Хосе Антонио Примо де Ривейра, который считался одним из ведущих интеллектуалов фаланги. И за день перед началом "выборов вождя фаланги" Франко объявил, что старая фаланга распускается, а создается новая. В новую фалангу он включил всех сторонников мятежа монархистов, к которым он тайно тяготел; фашистов, которые осуществляли прямую связь с Берлином и Римом; консерваторов, которые помогали в налаживании контактов с Лондоном. И незадолго до того, как Франко узурпировал власть в военной хунте, он провозгласил себя вождем новой фаланги. Политическая власть также оказалась в его руках.
Франко никогда не торопился, - продолжает генерал, - ни в политике, ни в партии, ни в армии. Сейчас все обсуждают приближающийся процесс над басками в Бургосе. Поверьте моему слову: Франко захочет извлечь политическую выгоду из этого фарса, который армия - в массе своей - отвергает. В чем будет выражаться эта политическая выгода? Объясняю: после того как смертный приговор, о котором сейчас говорит вся страна, будет вынесен, Франко наверняка помилует осужденных. Темнота всегда помогает диктаторам. Уверяю вас, плебс выльется на улицы с криками: "Да здравствует каудильо, самый справедливый и добрый человек Испании!"
- Плебс... А народ?
- Что может сделать народ без армии?
- Из кого состоит армия?
Генерал улыбнулся.
- Здесь уже начинается марксизм, Хулиан, здесь начинается испанское табу...
* * *
...Карлос посадил меня в свой громадный бело-серебристый "додж" и повез на окраину Мадрида.
- Мы поедем в "Каса Гальега" - в "Дом Галисии". Самые лучшие люди в Испании - галисийцы. (Я сразу вспомнил Педро Буэна, который утверждал, что лучшие люди Испании - андалузцы.) Я говорю это не потому, что сам галисиец, и уж, естественно, не потому, что Франко мой земляк, просто труд крестьянина на севере особенно тяжек и горек. Сейчас мы с тобой поедим настоящей галисийской еды, а потом я расскажу, что мне удалось выяснить по интересующему тебя вопросу...
Он подозвал официанта, заказал "марискос" - креветки, лангусты и крабы - и попросил принести "кальдо гальега" - настоящего галисийского супа.
- Попробуем "саль пикон де марискос". Это типичное галисийское, - пояснил Карлос, - переводится на английский как "брызги понемножку". Это ассорти из разного рода рыб, креветок, лангустов. И закончим "альмехос а ла маринера" ракушками по-матросски.
Когда официант отошел, Карлос оглянулся, хмыкнул ("Мы хорошо разыграли завзятых гастрономов") и показал глазами на шоссе.
- Между прочим, именно здесь, в Хараме, - сказал он, - возле дороги Ла-Корунья, был фронт. Именно здесь было сделано известное всему миру фото, которое висит у тебя дома: Эрнест Хемингуэй, Роман Кармен и Йорис Ивенс. Меня на этом фото нет, но я был рядом.
Он закурил и откинулся на спинку стула.
- Итак, по поводу нацистов в Испании... Через несколько дней я сведу тебя с одним немцем. Сейчас это добродушный старикашка. Во время войны он был оберштурмбанфюрером СС. Он работает в книжном магазине, я покупаю у него английскую литературу. Так вот - у него есть связи со Скорцени. Не с самим, конечно, но с людьми из окружения. Больше я пока ничего сделать не смог: они живут по законам кодла - глухо...
Вечером меня пригласил на выставку своих полотен художник Альваро Дельгадо. В подвале, без естественного освещения, в одном из залов бара "Ришелье", висят великолепные портреты Барроха, Гарсиа Лорки, моего доброго знакомого - профессора Гонсалеса Роблеса, Пэдро Буэна...
- Как вы могли написать Барроху и Лорку? - удивился я. - Вы ведь молоды, они не могли вам позировать...
Альваро усмехнулся:
- А вы думаете, Гонсалеса Роблеса я писал с натуры? Я вообще считаю, что с натуры писать нельзя. Я пишу с фотографий, только с фотографий. С моей точки зрения именно фотография позволяет понять "истинность" человека.
(Когда я сейчас смотрю на свою старшую дочь Дунечку, поступившую в Художественное училище, и наблюдаю ее работу с "натурой", и чувствую, как она злится, когда "натура" - младшая сестра Оля - шевелится во время сеанса, я понимаю, что писать с фотографии невозможно, ибо фиксация человеческого "мгновения" передает лишь внешнее, моментальное, случайное. Проникнуть в существо натуры можно, лишь наблюдая ее, пристально изучая, открывая для себя неожиданное. Не зря интересный латышский писатель Александр Бэлл назвал свою повесть о скульпторе "Следователь". Фотография - это вещественное доказательство, а не исследование. Однако, видимо, нет абсолютных канонов в живописи. Такие не понятые еще людьми категории, как "угадывание", "предчувствие", "провидение", преподносят сюрпризы: я вспомнил Альваро Дельгадо, когда встретился с профессором Гонсалесом Роблесом. Меня потрясло, как точно Альваро угадал Роблеса по фотографии: юмор, сила, сдержанность, благородство. И дело здесь было отнюдь не во внешнем сходстве. По-моему, дискуссия о том, что абсолютное сходство суть абсолютное искусство, давно снята с повестки дня. Сходство - это еще далеко не искусство.
"Как похоже!" - по-моему, оскорбление для художника).
Мой приятель, английский журналист, привез меня на центральную улицу Гран-Виа. Полчаса мы кружили по маленьким переулочкам (здесь, как и в Париже, невозможно найти место для машины), пока наконец не заехали в подземный гараж; поднялись на улицу.
- Куда ты меня ведешь, Чарли? - спросил я.
С тех пор как мы встретились, он не сказал ни слова, только показывал рукой, что я должен идти за ним следом.
Он перешел на противоположную сторону улицы Гран-Виа и, прищурившись, словно живописец, долго рассматривал огромное здание универмага.
- Запомни это здание как следует, - сказал он наконец.
Здание как здание, шумный универмаг.
- Запомнил? - спросил он.
- Запомнил.
- Ну, пойдем внутрь.
Мы пошли внутрь, долго бродили по этажам, смотрели выставку рубашек, пляжных мужских брюк, проталкивались сквозь залы "дешевой распродажи", а Чарли по-прежнему сумрачно молчал. Был он сейчас какой-то потерянный. Он несколько раз подходил кокну, смотрел на Гран-Виа, а потом повел меня в другой зал. Здесь, среди шумной толпы, он остановился - громадный, краснолицый, шестидесятилетний, чем-то очень похожий на сибиряка. Глаза у него сейчас были жалкие, словно у собаки, которую обидели.
- Точно, это было здесь, - сказал он.
- Что? - не понял я. - Что здесь было, Чарли?
- Здесь был мой номер. Здесь, в отеле "Флорида", я жил в тридцать седьмом году, Джулиан. Именно на этом месте стоял отель "Флорида".
Отель "Флорида"! Отель "Флорида" - "пятая колонна", Кольцов, Хемингуэй, Роман Кармен, маршал Родион Малиновский, генерал Хаджи Мурат Мамсуров, Мате Залка...
"Отель "Флорида" считается ужасно красным и ужасно революционным гнездом. Здесь живут летчики и инженеры интернациональной эскадрильи в шелковых незастегнутых спортивных рубашках, с навахами и парабеллумами в деревянных кобурах у пояса. Они сначала хотели выписать к себе жен, им отказали, теперь они уже не просят - женщины нашлись в Мадриде. По ночам бывают громкие сцены с выбеганием в коридор, так что журналисты и иностранные социалистические депутаты жалуются директору. Среди летчиков есть храбрые и преданные люди, они группируются вокруг Гидеза: их мало видно в отеле, они часто ночуют на аэродроме. Есть человек десять явных шпионов и дюжина бездельников, они ведут у стойки бара шумные интриги против Андре и Гидеза. Им дают барахло вместо машин! Они не станут в угоду чьему-то честолюбию кончать самоубийством в дурацком воздухе этой сумасшедшей страны!
Здесь есть бывшие американские гангстеры, спиртовозы из воздушного отряда Аль-Капоне, искатели приключений из Индокитая и разочарованный итальянский террорист, пишущий поэму. Рыжий канадец, по специальности аэрофотограф, с утра ничего не делает, сидит в кресле в вестибюле у окна и разговаривает с пустым взглядом, устремленным в пространство. Он ждет, пока в четыре с половиной часа пополудни на Гран-Виа выйдут первые проститутки. Тогда он выходит и долго выбирает. Он долго торгуется, а потом платит больше той суммы, которую с него запросили вначале, - если женщина спросила двадцать песет, он доторговывается до двенадцати, а уходя, платит двадцать пять. Так, объясняет он, весь акт пропускается через комплекс благотворительности. Он считает, что до Луи-Фердинанда Селина не было мировой литературы. Но и у Селина есть, по его мнению, громадный прорыв. Селин упустил, что женщину надо смотреть и оценивать обязательно, когда она идет к вам спиной. Тогда ясны фигура, шея, ноги. Вид спереди, глаза, улыбки, грудь - это все обман, это для дураков... Он ловит людей, чтобы поговорить о женщинах. Но все заняты, его слушают охотнее всего женщины же, супруги иностранных парламентариев.
