Но реформаторство проявилось не только в гороскопах и свободе нравов. Оно однозначно отразилось в государственной политике! Истекал срок Андрусовского перемирия с Польшей, развернулись переговоры о его продлении. И тут-то советники подбросили царю мысль, что в России имеется бесценный дипломат. Ордин-Нащокин! Тот самый специалист, который заключал прошлый договор, без толку пропадает в монастыре. Причем выяснилось, что бывший канцлер до сих пор не терял надежды вернуться в большую политику, сохранял обширный архив.
По приказу Федора Алексеевича Ордина-Нащокина быстренько переодели из монашеского платья в боярское, привезли в Москву. Он сразу же расцвел, загордился. Возомнил, что его мудрую линию наконец-то оценили. Выплеснул старые идеи, что с Польшей надо заключать тесный дружеский союз. Для этого необходимо вернуть ей Киев, да и судьбу остальной Украины перерешить заново. Собрать для этого конференцию всех заинтересованных держав — России, Польши, Турции и Крымского ханства.
Но кое-чего Ордин-Нащокин не понял. Невзирая на то, что молодой царь полюбил польские наряды и стихи, он оставался патриотом! Услышав предложение пожертвовать Украиной, за которую пролилось столько крови, он глубоко возмутился. Решил, что канцлер на старости лет повредился умом, что с него взять? Ордина-Нащокина увезли обратно в монастырь — так же быстро, как извлекли оттуда.
Однако тайных друзей Польши и Ватикана в Кремле хватало и без него. Перемирие продлили на очень своеобразных условиях. Речь Посполитая в прошлых договорах уже признавала Киев владением царя. Да если бы и не признавала, что она могла предпринять? Разгромленная, опустошенная, разоренная. Тем не менее, с ней достигли соглашения, что она подпишет перемирие, очередной раз «уступит» Киев, а ей в качестве «компенсации» отвалили колоссальную сумму, 200 тыс. рублей, да еще и отдали Невель, Себеж и Велиж с уездами. Три города с православным населением, которое уже четверть века жило в составе России! Федора Алексеевича сумели убедить, что это вовсе не преступление, не измена, а «успех» государевых дипломатов!
Да, реформаторы сохраняли нешуточное влияние на царя. Они чувствовали себя настолько уверенно, что Полоцкий и Медведев возглавили партию «латинствующих» среди духовенства, отстаивали католические взгляды по некоторым богословским вопросам (например, о времени пресуществления Святых Даров в ходе литургии). Добились от государя разрешения открыть новую типографию, не подконтрольную патриархии. Увлекли Федора Алексеевича проектами создания Славяно-греко-латинской академии. Изначально предполагалось, что это будет первый российский университет по западному образцу, а возглавит его Полоцкий.
Царь сам взялся сочинять устав. Писал, что выпускники получат преимущества в приеме на службу, в продвижении на руководящие должности. А выходцы из простонародья, закончив академию, смогут уравняться в чинах с «благородными». Нетрудно представить, каким рассадником чужеземных влияний могло стать подобное заведение, но в 1680 г. Полоцкий умер. Медведев без него все-таки не обладал достаточным весом, и патриарх затормозил эти проекты.
4. Кто и как использовал стрельцов
При Федоре Алексеевиче Московская Русь достигла максимального военного могущества. В 1679 г., когда грозило вторжение турок, на южные границы вышла великолепная армия под командованием Михаила Черкасского и Бориса Шереметева — 113 тыс. пехоты и конницы, да еще 40 тыс. украинских казаков. Артиллерия насчитывала 400 стволов, в обозе везли 11 тыс. ручных гранат.
Но… это была уже инерция прежних достижений! Правление временщиков обернулось страшными злоупотреблениями. Фавориты царя и их знакомые разворовывали казну, растаскивали все, что «плохо лежит». Дошло до того, что даже московским стрельцам перестали платить жалованье. А это была придворная гвардия, их насчитывалось 22 полка.
Правда, жалованье было не единственным их заработком. Стрельцам предоставлялось право беспошлинно торговать, заниматься промыслами. Хотя такая специфика сказалась не лучшим образом на боеспособности стрельцов. Они расслоились на состоятельных хозяйчиков и бедноту. Те, кто побогаче, стремились освободиться от военных походов и занятий. Для этого задабривали подношениями командиров, писарей или приплачивали товарищам, чтобы сходили вместо них.
Служба была выгодной, в полк старались записать сыновей и прочих родственников. Но сейчас невыплаты стали хроническими. Если начальники имели «лапу» в правительстве, чего им было стесняться? Они не только прибирали к рукам деньги, но и притесняли подчиненных, заставляли работать в своих личных хозяйствах. Стрельцы подали жалобу царю, и Федор поручил разобраться Языкову. Однако в деле были замешаны приятели Языкова, и он объявил челобитную клеветой. Досталось тем, кто ее подал, — их били кнутом и отправили в ссылку.
Обычных армейских полков злоупотребления коснулись еще сильнее. До них не доходили ни жалованье, ни снабжение. На обучение махнули рукой, это было никому не нужно. В полках множились «мертвые души» — командиры старались получить на них оплату, хлеб, сукно. А солдаты и драгуны, чтобы как-то прокормиться, превращались в военизированных крестьян. Аналогичным образом пошли вразнос экономика, финансы. Казенные предприятия разваливались, растаскивались, распродавались в частные руки. А частные предприниматели вынуждены были кормить взятками временщиков и их любимцев.
В народе нарастало недовольство. Резко увеличивалось число раскольников. Стоит подчеркнуть, что раскол в церкви возник уже давно, в 1650-х годах, но долгое время он не имел никакой поддержки в народе! Проповедниками раскола оставалась узкая кучка вчерашних священнослужителей, а их покровителями выступали оппозиционные аристократы: боярыня Морозова, княгиня Урусова, князь Хованский. Простые русские люди привыкли доверять церкви и патриарху. Даже Стенька Разин пытался поднимать народ под лозунгом поддержки патриарха Никона, якобы свергнутого боярами.
И только реформы Федора обеспечили массовый приток к учителям раскола. Брадобритие и польские моды представлялись доказательствами «повреждения» веры. Повысились подати, приближенным царя раздавались деревни, крепостились свободные крестьяне и росло количество беглых. Из армии дезертировали солдаты. Они находили пристанище в подпольных общинах: перекрестись двумя пальцами — и тебя накормят, укроют. В глухомани множились скиты. Провозглашалось, будто уже настало «царствие антихриста». Проповедники призывали «удалятися и бегати», не платить подати. В молитвах не поминали бранью Церковь. Всех, кто посещал «никоновские» храмы, требовали перекрещивать как еретиков.
Хотя на самом-то деле духовный разброд привел не к сбережению «неповрежденной» веры, а именно к ересям. Некоторые секты дошли до жутких ритуалов коллективных самосожжений. Другие собирали всякий сброд, рассылали «прелестные письма» и не скрывали, что намерены раздуть в стране смуту. Федор Алексеевич отреагировал. Против раскольников начали высылать военные экспедиции, применять более суровые наказания. Царь созвал Освященный Собор, обсудивший меры борьбы с этой напастью. Лидер раскола протопоп Аввакум, дерзнувший написать государю, будто во сне видел его отца в аду, был «за великие хулы» сожжен вместе с тремя единомышленниками.
Но угроза восстаний оставалась вполне реальной. Опасность усугублялась и положением вокруг трона. Здоровье царя оставляло желать много лучшего, а детей у него не было. В 1680 г. он полюбил небогатую дворянку с Украины, Агафью Грушецкую. Вопреки мнениям родственников, женился на ней — и в 1681 г. молодая супруга родила сына. Но радость мгновенно оборвалась. От родов Агафья не оправилась, через три дня умерла. За ней скончался и младенец.
Кто оставался наследником? Брату Федора, Ивану Алексеевичу, исполнилось 17 лет. Но он-то и подавно не годился на царство, был почти слеп, хром, косноязычен. А там временем подрастал Петр. Царь старался, чтобы младший брат и его мать не чувствовали себя ущемленными. Наталье сохранили штат из 102 дворян, несших службу при ней, сохранили целый двор мамок и нянек, выделяли неплохое содержание.
И все-таки она чувствовала себя в Кремле неуютно. Предпочитала жить в селе Преображенском, она полюбила эту усадьбу еще при жизни мужа. Вроде бы, покинула эпицентр политической жизни. Но при новых властителях оказались обиженными не только крестьяне или стрельцы. Временщики оттеснили от власти родовитых бояр, не считались с патриархом. Теперь Иоаким стал наведываться к Наталье. К ней потянулись и представители высшей аристократии — Репнины, Ромодановские, Шереметевы, Куракины. Складывалась патриотическая партия, и маленький Петр превращался в ее знамя. Хотя он-то был еще маленьким. Что-нибудь объяснять — слишком сложно. Или сболтнет где-нибудь лишнее. Серьезные разговоры предпочитали вести без него. Поэтому ситуация складывалась весьма своеобразно. С именем Петра связывались надежды, вокруг него строились планы, но самому Петру внимания почти не уделяли.
