В течение года на протяжении всего этого долгого общения на расстоянии Николай I разговаривает с ребенком, а не наследником. Мы чувствуем, как отцу не хватает сына, когда государь пересказывает ему мельчайшие подробности семейной жизни, рассказывает о своих личных занятиях, как будто чтобы смягчить горечь расставания и ожидания. В дни, когда от Александра не приходит писем, послания отца, который чувствует себя забытым, пронизаны беспокойством и печалью. Со своей стороны Александр отправляет отцу бесконечные письма, не менее нежные, в которых нигде не проскальзывают протокольные формулировки или искусственные нотки. Он всегда обращается к своему «милому бесценному Папа» и рассказывает ему в тех же подробностях, что характерны для отцовских писем, о состоянии своего здоровья — которое, очевидно, его сильно волнует, — о местах, которые посетил, при каких обстоятельствах, о том, с кем встречался. Раскрывая, таким образом, перед отцом (императрице, с которой муж делится новостями о путешествии, он пишет лишь время от времени) все свое сердце, Александр демонстрирует желание отдавать отчет о каждом мгновении, проведенном вдали от него. Но нежность, которая окрашивает его письма, не может скрыть тон подчинения отцовскому авторитету.
2 мая 1838 г., накануне отъезда, Николай I передал сыну «Инструкцию для путешествия», в которой набросал своего рода кодекс его поведения: «Ты покажешься в свет чужеземный с той же отчасти целью (что и во время поездки по России. — Прим. авт.), т. е. узнать и запастись впечатлениями, но уже богатый знакомством с родной стороной; и видимое будешь беспристрастно сравнивать, без всякого предубеждения. Многое тебя прельстит; но при ближайшем рассмотрении ты убедишься, что не все заслуживает подражания и что много достойное уважения там, где есть, к нам приложимо быть не может; мы должны всегда сохранять нашу национальность, наш отпечаток, и горе нам, ежели от него отстанем; в нем наша сила, наше спасение, наша неповторимость». Эти столь жесткие рекомендации свидетельствовали о беспокоящей государя черте характера его сына, о которой он знал и которая его не устраивала: он считал, что тот поддается чужому влиянию и опасался, как бы при посещении европейских дворов он не заразился духом свободы или обычаями, не подходящими, по его мнению, для России. Император помнил не только о 1825 г., но и о том, как был растроган его сын в курганской церкви и опасался, что он, такой чувствительный, такой сентиментальный, попадет под влияние Европы, более развитой политически, чем его собственная страна. Предупреждения по этому поводу множатся от письма к письму.
В этой переписке прослеживаются и матримониальные планы государя. Когда наследник посещал Швецию, Данию или Италию, никто не беспокоился по поводу его встреч, поскольку в этих странах не было принцесс, в которых император видел бы будущую невесту. Но в августе на поверхность всплыла проблема. На протяжении многих недель несколько меланхоличное настроение, которое сквозило в письмах Александра, приписывалось его слабому здоровью. Вылечившись, он сохранял несчастный вид. Наконец он попросил у своего «милого бесценного Hand» разрешения вернуться на время в Петербург. Последовал безапелляционный ответ: он должен продолжать путешествие и не думать ни о каких заездах в Россию. Тогда Александр решил открыто поговорить с отцом, и в письме, написанном в Эмсе 13/25 августа, сообщил, что его чувства к юной Ольге Калиновской, с которой его разлучили насильно, не остыли[25]. Но подчиняясь династическим требованиям, великий князь признавал, что он должен «с Божьей помощью» посвятить себя своему «священному долгу».
Выполнить этот долг, оставить любимую девушку и, что еще хуже, жениться на нелюбимой принцессе с легкостью он не мог. Письмо, в котором он признается в этом своему отцу, одновременно и трогает, и многое говорит об отношениях Александра и Николая I. Без сомнения, лицом к лицу он бы не осмелился защищать свою точку зрения. Но на расстоянии он говорит о ней отцу, упоминает о браке по любви и о безоблачном счастье, в котором жил тот с императрицей, и спрашивает его, почему он, наследник, должен согласиться на союз без любви, противный его убеждениям, основанный на лжи или иллюзиях принцессы, обреченной в конечном счете стать несчастной. Реакция государя была тем более решительной, что он не переставал выражать свое беспокойство тем, что сын проявляет «большую слабость характера и легко дает себя увлечь»[26]. Император и слышать ничего не хотел об этой страсти к юной фрейлине, тем более что она была не первой, и цесаревич сумел забыть былые увлечения. Но огорчило и возмутило отца не столько настроение Александра, сколько тот факт, что он сначала рассказал о своих сердечных тайнах дяде Мишелю[27]. Император счел это одновременно и недоверием сына по отношению к себе, и вмешательством брата в отношения отца и сына, и недостатком уважения со стороны младшего брата. В письме, в котором упоминался этот эпизод, император продемонстрировал и огорчение, и властность. Одновременно схожее послание отправила сыну императрица. Оба напоминали ему о его первом долге, внушенном ему религией: именно родителям надо доверяться в первую очередь. К тому же, для государя это был лишний повод еще раз напомнить наследнику о его обязанностях и о главной цели путешествия. Пробил час выбрать ту, что взойдет на трон вместе с ним.
Пожуренный таким образом родителями за то, что он скрытничал и откровенничал — и с кем? — с дядей, легкомысленность которого приводила в отчаяние двор, Александр подчинился. Он посещал один иностранный двор за другим, рассказал о встрече с принцессой Баденской — высоко стоявшей в отцовском списке — и заключил: «Эта особа совсем не в моем вкусе». Принцесса Вюртембергская добилась не большего успеха. Внезапно, по случайности, которой никто не ждал, Александра как молнией поразило; он остановился в Дармштадте просто потому, что это княжество находилось на его пути, и встретил там дочь великого герцога Людвига II Гессенского пятнадцатилетнюю принцессу Марию[28]. Он тут же воспламенился. «Она мне черезвычайно (sic! — пер.) понравилась с первого взгляда, — писал он, — из всех молодых принцесс я лучшей не видел». И, чтобы убедить отца: «Останется нам Бога молить, чтобы… следовать Твоему примеру, милый Папа и нашей бесценной Мама!»
Это повергло Николая I в недоумение, было о чем беспокоиться, ибо — и слух об этом быстро до него дошел — были сомнения в том, что юная принцесса действительно дочь Людвига II. Граф Алексей Орлов, опытный дипломат, будущий участник мирных переговоров в Париже, которому в 1839 г. было поручено сопровождать наследника по Пруссии, в завуалированной форме доложил об этих подозрениях императору, который невозмутимо ему ответил: «Сомнения насчет законности ее рождения более основательны, чем вы думаете… Но так как она признана фактически и носит имя своего отца, никто не может ничего говорить на счет этого».
Невозмутимое отношение Николая I, столь щепетильного в вопросах морали, к подозрениям относительно будущей императрицы — подозрениям, которые он считал обоснованными — кажется странным. Но можно предположить, что, не переставая беспокоиться о равнодушном отношении сына к принцессам, которые, по его убеждению, были очаровательны, и, приписывая, возможно, такое отношение петербургской страсти сына, нетерпеливо ожидая счастливого исхода путешествия, которое продолжалось уже восемь месяцев и не могло длиться вечно, Николай I предпочел довольствоваться принцессой Гессен-Дармштадтской. Он пишет об этом Орлову: «Важно, чтобы молодые люди сначала узнали друг друга…» Так можно было избавиться от неудобной фрейлины.
Впрочем, проблемы императора на этом не закончились, ибо у Александра возникла новая страсть, причем там, где этого никто не ожидал. Эпизод, о котором мы здесь расскажем, ускользнувший от внимания историков, мог бы, как и нос Клеопатры, радикально изменить судьбу Александра, а также, возможно, и России, если принять за данность идею, что личность правителя способствует определению участи его страны.
После встречи с принцессой, которую он счел, наконец, достойной звания супруги, путь великого князя лежал в Англию. Там он познакомился с совсем юной двадцатилетней королевой Викторией, и это была новая любовь с первого взгляда. Виктория тоже влюбилась в Александра. Она писала в своем дневнике: «Великий князь бесконечно мне нравится. Он искренний и веселый. В его обществе легко. Наследник просто блистает». Александр был потрясен не меньше и тут же забыл дармштадтскую избранницу, предавшись новой страсти. «Он не умеет скрывать свои чувства. Они написаны у него на лице», — писала о нем фрейлина императрицы. Так было и в Лондоне. Виктория не отступала ни перед чем, чтобы окончательно завоевать сердце русского цесаревича. Она вовлекла его в водоворот праздников, развлечений, представляя его двору в качестве того, кто будет править рядом с ней. Принц Альберт Саксен-Кобургский еще не появился тогда в ее жизни. Именно он утешал ее после этого преждевременно закончившегося романа.
