Чтобы закрепить «педагогический успех» и лишить Тараки надежд на апелляцию, ему устроили встречу с Брежневым. Генеральный секретарь не только повторил информацию об отказе от ввода войск, но и более развернуто остановился на теме репрессий: ”Нельзя многого ждать от армии, если часто сменяются командные кадры. Это тем более справедливо, если смена кадров сопровождается арестами»[63].
Однако отказ от ввода войск не решал проблему стабильности южной границы. Кабульский режим продолжал агонизировать, формирования оппозиции активно действовали в непосредственной близости от границ советских среднеазиатских республик. Выход руководство СССР видело в переходе кабульского режима к более умеренной политике. Весной Громыко, Андропов, Устинов и Пономарев положили на стол Политбюро записку, где заявили о необходимости «постепенного перехода к созданию выборных органов при безусловном, конечно, сохранении и укреплении руководящей роли партии в государственной и политической структуре страны…»[64] В этой фразе содержится положение, которое дорого будет стоить СССР и его «руководящей силе». Вместо того, чтобы стремиться восстанавливать status quo, существовавший до 1977 г., а возможно — и до 1973 г. (то есть порядок, приемлемый для значительной части оппозиции), советские руководители подошли к Афганистану с европейскими, а точнее — с восточноевропейскими мерками. Считалось, что правительство, возглавляемое умеренными коммунистами, сможет умиротворить страну. Между тем для значительного большинства противников режима он был неприемлем как таковой. Крестьяне и вожди партизанских формирований видели в НДПА «руку Москвы», угрозу атеизма, разрушения традиционного общественного уклада и не вникали в тонкости внутрипартийных отношений в НДПА, которым придавали такое значение в Москве.
Таким образом, стал формироваться обреченный на неудачу план умиротворения Афганистана с помощью либерального просоветского правительства. По утверждению американского специалиста А. Арнольда, работавшего в 1979 г. в Кабуле, Тараки согласился под давлением советской стороны перейти к более умеренному курсу. Предполагалось создание коалиционного правительства с участием Б. Кармаля. Для того, чтобы страна поверила в реальность нового умеренного курса, все «грехи» прежнего террористического правления предполагалось «списать» на Амина, для чего планировалось его устранение. По мнению А. Арнольда этот план согласовывался во время визита Тараки в СССР в сентябре 1979 г.[65] Эта часть версии А. Арнольда (в отличие от его мнения о том, что устранение Амина должно было расчистить дорогу советскому вторжению в Афганистан[66]) представляется весьма правдоподобной. Но выбор «козла отпущения» исходил не от СССР, а от самого Тараки, который уже с марта пытался ограничить власть человека N 2 в НДПА, но без особого успеха. Советские представители придерживались различных взглядов на энергичного Амина, но новый курс требовал умеренного, а не радикального лидера. Амин был радикалом, поклонником Сталина и Мао[67]. Предложение «старших товарищей» перейти к новому курсу окончательно убедили Тараки в необходимости избавиться от Амина.
Однако Амину стало известно о том, что из него хотят сделать «козла отпущения». По свидетельству начальника президентской гвардии майора Джандада после возвращения Тараки из СССР «Амин был очень обеспокоен»[68]. 14 сентября 1979 г. в резиденции Тараки, куда был приглашен Амин, произошло вооруженное столкновение. Стреляли в Амина, поднимавшегося по лестнице к Тараки. Амину удалось спастись. Во время перестрелки был убит начальник охраны Тараки, в то же время близкий Амину — член ЦК НДПА С. Тарун. Охрана Тараки постоянно ожидала нападения. Многие сторонники Тараки считали Амина причиной всех зол. Настроенные враждебно к Амину Ватанджар и его группа не расставались с оружием. Любой из этих факторов мог вызвать роковые выстрелы.
Каковы бы ни были причины перестрелки, вырвавшись из дворца, Амин немедленно мобилизовал верные ему части и арестовал Тараки, который вскоре был исключен из партии по обвинению в организации террора. В момент перестрелки у Тараки находились советский посол А. Пузанов, генерал армии И. Павловский, главный военный советник генерал–лейтенант Л. Горелов, представитель КГБ генерал–лейтенант Л. Богданов. Это не добавило доверия отношениям между «новым афганским руководством» и СССР. В закрытом письме членам НДПА Амин обвинил советских представителей в причастности к случившемуся. В этом письме говорилось и о причинах конфликта Тараки и Амина: ”Х. Амин проявлял свою принципиальность, разоблачая культ личности Н.М. Тараки… Он и его группа желали, чтобы значки с его изображением носились на груди халькистов. Х.Амин решительно выступал против этого и говорил, что даже В.И. Ленин, Хо Ши мин и Ф. Кастро не допускали подобного»[69]. Конечно, причины разногласий в афганском руководстве были глубже — здесь шла ожесточенная борьба за власть между революционными бюрократическими кланами. Призом в этой борьбе была абсолютная власть, ставкой — жизнь. Амин и после 14 сентября не чувствовал себя спокойно, пока Тараки был жив и мог при поддержке СССР вернуться к власти.
Вскоре после драматических сентябрьских событий Громыко встретился с министром иностранных дел Афганистана Шах Вали.
«Громыко: Вы считаете, что это было преднамеренно организовано тогда, когда там находился советский посол, ничего не зная об этом?
Шах Вали: Дело обстояло таким образом, что когда советский посол заверил Амина в том, что ему ничего не угрожает, Амин приехал, но вместе со своей охраной» [70].
В этом диалоге чувствуется скрытая дискуссия: Громыко постулирует невиновность советского посла в покушении на Амина. Министр иностранных дел Афганистана намекает на то, что в этом вопросе еще нельзя ставить точку. Для сторонников Амина было важно поставить СССР в положение виноватого, чтобы «старший брат» не мешал расправе над Тараки. Здесь Амин ошибся в оценке психологии советских вождей. Дух ожесточенной борьбы за власть, сдобренный «азиатской» жестокостью, давно, с 50–х гг., не вызывал у них понимания.
После сентябрьского переворота Громыко считал одной из важнейших задач «всячески удерживать Амина от репрессий в отношении сторонников Тараки и других неугодных ему лиц, не являющихся врагами революции»[71]. Эта линия полностью провалилась. 8 октября Тараки был задушен. Этим Амин надеялся не только ослабить внутрипартийную оппозицию, но и покончить с попытками СССР найти ему альтернативу.
Для кремлевских стариков, привыкших считать себя революционерами–интернационалистами, а лидеров «братских партий» — товарищами по борьбе, гибель Тараки была личным ударом и даже вызовом. По воспоминаниям Громыко «дополнительную остроту обстановке придало убийство Генерального секретаря ЦК НДПА Н.М. Тараки… Этот кровавый акт произвел потрясающее впечатление на все советское руководство. Л.И.Брежнев особенно тяжело переживал его гибель»[72]. «Президент Тараки был моим другом. Он приезжал ко мне в сентябре. После его возвращения Амин его убил. Этого я ему не мог простить,”[73] — говорил Брежнев на встрече с президентом Франции в 1980 г. По советским данным с середины сентября по декабрь в Афганистане было казнено около 600 человек, в том числе — просоветски настроенные сторонники Тараки[74]. Отныне Амин рассматривался в Кремле не как товарищ, а как коварный, на все способный преступник. Убийство Тараки спровоцировало психологический перелом, который в конечном итоге привел к принятию решения о вводе войск. Но это было не единственное обстоятельство, способствовавшее изменению настроений в Кремле.
По воспоминаниям Г. Корниенко большое впечатление на руководителей СССР, особенно на Устинова, оказал ввод в Персидский залив американских военных кораблей и информация (а возможно — умелая дезинформация) о подготовке вторжения США в Иран. «Если США позволяют себе такое за десятки тысяч километров от своей территории и в непосредственной близости от границ СССР, то почему мы должны бояться защитить свои позиции в соседнем Афганистане, — так примерно рассуждал Устинов»[75]. Еще одно важное стратегическое обстоятельство, облегчившее принятие решения о вводе войск — общее охлаждение отношений с США. По словам Г. Корниенко, «подписанный в июне 1979 г. Брежневым и Картером договор об ограничении стратегических вооружений (ОСВ–2) в результате происков его противников в США к тому времени был уже обречен (Афганистан лишь добил его позднее). Не случайным, думаю, было и то, что окончательно решение о вводе войск было принято в конце дня 12 декабря 1979 г., после того, как в Москве стало известно о принятом в тот же день Советом НАТО решении о размещении в Европе американских ракет средней дальности. Другими словами, доводы, имевшие ранее в глазах советских руководителей большой вес, насчет отрицательных последствий ввода войск для отношений СССР с Западом, оказались подорванными тем, что эти отношения и без того обострились — терять, мол, особенно нечего»[76].
