— Годфилд, сэр. Элизабет Годфилд. Благодарю вас за Джона и за все… Да хранит вас господь… — Она низко присела.
— До свидания, мисс Годфилд. Мы еще увидимся!
Он слегка поклонился, не снимая шляпы, и помахал рукой отступая. Элизабет с Джоном, скрипнув калиткой, вошли в сад. Сырой ночной воздух уже не казался промозглым, порывы ветра — такими резкими. Джон обнял сестру за плечи, и они, сами не зная почему, поцеловались. Неведомое предчувствие будущего счастья — не просто счастья для них, а великого, вселенского счастья и мира овладело их сердцами. Тихонько смеясь и не обращая внимания на лужи, они, обнявшись, шли к дому. Ночь с 11 на 12 ноября 1647 года подходила к концу.
Тревожный, ветреный рассвет 15 ноября был еще далеко, но в пехотном полку мало кто спал в эту ночь. Генри, впрочем, вздремнул немного, не раздеваясь, на ворохе соломы в углу: он знал, что день предстоит тяжелый.
На 15 ноября был назначен смотр семи армейских полков близ местечка Уэр, в Хартфордшире. Еще на заседаниях армейского Совета в Петни было решено, что смотр войск, которого требовала Армия, будет проводиться по частям — так генералам не в пример легче договориться с солдатами.
Брожение в Армии вот-вот готово было вылиться в мятеж. Памфлеты левеллеров ходили по рукам. Лилберн призывал: «Добивайтесь чистки нынешнего парламента! Настаивайте на выплате жалованья! Требуйте уничтожения церковной десятины, отмены монополий, принятия „Народного соглашения“! Но главное — не доверяйте генералам, ибо они в сговоре с парламентом!»
Мятежный левеллерский полк шел к Уэру вопреки приказу. За вчерашний день они прошагали по грязи почти двадцать пять миль и расположились на ночлег в деревушке близ Хартфорда. Агитаторы связались с другими полками и еще — великолепная идея — с ремесленниками близлежащих городков: все они должны собраться под Уэром и заставить офицеров объявить «Народное соглашение» общеанглийской конституцией.
В полках уже стало известно, что король Карл в ночь с 11 на 12 ноября 1647 года бежал из своей почетной тюрьмы в Гемптон-Корте. Но где он, никто не знал. Во все гавани и порты были разосланы специальные декларации: ни один корабль не должен отплыть от берегов Англии. Тому, кто укроет короля, грозила смертная казнь.
В неглубокий, готовый каждый миг прерваться сон вползали отрывки разговора. Как Генри ни натягивал на голову плащ, уйти от приглушенных настойчивых голосов, а главное, от того, что они говорили, было невозможно.
— Так вот, собрались они на ужин, — рассказывал спокойный, рассудительный голос рядового Джайлса. — Стоят у своих приборов, а он все не идет. Послали лакея, тот прибегает, говорит — нет его нигде. Ну бросились в его комнаты, глядят — на столе три письма.
— Подожди, как же он сбежал? — спрашивал молодой и резкий голос Дика Арнольда, — Ведь стража везде.
— В том-то и дело, что половина стражи была снята.
— Случайно? Или кто приказал?
— Неизвестно. Снята и все. Вот он и вышел тихонечко, один, через заднюю калитку, и никто его не заметил.
— …А в письмах что было?
— Одно было к спикеру палаты лордов. Он там про нас писал.
— Как это про нас?
— Что агитаторы строят заговоры с намерением лишить его жизни. И что он, король, имеет право, как и любой другой гражданин, жить на свободе и в безопасности. А в другом письме, начальнику охраны, милостиво благодарил за хорошее содержание и распоряжался беречь его лошадей, собак, картины…
— Вот дерьмо!
— Тише, Дик, спят же люди.
— А Кромвель, что?
— В Кромвеле-то вся и загвоздка. В ту же самую ночь он обо всем уже знал. А был довольно далеко, в Виндзоре.
— Кто ж ему донес?
— Кто донес, тот нам с тобой не доложился. Кромвель сразу сообщил в парламент, и парламент приказал закрыть все порты, чтобы не дать ему улизнуть за границу.
— Так Кромвель сам все это и подстроил, — сказал третий голос, низкий и хриплый, будто рычащий. — Это ясно, как божий день. Он еще летом интриговал с королем. А сейчас совсем продался. Король ему даст орден подвязки и сделает графом.
— Э, нет, капрал, вот тут ты ошибся. Если бы Кромвель и король договорились, зачем бы королю бежать невесть куда? Гемптон-Корт рядом с Лондоном, здесь составлять заговоры не в пример удобнее. Кромвель, наоборот, сейчас станет к нам ближе. И жалованья нам добьется, вот увидите. Правда, Дик?
— Не знаю.
— А ты слушай. Сдается мне, что против Кромвеля сейчас агитируют роялисты — им раздоры в Армии выгоднее всего.
— Ну знаешь… — капрал засопел, обидевшись.
При имени Кромвель Генри проснулся окончательно. Любой слух об этом человеке заставлял его встрепенуться. И не потому, что генерал создал великую Армию. И не потому, что победы его над роялистскими войсками потрясли мир. И не потому даже, что самые причудливые легенды громкою славой окружали это имя. Два года назад — Генри помнил этот счастливый день, как сегодня, он в самозабвенном упоении гнал, смеясь, большого красного оленя стремя в стремя с нежной и так естественно уверенной в себе девушкой. Плыл долгий-долгий, блаженный, неповторимо прекрасный день, полный легкой здоровой усталости, от которой звенело в голове и едва заметно саднило в горле. И полный ею. Вот она, усмехаясь и лукаво отводя руку конюха, легко вскакивает в седло. Вот она сидит в лесу, среди играющих на траве солнечных пятен, и крепкими ровными зубами кусает яблоко. Вот она с небрежностью любимой и балованной дочки кладет руку на плечо плотного грубоватого отца, и взгляд его тотчас смягчается, теплеет. Вот вечером, в прохладных сырых сумерках, она протягивает ему, Генри, пальцы, легонько сжимает их на его руке и говорит, значительно расширяя глаза: «Прощайте!..» Но больше всего — залитое солнцем поле, кущи деревьев вдали, и эта бешеная скачка стремя в стремя за мелькающей впереди спиной оленя, и ее локоны, задевающие его щеку, — ничего прекраснее не было в жизни.
Эта девушка носила тогда фамилию Кромвель. Через год он узнал, что она вышла замуж за кавалерийского офицера Джона Клейпула. Но с того волшебного дня великий полководец был для Генри прежде всего «ее отец», вызывающий благоговение, что бы там о нем ни говорили.
— Все равно Кромвель предатель. — Хриплый голос капрала ожесточился. — Лилберн прав: он пошел вместе с нами, обещал призвать короля к ответу, а сам мел перед ним пол своей шляпой. И жена его, и дочки на балы ездили в королевский дворец, это все знают. Недаром в манифесте сказано…
— Слушай, капрал, — рассудительный Джайлс тоже начинал заметно горячиться. — Я не знаю, кто писал этот манифест, но он сейчас во вред всем нам — понял? Кровавый тиран сбежал, он на свободе, он того и гляди возглавит шотландцев — и тогда нам несдобровать, у них больше сорока тысяч войска!.. А манифест кричит, что мы не должны слушаться генералов. Кромвель и Фэрфакс нам сейчас нужны, понимаешь? Нужно единство в Армии, для этого мы сейчас и идем на смотр.
— Не только для этого! — Дик вдруг перешел на крик, и Генри поморщился от его резкого голоса. — Мы идем, чтобы потребовать принятия «Народного соглашения»! Мы идем потребовать свободы от тирании! Мы идем отстоять свои права!
Генри откинул плащ и сел. Дик Арнольд был великолепным агитатором — преданным, бесстрашным. Мало кто мог сравниться с ним в умении убеждать солдат. Но здесь Генри был скорее согласен с Джайлсом. Если завтра начнется война с королем — лучше Армии сохранять единство. Он уже открыл было рот, чтобы вмешаться, но резкий звук трубы оборвал разговор.
Все моментально пришло в движение: люди поднимались, прицепляли оружие, наскоро укладывали походные пожитки. На улице было еще совсем темно, между домами перебегал свет факелов. Никем не понукаемый, полк поднялся и построился в считанные минуты.
Генри шел сбоку своей маленькой роты, охваченный, как и она, оживлением и ожиданием. Через несколько часов произойдет нечто очень важное: солдаты заявят офицерам свою волю. Они потребуют полного разрыва с королем, привлечения его к суду и главное — введения демократической конституции, «Народного соглашения». Черным по белому там перечислены исконные права англичан: всеобщее избирательное право, свобода от произвольных арестов, поборов, штрафов, равенство всех перед законом… Вперед, вперед! Невиданная радость ожидает их, невиданная свобода! Отныне все будут создавать высший орган власти, выбирать парламент… Пусть его выбирают все: и богатые, и бедные, и титулованные, и простые. Никого не будут судить и сажать в тюрьму по произволу, не будут преследовать за веру. Свобода — главное в жизни. За свободу можно вынести все, пойти на смерть. И против отца? Да, и против отца можно за свободу. Генри несло, словно ураганом.
Полк быстрым маршем прошел через лесок, пересек большое вспаханное поле, взобрался на холм. На холме остановились: стало видно, что справа из деревни длинной могучей змеей выползает конница. Харрисон!
