Помимо Водри, заговорщики попытались заинтересовать смутными обещаниями генерала Вуароля, которому было направлено соответствующее послание. Вуароль не поддался на уговоры и отправил это послание министру вооруженных сил, сам он, в свою очередь, не поставил в известность префекта департамента Нижнего Рейна. Эта непоследовательность действий Вуароля говорит о его двойственной позиции, поскольку на местах о готовящемся путче так ничего и не узнали заранее, и, следовательно, не было предпринято никаких мер предосторожности.
На что рассчитывал Луи-Наполеон, входя утром 30 октября 1836 года в казармы артиллерийского полка, хорошо известно. Он думал, что достаточно было ему «показаться солдатам и напомнить им их обиды и прежнюю их славу, чтобы все они сбежались под императорское знамя». Одним словом, он хотел повторить триумфальное шествие своего дяди по Франции в 1814 году, когда тот сбежал с острова Эльбы. Воодушевить солдат и повести за собой принц собирался при помощи императорского орла — символа побед и славы Франции.
Для достижения большего эффекта и возбуждения всеобщего энтузиазма один из заговорщиков — де Керель — постоянно целовал орла, приговаривая: «Вот наше отечество!» Затем он призывал всех последовать своему примеру. Другие сообщники раздавали солдатам деньги и подбадривали их, обещая всяческих наград. Полковник Водри обратился к полку и заявил, что во Франции вспыхнула революция, Луи-Филипп свергнут с престола, а власть перешла к Наполеону II. Суть происходящего для солдат оставалась непонятной. Самые дисциплинированные стали кричать «Да здравствует король!», их перебивали те, кто кричал «Да здравствует Наполеон II!» Канонер Марко впоследствии вспоминал: «Я кричал с другими, но потом спросил одного товарища: какой император? Какой Наполеон? Один мне говорил, что это племянник императора, другой — что это его сын, а один из старых артиллеристов сказал, что это сам император…» Лейтенант Бокав на суде показал, что всех охватила какая-то странная психическая горячка. Все были ошеломлены и не понимали, кто перед ними и что он хочет. Наконец, сбитые с толку, солдаты подхватили «Да здравствует император!» и последовали за Луи-Наполеоном, который направился к генералу Вуаролю. Второй отряд, поменьше, последовал за де Персиньи арестовывать префекта.
В последний момент войска дрогнули и отказались подчиняться приказам того, кто назывался племянником великого императора. Дело приняло дурной оборот, и Луи-Наполеон с группой заговорщиков был арестован и препровожден в полицейский участок. Один только де Персиньи, при деятельном участии мадам Гордон, сумел спастись бегством. Она закрыла собой дверь, в которую ломились жандармы, и дала де Персиньи возможность уничтожить компрометирующие заговорщиков бумаги и выпрыгнуть из окна. Таким образом, плохо подготовленный, рассчитанный на силу воспоминаний об империи и популярность имени Наполеона I среди военных и горожан, мятеж в Страсбурге провалился.
Как следовало из показаний, данных принцем во время следствия, он решился на переворот исключительно из желания вновь увидеть родину, которую у него отняло вражеское нашествие. «В 1830 году я просил стать лишь простым гражданином; но меня выставили как претендента, и я повел себя как претендент»{58}, — гордо отвечал он на вопрос следователя. Луи-Наполеон категорически отверг обвинение в попытке установления военного управления, заявив, что в случае успеха предприятия первым делом созвал бы национальный конгресс, который бы установил правительство, основанное на народном доверии{59}.
Накануне страсбургского восстания принц, в частности, говорил полковнику Водри, что сейчас никакая из существующих партий не в силах свергнуть режим Июльской монархии и не в состоянии объединить всех французов, если бы одна из них достигла власти. «Эта слабость, как партий, так и государства, — подчеркивал принц, — проистекает из того, что они представляют интересы одного какого-то класса общества. Одни опираются на дворянство и духовенство, другие на буржуазную аристократию, третьи лишь на пролетариев»{60}. Из этого он заключает, что лишь символ Империи может собрать все партии, поскольку он представляет интересы всех. По мнению Луи-Наполеона, сила императора заключалась в том, что созданная им система позволила «…цивилизации развиваться без беспорядков и без эксцессов, дала толчок идеям, всеобщему развитию материальных интересов, утверждению прочной и пользующейся уважением власти; ее заслуга также в том, что она дисциплинировала массы согласно их умственным способностям и, наконец, объединила вокруг алтаря Родины французов всех партий, дав им славу и уважение»{61}. Далее Луи-Наполеон пояснял полковнику, что власть Наполеона I исходила из народной воли, поскольку четыре миллиона голосов признало и одобрило наследственную власть Бонапартов. А раз после установления Империи к народу ни разу не обращались, то принц, как потомок императора, решил, что является представителем народного избрания, остающегося в силе, так как «принцип не может быть аннулирован фактами, а. может быть уничтожен только другим принципом. И это не сто двадцать тысяч иностранцев в 1815 году, и не Палата 221-го в 1830 году, которая ничего не имеет общего с выбором народа в 1804 году»{62}.
Парадоксально, но попытка путча, закончившегося полным провалом, обернулась победой: после неудавшегося мятежа имя Луи-Наполеона стало известно широкой публике, а также приобрело определенную популярность. И хотя сам зачинщик — Луи-Наполеон — был выслан в Америку, с этого момента семья Бонапартов не могла жить в свое удовольствие в удалении от политики. Дядя Луи-Наполеона Жозеф об. этом прямо заявил: «Эта безумная попытка могла нас всех скомпрометировать, поскольку ее уже связывают с бонапартизмом. Мы категорически отрицаем эту связь»{63}. В действительности уже было слишком поздно, поскольку бонапартизм, который в данный момент можно было определить как признание законности притязаний Луи-Наполеона на власть, был рожден вместе со страсбургским делом.
Ожидая отправки в Соединенные Штаты, Луи-Наполеон напишет письмо Вейяру, где с горечью отвергает выдвинутые против него оскорбительные обвинения в трусости и низости. Он также отрицает, «что с меня потребовали клятвы больше не возвращаться во Францию». Именно в этом — в нарушении клятвы, которой он не давал, его будут упрекать впоследствии политические противники. В свою очередь, Гортензия де Богарне, оставшаяся в Европе, всячески защищала Луи-Наполеона как от нападок со стороны семьи, так и от клеветнической кампании в прессе, развязанной правительством Луи-Филиппа.
Смерть старшего сына, неудачи младшего и долгая тяжелая болезнь подточили ее силы, и она умирает 5 октября 1837 года в Араненберге на руках Луи-Наполеона, сбежавшего из Америки. После смерти матери и неудачной попытки мятежа поведение Луи-Наполеона сильно изменилось: он становится молчаливым, задумчивым, тщательно скрывает свои мысли и эмоции. Со смертью матери Луи-Наполеон становится наследником значительного состояния, оцениваемого в три миллиона франков и сто двадцать тысяч годовой ренты. И это наследство позволило ему заявить о себе как о наследнике, дяди, что вызвало беспокойство французского правительства.
В 1838 году один из участников страсбургских событий, экс-лейтенант Арман Лэти, опубликовал брошюру «Ретроспективный взгляд на события 30 октября 1836 года», где он отстаивал дело принца и ловко защищался от несправедливых обвинений в адрес заговорщиков. Правительство расценило эту публикацию опасной для режима, и ее автор должен бил предстать перед судом. В открытом письме к Лэти Луи-Наполеон предлагал придерживаться следующей тактики на суде: «Вас спросят… где наполеоновская партия? Отвечайте: партия не существует, но ее дело повсюду. Эта партия не существует, потому что мои друзья не поставлены под ружье, но дело ее имеет сторонников повсюду, от рабочих и советников короля до солдат и маршалов Франции»{64}. И если принц подчеркивал, что у него нет никакой партии, что соответствовало действительности, то он акцентировал внимание на самой природе бонапартизма, на его национальной сущности, на поддержке, которую оказывают движению все слои общества. Далее в своем письме он развивает эту идею: «Но если однажды партии скинут нынешнее правительство… они подорвут все социальные основы государства, и тогда, возможно, имя Наполеона станет спасительным маяком для всех, кто любит Францию и является ее действительным патриотом»{65}.
Правительство Луи-Филиппа решило любой ценой избавиться от опасного претендента, обосновавшегося в Швейцарии. Глава кабинета министров Мале в письме французскому посланнику в Швейцарии с негодованием писал: «Луи-Бонапарт доказал ясно, что у него нет никакого чувства благодарности, и терпеть долее со стороны французского правительства значило бы только способствовать ему еще более укрепиться в своем ослеплении, и повело бы его к новым заговорам». Франция предъявила ультиматум Швейцарии, в котором она, со ссылкой на запретительные статьи Венского договора, в категорической форме потребовала изгнания Луи-Наполеона с ее территории. Принц решил не искушать судьбу: он покидает Швейцарию и направляется в Англию. Благодаря наследству матери Луи-Наполеон ведет в Англии соответствующий принцу образ жизни, и о нем начинают говорить как о реальном претенденте на французский престол.
