Розмэри Сатклифф - Факелоносцы

Флавиан уверенным тоном отдавал быстрые команды. Должно быть, он давно подготовился к этому дню и точно знал, как все произойдет. Собаки перестали лаять и с рычанием припали к полу, прижав уши назад. Аквила в два прыжка очутился у раскрытой двери. Незачем было и закрывать ее — лучше умереть сражаясь, чем сгореть в ловушке. Красные языки пламени взметнулись во дворе, Аквила разглядел рогатые шлемы на фоне огненного всплеска и крикнул через плечо:

— Они шарят по надворным постройкам, поджигают все! Скот угоняют! Господи Боже! Да их не меньше трех дюжин!

— Хорошо. По крайней мере, у нас есть время, пока они возятся с коровниками, — отозвался отец.

Несмотря на ветер, на людские крики и мычание коров, несмотря на красное зарево, вспыхнувшее над террасой, в длинном атрии царило спокойствие, все работники стояли на отведенных им местах, сжимая в руках наспех схваченное оружие. Аквила приписал это спокойствие сознанию неизбежности смерти, а кроме того, влиянию отца, стоявшего здесь, рядом с ними, — от него исходила какая-то сила, вселявшая уверенность. Деметрий аккуратно положил свиток в ящик, закрыл крышку и снял со стены, где висело много красивого оружия, длинный узкий кинжал. Лицо его в неровном прыгающем свете было таким же бледным и кротким, как всегда.

— В свое время я, кажется, выразил тебе мою благодарность за свободу, — сказал он Флавиану, пробуя лезвие. — Больше я никогда об этом не говорил. Но сейчас мне хотелось бы поблагодарить тебя за все те годы, что я был свободным и, как я пришел к выводу, бесконечно счастливым человеком.

— Не надо благодарить, долг свой ты давно уплатил с лихвой. Сейчас не время благодарить друг друга. Эй! Подаст мне кто-нибудь меч?

Аквила бросился к висевшему мечу, вытащил его из потертых ножен, отбросил их в сторону и вложил обнаженный клинок в вытянутую руку отца:

— Держи, отец.

Сильные пальцы отца сомкнулись на рукояти. На губах его показалась слабая улыбка.

— Так… давно я не держал его в руках. Однако ощущение не забыл… Они не поймут, что я слеп. Это ведь не очень заметно, Аквила?

— Незаметно, отец. — Аквила в последний раз — он это знал твердо — глядел на худое, в шрамах лицо.

Крики приближались, они были слышны уже со всех сторон. Флавиан уверенными шагами пересек зал, подошел к алтарю и на мгновение положил меч перед мягко светящейся алтарной лампой в форме цветка.

— Господи, прими нас в Царствие Твое, — произнес он и, снова взяв меч в руку, повернулся лицом к открытой двери.

Аквила тоже стоял с обнаженным мечом, свободной рукой обнимая Флавию и ощущая, какая она хрупкая, какая напряженная и собранная.

— Постарайся не бояться, — шепнул он.

— По-моему, я не боюсь, — ответила она. — Не очень боюсь. Все как будто ненастоящее, правда?

Да, все и вправду казалось ненастоящим. Даже тогда, когда крики и сумятица вплотную подступили к террасе и приобрели какой-то уже совсем невообразимый характер, даже тогда, когда первый сакс взбежал по ступеням и столкнулся в дверях с суровым хозяином дома, встретившим его с мечом в руках.

После чего для Аквилы все слилось в сплошной хаос: людские вопли, рычание собак, стук и звон клинков… Флавия с пронзительным яростным криком выхватила у него из-за пояса кинжал, а сам он кинулся к дверям, где стоял отец. Глаза слепил ярчайший свет факелов, сверкание огня на мечущихся клинках. Казалось, со всех сторон наступает пламя, рваное, колеблемое ветром, а из клубов дыма выскакивали все новые и новые варвары в шлемах с рогами и кабаньими головами. Балки уже пылали, ветер гнал по ним волны пламени, атрий наполнился едким дымом, раздирающим легкие, выедающим глаза. Число осажденных уменьшилось, уже их не девять, а семь, нет, уже только шесть — пал старый Куно и с ним Финн и Деметрий. Неожиданно разлетелся горящий ставень, и в проем окна с воем впрыгнул варвар. Теперь защитников осаждали и спереди, и сзади. Рослый сакс в большом рогатом шлеме, в золотом крученом ожерелье вождя замахнулся на Флавиана боевым топором. От этого удара не увернулся бы никто, даже зрячий. Аквила увидел, как отец упал, и он вместе с Флавией, дравшейся с ним бок о бок точно разъяренная фурия, бросился навстречу вражеским клинкам в последней попытке сплотить вокруг себя маленький отряд.

— Ко мне! Ко мне! Сюда!

Сквозь красный туман, застилавший глаза, он увидел оскаленное лицо, горящие голубые глаза, желтые космы, развевающиеся из-под большого рогатого шлема, и вогнал меч прямо над золотым ожерельем. Сакс уронил занесенный топор и отшатнулся, хватаясь за горло рукой. Между пальцев у него брызнула кровь.

Аквила захохотал — по крайней мере отец его отомщен!

Он не почувствовал удара, который скользнул по его виску и свалил, словно быка на бойне. Он знал одно: он успел прыгнуть вовремя и убил врага, а теперь вот все кончено… Странно только, что он жив, — одно не вязалось с другим. Его рывком поставили на ноги, и это тоже было странно — он не помнил, как очутился на земле. Он был ошеломлен, стекавшая по лицу кровь заливала ему глаза. И вдруг он услышал крик Флавии: «Аквила! Аквии-ила!» Он повернулся в крепко державших его руках и увидел, как Флавию со смехом тащит, перекинув через плечо, светловолосый гигант, а она сопротивляется, как дикая кошка. Аквила рванулся было к ней, волоча за собой тех, кто держал его, но ему скрутили за спиной руки и повалили на колени, он продолжал бороться и боролся изо всех сил, сердце у него чуть не лопалось и кровь молотом стучала в висках. Наконец в глазах у него потемнело, все вокруг подернулось красной дымкой. Крики Флавии внезапно прекратились, наверное, ей зажали рот рукой.

Аквилу толкнули вперед, вновь заломили назад руки, так как он все еще сопротивлялся, и поставили перед рослым саксом, стоявшим на верхней ступени террасы под обгорелым искривленным скелетом тернослива. Отсветы пламени, метавшиеся из стороны в сторону, играли на его шлеме, на желтых волосах и бороде, на казавшихся живыми чешуйках света его кольчуги. Аквила вдруг увидел перед собой лицо убийцы его отца, врага, которого он собственноручно заколол. Только на шее почему-то нет золотого крученого ожерелья, а на горле не зияет рана, значит, это не он, а кто-то другой.

Он стоял, сложив на груди руки, и смотрел на Аквилу из-под насупленных золотистых бровей. На одном из пальцев крупных рук вдруг сверкнул зеленый огонек, и Аквила, обессилевший, задыхающийся, переставший сопротивляться, догадался, что это отцовский перстень.

— Так, так, — после долгого молчания произнес рослый сакс, — стало быть, ты убил моего брата.

Несмотря на молот, стучавший в голове, Аквила понял смысл гортанных звуков, недаром он отслужил год в нижнерейнских войсках, где немного научился языку саксов. Он с трудом поднял голову, пытаясь стряхнуть кровь с глаз.

— Твой брат убил моего отца на пороге его дома.

— Смотрите-ка, он говорит по-нашему! — Рослый сакс по-волчьи оскалился. — Что ж, месть за сородича сладка. Я, Вирмунд Белая Лошадь, тоже нахожу ее сладкой. — Он с нарочитой медлительностью вытащил из-за пояса окровавленный меч и стал его покачивать и поглаживать своими ручищами.

Аквила ждал, не спуская глаз с его лица. Он слышал рев пламени, мычание скота, сгоняемого в кучу, а за этим — тишину, мертвую тишину, наполненную одним лишь ветром. Но даже и ветер начал уже стихать. Аквила разглядел в красном свете пожара тела, валяющиеся как попало в причудливых позах, — тела своих и тела Морских Волков. Отец и вождь саксов лежали рядом на пороге, и Маргарита лежала мертвая в ногах своего хозяина, видно, успела подползти в последний момент. Аквила почти не испытывал боли при виде мертвых, он знал: через несколько мгновений присоединится к ним. Флавия — вот что причиняло ему боль, одна Флавия.

Вирмунд занес уже меч для смертельного удара, как вдруг вдали, за хриплыми стонами истрепанного ураганом леса, раздался вой, который Аквила уже слышал этой ночью, — вой выходящего на охоту волка. Ему ответил еще один, далеко, с дальнего края гряды холмов.

Вирмунд остановился и прислушался. Затем опустил руку с мечом, и на губах его появилась насмешливая улыбка; губы его растягивались все шире, пока улыбка не превратилась в волчий оскал.

— Ага, волки почуяли кровь, — проговорил он. — Скоро они придут сюда на ее запах. — Казалось, он что-то обдумывает, проводя пальцем по лезвию. Неожиданно он загнал меч обратно в ножны и приказал: — Отведите его на опушку леса и привяжите к дереву.

Воины быстро переглянулись между собой, потом с сомнением уставились на своего вожака.

— Живого? — переспросил кто-то.

— А волки на что? — коротко ответил брат убитого вождя, и по разбойничьей дружине прокатились одобрительное рычание и мрачные смешки.

— Ага, верно, бросить его волкам! Он убил Виргульса, нашего вождя! Волков они называют нашими братьями, пусть волки отомстят за своих братьев!