Новая русская военная кампания 1577 г. в Ливонии не затрагивала русско-шведского конфликта, так как была направлена против владений Речи Посполитой, но наделе речь шла о скорой конфронтации со Швецией. В эйфории от захвата почти всей Ливонии, Иван IV угрожал Юхану III войной на финской границе, но отказался от этих намерений. В июне 1577 г. в результате обмена посланиями было установлено перемирие сроком на девять месяцев до мая 1578 г. Иван Грозный твердо рассчитывал удержать большую часть Ливонии, даже в случае возобновления войны против Речи Посполитой, надеясь на невмешательство в конфликт Шведской короны. Однако он недооценил противника.
Уверенность Ивана Грозного в сохранении завоеванных территорий Ливонии в 1577–1578 гг. в значительной степени определялась известиями из Речи Посполитой. Одновременное избрание королями Максимилиана II сенаторами на сейме в Варшаве 7 ноября – 15 декабря 1575 г. и Стефана Батория на «сепаратном съезде» шляхты 18–28 января 1576 г. породило в Москве надежду на затяжную борьбу между претендентами на престол с перспективой развала Речи Посполитой, однако развитие событий пошло по неблагоприятному для Русского государства сценарию. На престоле Речи Посполитой водворился Стефан Баторий. Правда, для Ивана Грозного новый король, увязший в осаде мятежного Гданьска и занятый урегулированием сложных взаимоотношений между Великим княжеством Литовским и Короной, до времени не представлял угрозы.
Тем не менее обе стороны были настроены продлить перемирие, существовавшее в период «великого бескоролевья». Как известно, король с самого начала являлся сторонником возобновления войны с Москвой, однако ввиду исключительно тяжелого внутриполитического и внешнеполитического положения Речи Посполитой не стал затягивать отправление посольства, которое в июле 1576 г. отбыло из Варшавы[50]. Послы (Ю. Груденский и Л. Буховецкий) прибыли в Москву 26 октября 1576 г.[51]. Переговоры вела комиссия думских чинов: Н. Р. Захарьин-Юрьев, князь В. А. Сицкий, А. Ф. Нагой, А. Я. Щелкалов и В. Я. Щелкалов[52]. Их профессионализм проявился в наступательном характере дискуссий с послами.
Польско-литовская сторона хотела сохранить перемирия до новых переговоров. Такую позицию Иван Грозный расценил как признак неустойчивого положения Стефана Батория, но согласился сохранить перемирие. В середине ноября посольство было отпущено, но договора не заключили. В послании Ивана Грозного Стефану Баторию выражалось согласие на новые переговоры и «опасные» грамоты для проезда посольства[53]. В сложившейся практике это означало, что де-факто до прибытия «больших послов» между Речью Посполитой и Русским государством будет сохранено перемирие.
Стефан Баторий, считая военное столкновение Речи Посполитой и Русского государства неизбежным, стремился выиграть время для стабилизации внутриполитического положения и урегулирования межгосударственных отношений с сопредельными державами, в первую очередь с Портой и Крымом. Этим объяснялась задержка с отправлением и снаряжением посольства. Оно было отправлено в марте 1577 г. из Торуни, спустя несколько месяцев после завершения работы сейма (19 октября – 29 ноября 1576 г.), на котором король столкнулся с жесткой позицией политической элиты Великого княжества Литовского, требующей устранения угрозы со стороны Москвы дипломатическим путем[54]. Стефан Баторий и постепенно становившейся ключевой фигурой в сенате коронный подканцлер (а позже канцлер) Ян Замойский стремились дождаться такого развития событий, при котором политическая элита Великого княжества Литовского твердо выскажется за войну. Такая тактика короля в значительной степени облегчила Ивану Грозному действия в Ливонии.
Посольство в составе С. Крайского воеводы мазовецкого, М. Сапеги воеводы минского и Ф. Скумина-Тышкевича подскарбия надворного литовского длительное время пребывало в Орше, не решаясь перейти границу ввиду пребывания Ивана Грозного в Ливонии, так как ему было предписано следовать только в Москву. С октября по декабрь 1577 г. Иван Грозный и Стефан Баторий вели странную дипломатическую игру, возлагая друг на друга ответственность за затягивание прибытия посольства. А. И. Филюшкин полагает, что это было проявлением «политической близорукости и эгоцентризма русского царя»[55]. На самом деле время тянули обе стороны. В результате посольство прибыло в Москву лишь 9 января 1578 г.[56]
Инструкции, на основании которых они произнесли свои «посольские речи» содержали противоречия, которые не остались незамеченными в Москве[57]. Заявляя претензии относительно положения дел в «земле Инфляндской», польско-литовская сторона выражала готовность заключить договор «вечного мира» или продлить перемирие сроком на девять лет. Оно обуславливалось возвращением всех завоеваний в Ливонии. Иван Грозный как и всегда лично контролировал ход переговоров, которые вела с 15 января «ответная» комиссия думных чинов в составе боярина Н. Р. Захарьина-Юрьева, думных дворян Б. Я. Вельского В. Г. Зюзина Д. И. Черемисова и дьяков А. В. Щелкалова, А. Шарфединова, П. Ершова-Михайлова[58]. Таким образом, руководство комиссией государь, как и в 1576 г., доверил своему шурину, но реально главную роль играли его приближенные во главе с Вельским.
Переговоры шли очень трудно. Польско-литовские послы огласили два варианта договора. Первый предусматривал «вечный мир» на условиях возвращения всех отторгнутых с 1563 г. от Великого княжества территорий (Полоцк и ряд крепостей) и всей Ливонии. Второй вариант предусматривал заключения перемирия на девять лет с сохранением uti possidetis на московско-литовской границе, согласно условиям договора 1570 г., но возвращение всех завоеванных с 1573 г. по 1577 г. территорий в Ливонии. Русская сторона категорически отвергла эти предложения, настаивая на исключении пункта о Ливонии. Традиционный вопрос о «царском титуле» Ивана Грозного решили традиционным способом – в русском противне сохранить, из польско-литовского убрать. В конечном итоге 28 января 1578 г. был заключен договор о продлении перемирия сроком на три года.
По классификации В. Похлебкина это было «Второе русско-польское перемирие XVI в.» (в период Ливонской войны)[59]. Русский противень договора опубликован в составе русской посольской документации и посольских книг Литовской Метрики[60]. Два варианта противня – тот, который повезли домой польско-литовские послы, внесенный затем в посольские книги Литовской Метрики и тот, который вскоре повезло в Речь Посполитую посольство Карпова-Головина – различаются, Этот документ имел редкую среди русско-польско-литовских договоров судьбу: он не был утвержден королем и отправлен назад с гонцом В. Лопатинским. Различаются и два варианта польско-литовского противня, которые также опубликованы в составе русской посольской документации и в составе посольских книг Литовской Метрики[61]. Важно отметить: в русской документации оба противня договора помещены в составе документации «по отпуску» посольства Карпова-Головина, а не «по приему» польско-литовского посольства, как это обычно практиковалось.
Это не случайно, поскольку заключая перемирие Иван Васильевич Грозный стремился методами казуистики исключить из него права Речи Посполитой на «Инфляндскую землю». Поэтому в русском противне договора он зафиксировал владение всей Ливонией как свою «вотчину» и обязательство Стефана Батория отказаться от всяких прав на нее. Естественно, в польско-литовский противень эти положения не вошли. Там вообще Ливония не упоминалась, а содержалась только фактическая роспись русско-литовских рубежей.
Польско-литовские послы в ходе обсуждения категорически заявили что «по государя своего приказу» в «перемирные грамоты» этого записывать не будут[62]. В итоге Иван Васильевич распорядился, чтобы в польско-литовский противень предъявленный послам вопрос о «Инфлянской земле» не вносили, что и было сделано составлявшим «грамоты» подъячим Захаром Григорьевичем Свиязевым[63]. По традиции послы потребовали, чтобы бояре, ведшие с ними переговоры, «вычитали» грамоты, а затем приложили к польско-литовскому противню свои печати[64]. Также они потребовали «вычесть припесь» – обязательство соблюдать договор, на которой «целовали крест» в присутствии государя[65]. Иван Грозный «целовал крест» на «припеси» к русскому противню, содержащему отказ Речи Посполитой от прав на его «вотчину». Таким образом, по замечанию В. В. Новодворского «договор собственно не состоялся: царь скрепил присягою только свою грамоту, а послы лишь свою»[66].
