Через пять лет после Аттилы римский император Флавий Майориан, который перенес столицу снова в Рим, издал удивительный эдикт. В нем говорилось: «Мы, правители города, решили положить конец бесчинству, из-за которого обезображивается вид почтенного города… древние величественные здания подвергаются разрушению, и таким образом уничтожается великое лишь для того, чтобы построить где-то что-то ничтожное».
Внутренняя варваризация, несомненно, подготовила приход варваров и тот синтез, из которого потом родилось Средневековье.
Рим, на который двинулся в поход Аттила, был уже не тот, который в 410 году захватывали и грабили вестготы во главе с Аларихом. И все-таки слово «Рим» по-прежнему многое значило.
Знаменем для начала войны (а вовсе не просто формальным поводом, как это иногда подается) стало такое событие. В 449 году (хотя, по некоторым версиям, это произошло значительно раньше) сестра слабоумного императора Валентиниана III Гонория была с позором изгнана из Равенны за то, что тайно сожительствовала с управляющим дворца Евгением и, как говорили, родила от него ребенка. Ее отправили в Константинополь. Там она нашла тайного посла — евнуха по имени Гиацинт, вручила ему письмо и драгоценный перстень и отправила… к Аттиле. Сестра императора предложила вождю гуннов свою руку и половину Западной империи в качестве приданого. Надо сказать, что традиции передачи власти по женской линии в Риме не существовало. Это была личная инициатива Гонории.
Гиацинта схватили, пытали, и он все подробно рассказал. Его, конечно, казнили, а Гонорию отправили обратно в Равенну, срочно обвенчали буквально с кем попало и посадили под замок.
Но Аттила потребовал, чтобы ему немедленно отдали его «невесту» и половину империи. В 451 году он повел на Рим не только гуннов, но и целую группу подвластных ему племен.
Рим задрожал от ужаса. Хронист Сидоний Аполлинарий передает ходившие в тот период слухи. Говорили, что Аттила ведет через Галлию 500 000 человек. Это несомненное преувеличение. Большинство специалистов считает, что в сражении 451 года столкнулись всего около 500 тысяч человек — и это с обеих сторон. Но у страха глаза велики.
А вождь гуннов еще и прислал гонца, который объявил Валентиниану III: «Аттила, мой господин и твой господин, приказал тебе через меня приготовить для него твой дворец». Настоящее психологическое давление! Страшны были, конечно, и воинственные германцы, но они не знали этой угрожающей, победительной стилистики. У Аттилы появилась особая восточная величавость. Варварский Восток надвигался на Европу и уже сознавал себя ее повелителем. Правда, дальнейшие события показали, что Аттила несколько поторопился.
Два войска — римское и гуннское, которые двигались навстречу друг другу, были во многом сходны — и при этом глубоко противоположны. Римское войско, которое возглавил Аэций Флавий, — это представители германских племен: вестготы, алеманны, бургунды, часть франков, а также негерманцы аланы. Все они приняли христианство. Это был некий конгломерат христианизирующихся народов. Аэций, имевший большой дипломатический талант, сумел подобрать себе союзников. Им противостояли недавние кочевники и язычники, чьи предки пришли из глубины Азии. Противостояние Древнего Рима и мира Востока и в лучшие времена для римской цивилизации было трудным и не слишком победительным.
По пути гунны захватили Мец, Трир, Кельн, Реймс и осадили Орлеан. Когда к городу приблизился со своим войском Аэций, Аттила отошел, вероятно, из-за плохих местных условий для движения конницы.
По легенде, один город — Труа — был спасен тамошним христианским епископом. Якобы, когда ворота города были уже открыты, он воззвал к Аттиле: «Ты бич Божий, отправленный нам за наши грехи!» И гунны прошли мимо. Но история эта совершенно недостоверна, да и название «бич Божий», как уже говорилось, возникло значительно позже, в Средние века. Если Аттила и прошел мимо города Труа, то просто потому, что торопился. Он искал такую местность, где преимущество его конницы будет очевидным. И нашел как раз недалеко от Труа, на территории современной французской провинции Шампань. Местность называлась Каталаунские поля. Там было очень просторно. И именно там состоялось сражение, которое вошло в историю под названием Битва народов.
Это сочетание слов может быть истолковано по-разному. Во-первых, и в войске под командованием Аэция преобладали не собственно римляне, а германцы. Важнейшим оказался союз Рима с вестготами, которых возглавлял их вождь Теодорих. И в армии Аттилы самих гуннов было меньше, чем их союзников.
Во-вторых, Битва народов — обозначение, не раз возникавшее в мировой истории и всегда символизировавшее масштабность события. Источники описывают сражение на Каталаунских полях в эпических тонах: «Все ручьи вокруг, все водоемы окрасились от крови погибших в красный цвет». Число погибших неизвестно, но это безусловно были десятки тысяч людей.
Аттила перед боем вдохновил своих воинов короткой речью: «После побед над таким множеством племен я считаю бесполезным побуждать вас словами, как не смыслящих, в чем дело. Что же иное привычно вам, кроме войны?!» Варвары эпохи Великого переселения народов не просто все время сражались, но и осмысливали это, делали своим знаменем. «Что храбрецу слаще стремления отплатить врагу своей же рукой? — вопрошал Аттила. — Насыщать дух мщением — это великий дар природы. И я первый пущу стрелу во врага».
И действительно выпустил стрелу. Этим его личное участие в сражении ограничилось. Аттила уже не мыслил себя военным вождем, чье место впереди войска. Он был императором, властителем мира, который высоко поднялся над армией и над битвой.
У германских вождей сложились другие традиции, которые надолго закрепились потом в культуре западноевропейского рыцарства. Вождь должен идти впереди сам, сражаться лично, показывать пример отваги. Предводитель вестготов Теодорих погиб в этом сражении. Обстоятельства его гибели описываются по-разному. Не исключено, что его затоптала собственная конница, когда он оказался в ее гуще.
Финал сражения был странным. Поле было усеяно телами погибших обеих враждующих сторон. Аттила с оставшимся войском, в основном состоявшим из гуннов, заперся в своем лагере, огороженном повозками. Аэцию необходимо было узнать, сколько воинов там укрывается, чтобы принять решение о штурме. Но оттуда постоянно летели стрелы, и ни одному лазутчику не удавалось пробраться за ограждение.
В центре гуннского лагеря еще до начала битвы был сложен костер из конских седел. Аттила сказал: «Если мы не победим, я сожгу себя на этом костре». Опять же совершенно не в традициях Западной Европы, где вождь может умереть лишь на поле боя, сражаясь до последнего.
Аэций не решился штурмовать лагерь гуннов. Более того, источники сообщают, что он отпустил своих главных союзников. Сказал сыну погибшего Теодориха скорее возвращаться, чтобы власть не захватили его братья. Отправил домой и предводителя франков Меровея (Меровига) — с него, по преданию, началась первая франкская династия Меровингов.
Есть разные предположения относительно того, почему Аэций действовал именно так. Вероятно, он несколько опасался своих союзников-германцев. А может быть, рассчитывал примириться с Аттилой. В общем, он увел свои войска и позволил оставшемуся гуннскому войску уйти за Рейн.
Конечно, Аттила — повелитель мира — сейчас же принялся доказывать, что не был побежден. В 452 году он опять двинулся на Рим, но другим путем — прямо в Северную и Среднюю Италию. Как и в предыдущем походе, он уничтожал города на своем пути. Так, город Аквилею он просто стер с лица земли. Через сто лет его местоположение уже было известно лишь приблизительно. Гунны разграбили Верону, Мантую, Бергамо. Милан сдался и потому остался относительно целым.
Приск рассказывает о таком эпизоде, связанном с захватом Милана. В одном из уцелевших дворцов Аттила увидел картину, на которой были изображены два императора — Восточной и Западной Римской империи — на золотых тронах, а перед ними — тела убитых скифов. Это очень понравилось вождю гуннов. Он велел немедленно найти художника и заказал ему такую картину: на золотом троне сидит Аттила, а перед ним — два императора, Восточной и Западной империи, из мешка сыплют золото. Мешок золота оказался для него важнее, чем поверженные враги.
После ужасных погромов итальянских городов Рим ощущал себя совершенно беззащитным. Тем более что войско Аэция находилось далеко, в районе реки По. К приближавшемуся Аттиле направилась депутация нескольких знатных римлян во главе с епископом Львом I, которого тогда уже называли Папой. Позже именно он принял титул Великого понтифика. Этот человек претендовал на нечто большее, чем Римский епископат. Лев I имел опыт 12 лет епископства и был очень энергичен, несмотря на весьма преклонный для той эпохи возраст — 62 года.
