Еще в Дахау, в первую очередь и лучше всего остального, Хесс постиг сущность стратегии СС. Теодор Эйке с самого начала проповедовал лишь одну доктрину – беспощадность: «Каждый, у кого возникнет даже самое малое проявление сострадания по отношению к ним (заключенным), должен немедленно покинуть наши ряды. Мне нужны только твердые как скала, абсолютно преданные члены СС. В наших рядах нет места мягкотелым»15. Так что любая форма сострадания или жалости признавалась проявлением слабости. Если эсэсовец ощущал, что им начинают овладевать такие чувства, это было знаком: враг сумел его одурачить. Нацистская пропаганда учила, что враг может затаиться в самых неожиданных местах. К примеру, одним из самых распространенных шедевров антисемитской пропаганды, рассчитанной на детей, была книга «Ядовитый гриб». В ней предупреждалось об опасности, которую представляют собой коварные евреи: они, как грибы, могут с виду быть привлекательны, а на самом деле ядовиты. Так эсэсовцев приучали подавлять в себе любые проявления человечности, которые могли, к примеру, возникнуть, если им случалось присутствовать при жестоком избиении заключенного. Их учили, что любое, шевельнувшееся где-то в глубине души, чувство сострадания вызвано исключительно хитрыми уловками их жертв. Будучи «врагами государства», эти коварные существа, какими их представляла нацистская пропаганда, использовали любой возможный способ, чтобы достичь своих подлых целей, и прежде всего – мольбу о сострадании, обращенную к тем, кто держит их в заточении. Память о «ноже в спину» (миф о том, что евреи и коммунисты якобы устроили заговор за спиной народа с целью поражения Германии в Первой мировой войне) была еще совсем свежа и идеально подходила для создания образа затаившегося опасного врага.
Единственным непреложным законом для членов СС была непоколебимая вера в неоспоримость приказа. Если старший по званию приказал арестовать или расстрелять кого-либо, приказ должен быть выполнен – даже если для того, кто его получил, суть этого решения непостижима: все рано приказ есть приказ, и он непререкаем. Единственной защитой против «червя сомнения» в таких случаях была твердость – непоколебимая твердость. Потому она и стала культом в войсках СС. «Мы должны быть тверды как гранит, иначе дело нашего фюрера погибнет»16, – сказал Рейнхард Гейдрих, второй после Гиммлера человек в СС.
Учась подавлять в себе такие недостойные члена СС чувства, как жалость и сострадание, Хесс преисполнился чувства корпоративной солидарности, «чести мундира», которое было очень сильно в рядах СС. Именно потому, что каждый эсэсовец знал, что он будет призван совершать такие дела, на которые более «слабые» просто не способны, в СС развивался сильный esprit de corps (кастовый дух), где преданность товарищам по организации стала оплотом системы. Проповедуемые членами СС ценности – беспрекословная верность, твердость, защита рейха от внутренних врагов – стали своего рода религией, которую легко усваивали все члены СС. «Я был так благодарен СС за интеллектуальное руководство, которое оно осуществляло» – сказал Йоханнес Хассеброк, комендант другого концлагеря. – Мы все были благодарны. До вступления в организацию мы были настолько растеряны – мы просто не понимали, что происходит вокруг – все было так запутанно! СС предложило нам ряд простых идей, которые были нам понятны, и мы в них поверили»17.
В Дахау Хесс усвоил еще один важный урок, который очень пригодится ему потом в Освенциме. Он заметил, что заключенные легче переносят неволю, когда СС дает им возможность работать. Хесс помнил собственное пребывание в лейпцигской тюрьме – там он только благодаря работе (в тюрьме они клеили бумажные пакеты) был в состоянии встречать каждый новый день в более-менее сносном расположении духа. Теперь он видел, что в Дахау труд играет аналогичную роль и он давал заключенным возможность «дисциплинировать себя и таким образом противостоять деморализующему влиянию заключения»18. Хесс был настолько убежден в благотворном эффекте труда в концентрационном лагере, что даже перенес в Освенцим лозунг, ранее использованный в Дахау – Arbeit macht frei («Труд делает свободным») – и приказал выбить его на металлических воротах при входе в Освенцим.
Хесс был образцовым членом СС и успешно продвигался по служебной лестнице в Дахау, пока в апреле 1936 года не стал рапортфюрером, первым заместителем коменданта лагеря. Затем, в сентябре 1936 года, он получил звание лейтенанта, и был переведен в концентрационный лагерь Заксенхаузен, где служил начальником лагерной охраны вплоть до назначения на должность коменданта нового концлагеря в Освенциме.
Вот каким был этот человек, прибывший весной 1940 года в этот край юго-западной Польши. Конечно, он многое «получил в наследство», но в то же время его как личность сформировала история того времени и шесть лет службы лагерным охранником. Теперь он был готов взяться за поставленную перед ним большую задачу: создать образцовый концентрационный лагерь в новой нацистской империи. Он был уверен, что знает, чего от него ожидают, и четко представлял, что и для чего он должен построить. Опыт работы в Дахау и Заксенхаузене предлагал хороший для этого пример! Однако его руководство имело на этот счет другие планы – и на протяжении последующих месяцев и лет лагерю, который Хесс должен был создать в Освенциме, предстояло развиваться совсем по-другому. В то время, как Хесс приступал к работе в Освенциме, в 400 километрах на северо-запад его шеф был занят весьма необычным делом – составлял меморандум для фюрера. Генрих Гиммлер в Берлине создавал документ с осторожным названием «Некоторые рассуждения об обращении с местным населением на Востоке». Гиммлер, один из самых ловких политиканов нацистского государства, знал, что очень часто не следует доверять свои мысли бумаге – это рискованно и неблагоразумно. Нацистская политика в том или ином вопросе на самом высшем уровне часто формулировалась устно. Гиммлер хорошо понимал, что как только его мысли попадут на бумагу, враги тут же разберут их по косточкам. Как у многих высокопоставленных нацистов, у него было много врагов, которые все время искали возможность урвать хоть часть его власти. И все же ситуация в Польше, оккупированной немцами с осени 1939 года, была такова, что было ясно: нужно сделать исключение из правила и составить для Гитлера именно письменный документ. Документ, который он, в конце концов, составил – один из самых важных в истории нацистской расовой политики: слова Гиммлера, начертанные на бумаге, во многом определили контекст, в котором должен был функционировать новый лагерь в Освенциме.
На тот момент, занимая должность рейхскомиссара по укреплению немецкой государственности, Гиммлер участвовал в самой большой и самой быстрой этнической реорганизации, какую только когда-либо видела какая-нибудь страна, но весь этот процесс шел из рук вон плохо. Вместо того чтобы навести порядок в Польше, которую нацисты презирали за ее «вечный бардак», Гиммлер и его коллеги принесли туда только насилие и хаос.
В отношении к полякам у нацистов не было разногласий. Они их презирали. Вопрос был в другом – что с ними делать. Одной из главных «проблем», которую нацистам предстояло решить, была проблема польских евреев. В отличие от Германии, где евреи составляли меньше 1 процента населения (около 300 000 человек в 1940 году) и где большинство из них были ассимилированы, в Польше было 3 миллиона евреев, большинство из которых жили общинами; их часто можно было легко узнать по бороде и по другим «признакам их веры». После того, как Польша была разделена между Германией и Советским Союзом, сразу после начала войны (по условиям секретной части германо-советского пакта о ненападении, подписанного в августе 1939 года) более двух миллионов польских евреев оказались в немецкой зоне оккупации. Какова будет их судьба?
Еще одной проблемой для нацистов, которую они сами же и создали, стал поиск жилья для сотен тысяч этнических немцев, которые в то время переселялись в Польшу. По договору между Германией и Советским Союзом, этническим немцам из стран Балтии, из Бессарабии и других регионов, незадолго до того оккупированных Сталиным, было разрешено эмигрировать в Германию – «вернуться домой, в рейх», как гласил лозунг того времени. Одержимые представлениями о расовой чистоте «немецкой крови», такие люди как Гиммлер, считали своим долгом дать возможность всем немцам вернуться на родину. Но возникала одна сложность: куда, собственно, им возвращаться? Вдобавок к этим проблемам существовала третья, самая большая проблема, которую нацистам также надо было решать. Что делать с 18 миллионами поляков, находящимися теперь под властью Германии? Они ведь не евреи, – как к ним следует относиться? Каким образом должна быть организована страна, чтобы они больше никогда не представляли никакой угрозы?
