Это было слишком очевидным стратегическим ходом, и сэр Эдуард Грэй дал единственно возможный ответ на это: «Нельзя искать новых друзей за счет отказа от старых».
Тем не менее общая атмосфера несколько разрядилась, хотя германская пресса и кайзер все еще страдали англофобией. Англофобия эта была обязана главным образом чувству разрушенных надежд и широко пропагандируемой мысли, что король Эдуард VII задумал широкое враждебное окружение Германии. Едва ли не самым ярким подтверждением этой мысли было мнение, что посещение в 1908 году британским королем австрийского императора Франца-Иосифа было шагом к тому, чтобы оторвать Австрию от Германии. Ныне из австрийских архивов нам известно, что король фактически просил у Франца-Иосифа помощи, чтобы сгладить трения между Британией и Германией, и расценивал германо-австрийский союз как естественную связь. Но все же переговоры помогли установлению несколько лучших отношений между британским и германским министерствами иностранных дел и привели их к обоюдному урегулированию различных спорных вопросов. Взаимоотношениям помогла также договоренность Франции и Германии относительно Марокко.
Весьма характерно, что вслед за этим, пусть и небольшим, но все же урегулированием международной обстановки возник новый кризис. Кризис этот, как ни странно, был вызван миролюбиво настроенным министром иностранных дел Кидерлен-Вахтером, против которого выступил кайзер — новое проявление нерасчетливой двойственности, опасной особенности германской политики. В июне 1911 года Кидерлен-Вахтер целью подтолкнуть Францию к уступке Германии концессий в Африке отправил к Агадиру канонерскую лодку. В ответ на это Ллойд-Джордж, ранее противник бурской войны и вождь пацифистов в британском кабинете, публично выступил с речью, в которой предостерегал Германию об опасности подобной угрозы миру. Эффект этой речи вместе с решительным подчеркиванием готовности поддержать Францию потушил искру, которая вот-вот могла привести к мировому пожару.[17]
Чувство обиды сильнее, чем когда-либо, подогрело общественное мнение Германии, и страна с энтузиазмом приветствовала новое увеличение германского флота. Однако последовавшая вскоре договоренность относительно Марокко отмела серьезный источник трений между Францией и Германией. Это косвенно помогло созданию лучшей официальной атмосферы, в результате которой в 1912 года в Германии смогла работать миссия Хальдана. Но и Хальдан должен был сознаться, что его «духовная родина» стала «пороховым погребом» — хотя он поделился своими опасениями только с товарищами по кабинету.
Все же рост партии войны в Германии сопровождался сплочением и тех элементов, которые стояли за мир, причем больше всего их было среди социалистов. Миролюбие германского канцлера оставляло открытой дорогу для дальнейших переговоров и соглашений.
В это самое время на Балканах вновь запахло порохом. Бессилие Турции и пример Италии, занявшей Триполитанию, подтолкнули Болгарию, Сербию и Грецию выступить с требованием автономии для Македонии как средства изгнать Турцию из Европы. Турки быстро потерпели поражение.[18]
Долей Сербии в добыче была Северная Албания. Но Австрия, уже ранее опасавшаяся амбиций сербов, не хотела позволить славянскому государству получить доступ к Адриатике. Она мобилизовала свои войска, и ее угроза Сербии, естественно, вызвала в ответ подобную же подготовку в России. К счастью, Германия стала на сторону Британии и Франции, чем предупредила новый конфликт.
Однако договоренность этих держав явилась причиной нового кризиса. Возникновением Албании в качестве независимого государства было нарушено равновесие при распределении добычи. Теперь Сербия потребовала себе часть Македонии. Болгария отвергла ее притязания и вынуждена была склониться только перед объединенным силами Сербии и Греции. В конфликт была втянута и Румыния, а Турция под прикрытием столбов пыли, поднятых «собачьей свалкой», смогла частично вернуть себе потерянное.[19]
В результате всего произошедшего больше всех выиграла Сербия, а Болгария оказалась неудачником. Это было совсем не по вкусу Австрии, и она предложила болгарам летом 1913 года немедленно напасть на Сербию. Германия удержала Австрию, посоветовав проявить большую умеренность — и тут же сама необдуманно дала повод к новой обиде России, занявшись установлением контроля над турецкой армией. Россия увидела, как увядают ее мечты о Дарданеллах, а русские министры пришли к заключению, что мечты эти получат шанс на осуществление лишь в том случае, если вспыхнет всеобщая европейская война — очень опасный образ мыслей!
Ближайшей целью русских было восстановление поколебленного влияния России на Балканах, и они пытались склонить на свою сторону Румынию, что являлось первым шагом к образованию нового Балканского союза. Намерение это вызвало новую тревогу в Австрии, хотя вскоре внимание последней было отвлечено неизменными трениями среди ее разнородных подданных.
Для подавления недовольства хорватов и сербов внутри страны и в аннексированных провинциях, а также румынских подданных в Трансильвании Австрия применила грубую силу. Это же средство она попыталась применить и к внешнему государству — Сербии, которая представляла собой естественный пункт притяжения для всех беженцев из австрийских владений. Руководство Австрии понимало, что война станет лучшим средством затушить разногласия внутри страны. В этом понимании оно не было одиноким. Народные волнения в России, только частично подавленные применением нагаек и ссылок, а также агитация в Германии за всеобщее избирательное право заставляли воинствующие партии во всех этих странах смотреть на войну как на лекарство от напастей.
В течение последнего года возбуждение нарастало со всех сторон: воинственные речи, статьи, слухи, пограничные инциденты. Доверенное лицо президента Вильсона, полковник Хауз, уехал из Берлина с твердым убеждением, что военная партия решится на войну при первой же возможности и заставит кайзера отречься от престола, если он будет противиться желанию этой партии. Вдобавок возбуждение сторонников войны было усилено законом о трехгодичной службе, который был проведен во французской армии как средство против недостаточности людских запасов Франции; стимулом к этому явилось недавнее расширение германской армии.
Все же германский посол во Франции донес Бетману-Гольвегу, что
«несмотря на шовинистическое поведение многих кругов и общую мечту вернуть потерянные провинции, французская нация в целом может быть охарактеризована как нация, желающая мира».
Что касается настроений Пуанкаре, то самое большее, что можно было о них сказать, выразил он сам словами: «Франция не хочет войны, но и не боится ее».
Тем не менее в другом месте часть Европы была уже посыпана порохом, и роковая неизбежность войны была близка.
Фатальная искра была выбита 28 июня 1914 года в Сараеве, столице Боснии. Первая жертва была отмечена иронией судьбы. Пылкие славянские националисты, стремясь подтолкнуть свое дело убийством эрцгерцога Франца-Фердинанда, наследника Франца-Иосифа, вычеркнули из списка живых единственного влиятельного человека в Австрии, который был их другом. Франц-Фердинанд лелеял мечту о такой реконструкции государства, при которой различные национальности были бы связаны не мертвым узлом власти сверху, а федерацией.[20] Но для большинства славян Боснии он являлся только символом насилия — крайние же националисты, замышлявшие его убийство, имели тем больше причин его ненавидеть. Ведь мечта Франца-Фердинанда о внесении спокойствия внутри страны путем федерации должна была разрушить их мечту — оторваться от Австрии, примкнуть к Сербии и образовать расширенное Юго-Славянское государство.
Кучка юных заговорщиков искала и получила помощь от сербского тайного общества, известного под названием «Черная рука». Общество это состояло главным образом из армейских офицеров, образовавших группу, враждебно настроенную к гражданскому правительству Сербии. Слухи о заговоре вроде бы дошли до ушей министров, и на границу были посланы приказы перехватить заговорщиков. Но так как «охранители» — пограничная стража — также были членами «Черной руки», то меры предосторожности, естественно, не были приняты. Кажется, хотя наверняка утверждать нельзя, смутное предостережение было послано даже в Вену.[21] В чем не может быть уже никакого сомнения, это — в поражающей беспечности австрийских властей при охране эрцгерцога и циничном равнодушии к несчастью с этим крайне непопулярным наследником престола. Потиорек, военный губернатор Боснии и будущий руководитель наступления против Сербии, даже если бы он был заговорщиком, не мог сделать большего для облегчения задачи убийцам. Поэтому трудно отказаться от подозрения, что он им и был.
