абсолютную данность переход империи к Карлу Великому и его потомкам, северным императорам. Для Данте Генрих VII действительно представлял Вечный Рим; он – истинный наследник Цезаря и Августа, и поэтому только ему под силу восстановить справедливость и вернуть деву Астрею с золотым веком.
Идеал мирового правителя Данте – это идеал абсолютного верховенства над миром римского императора, который сохранился и был пронесён через Средние века как потенциальная возможность в фигуре средневекового императора, но теперь под влиянием возрождённого античного права и философии высвободился, развернулся и прояснился в законченную теорию мира, управляемого правосудием одного Dominus Mundi. В нём нет ни единого намёка на национальность или национализм в современном смысле слова. Император для Данте не германец и не итальянец, он – римлянин, истинный наследник Цезаря и Августа, живое свидетельство сохранения единства античного мира и живой посредник, через которого это единство может быть восстановлено в некоем новом обновлении, возрождении и возвращении справедливости золотого века.
В целом, воззрения Данте по этому вопросу не были характерны для средневековой мысли. В трактате «О правлении государей» (De regimine principum), по крайней мере часть которого принадлежит Фоме Аквинскому, излагается типично средневековая доктрина двух властей, необходимых для достижения двух целей. И хотя эта двойственность соединяется воедино в фигуре Христа, который одновременно и царь (rex), и священник (sacerdos), в этом мире две власти делегируются отдельно, одна светским правителям, другая священнослужителям и их главе папе [38]. Аквинат в своей изложенной в «Сумме» политической теории, похоже, имеет в виду множество самостоятельных государств, обладающих светской властью. Он считает монархию лучшей формой правления и использует для обоснования этого аргумент «единого», но применяет его к власти короля, а не вселенского монарха или императора [39]. И хотя вся его мысль подразумевает фундаментальное единство человеческой жизни, подчиняющееся высшему принципу справедливости и высшему божественному управлению миром, он нигде не выдвигает идеи единого вселенского монарха [40]. В целом, влияние классической политической мысли вело его не в сторону империализма.
В 1327 году монах-доминиканец по имени Гвидо Вернани написал содержательное опровержение дантовской «Монархии» с позиции гвельфов [41]. В нём он заявляет, что разобьёт все доводы Данте с помощью сочинения «О Граде Божьем» Августина. Аргумент о том, что власть дана римскому народу провидением, опровергается цитатами из Августина об идолопоклонстве, гордыне и тщеславии Вечного города. Эпоха Августа описывается им как век пороков и отхода от добродетелей Республики, что полностью подрывает представление о золотом веке имперского правления как избранной свыше декорации для рождения Христа. Идея о том, что имперское правосудие может вернуть человека назад к земному раю, полностью опровергается утверждением о неподвластности первородного греха Адама никаким человеческим законам. И, наконец, настойчиво отрицаются две цели человека, в том виде, как они сформулированы у Данте. Одна – это достижение земного блаженства или земного рая через приложение всех собственных сил, к которому устремлена светская монархия, другая – достижение блаженства в вечной жизни или рая небесного, к которому устремлена духовная монархия. Это, говорит Вернани, должно дать двойное блаженство для смертной и бессмертной частей человека, но это невозможно, поскольку в смертной части не может быть, строго говоря, ни добродетели, ни блаженства, и потому Господь не ставил человеку такой цели, которая не может удовлетворить его истинную натуру. Ибо сердце человека не находит удовлетворения ни в чём, кроме как в созерцании высшего блага (summum bonum), являющегося его единственной истинной целью.
Такое бескомпромиссное утверждение позволяет расставить всё по своим местам. Те части имперской теории Данте, против которых выступает Вернани, возможно, более характерны для renovatio, называемого «Ренессансом», чем для Средних веков, хотя их истоки и лежат в Средневековье, во временах, когда папа Лев III передал освящённый civitas terrena Карлу Великому.
Ренессансный гуманизм и имперская идея
Как уже говорилось выше, универсализм, или скорее нереализованный идеал универсализма, оказался разрушен в Ренессансе. Люди стали ограничивать свои надежды на достижение единства пределами национальных государств. Вместо прежнего очень неопределённого универсального подданства, частично работавшего лишь в краткие периоды и ведшего обычно – как во время тщетной интервенции императоров в Италию в XIV в. – не к золотому веку, а к смятению и бедствиям, возникает национальный патриотизм. Петрарка, в противоположность Данте, являет собой новый взгляд на этот вопрос. Вместо представленной в «Монархии» величественной картины единого Dominus mundi, устанавливающего вселенское царство мира и справедливости, Петрарка переносит свой энтузиазм на картину объединённой Италии, не разрываемой более распрями мелких государств и пребывающей в мире внутри себя. И канцона «Италия моя» (Italia mia), с этой точки зрения, является патриотическим произведением, призывом к итальянскому народу стать нацией.
И тем не менее итальянский патриотизм Петрарки возникает в рамках старой универсальной конструкции, хотя его взгляд на историю существенно отличается от того, который лежал в основе средневекового империализма [42]. Вера в непрерывную преемственность Римской империи через теорию её перемещения к Карлу Великому является иллюстрацией в данной конкретной области того, что, как мы знаем, было присуще Средним векам в целом, а именно, что Средневековье не ощущало разрыва между собственным временем и классическим прошлым [43]. Отношение Петрарки к истории отражает то, что называлось новым чувством исторической дистанции гуманистов. Обладая бо́льшими знаниями о классической цивилизации, гуманист не может воспринимать её как продолжающуюся непрерывно до настоящего (его настоящего). Он считает, что она закончилась с разрушением античного мира варварами, после чего наступил тёмный период, длящийся до его собственного времени. И миссия гуманиста состоит в том, чтобы рассеять эту темноту через открытие и новое прочтение литературных и иных памятников античности. Это должно привести к обновлению, возрождению и началу нового периода классического света, который разгонит варварскую тьму, длящуюся с падения античного мира до настоящих дней. Он по-прежнему сохраняет представление о циклическом возвращении, периодических обновлениях, об имперской риторике, но настаивает на гораздо более полном возрождении классической цивилизации, истинную природу которой он начал понимать.
Что же, исходя из этой точки зрения, происходит со средневековой теорией непрерывности империи? Из пророчества, которое Петрарка вложил в уста Луция Сципиона в латинской поэме «Африка» [44], можно предположить, что в действительности он не отвергал теорию перемещения и, следовательно, непрерывности империи. При этом в других местах он мог презрительно отзываться о самых значимых постулатах средневекового империализма. Он считал, что варварские влияния, разрушившие Рим, продолжали существовать в варваризованной средневековой империи. В одном из ранних писем Петрарка называет Карла Великого «королём Карлом, которого прозвищем “Великий” варварские народы осмелились
