Жан Фавье - Ангерран де Мариньи. Советник Филиппа IV Красивого

Это было одно из последних постановлений, вынесенных королем лично, в феодальной курии. Людовик X судил не один; участие баронов было совершенно очевидным, и Жоффруа Парижский показал нам, как они требовали от короля осудить Ангеррана.[1497] Следовательно, это не просто пример того, как король лично воспользовался своей судебной властью, обычно делегировавшейся – позднее эта практика ляжет в основу «Lit de justice»[1498]в парламенте. О парламенте, как и о королевских комиссарах, в деле Мариньи и речи не шло. Рыцаря, барона – де Мариньи – и верховного судью, Ангеррана, согласно феодальному кодексу, судил его сеньор и его пэры. Мы заострили внимание на Необычном характере этого судебного процесса 1315 г., поскольку такой порядок его проведения был установлен еще франками и впоследствии его придерживались только на собрании палаты пэров.

В воскресенье, 27 апреля, по настоянию своего дяди и Маго д'Артуа,[1499] король «отступился» от Ангеррана.[1500] В понедельник 28-го приговоренного передали в руки стражников прево Парижа, которые препроводили его в Шатле; там Мариньи провел два дня[1501] до приведения приговора в исполнение.

Этот процесс наделал немало шуму. Мы уже упоминали о том, что люди собирались по обеим сторонам дороги, по которой должны были провести обвиняемого, что заседание в Венсенне проходило при необычайном скоплении народа, что из толпы слышались оскорбления в адрес свергнутого советника. Жоффруа Парижский донес до нас слова толпы, и если даже тогда прозвучало нечто иное, нас его произведение интересует не в меньшей степени – ведь Жоффруа передал то, что думал на самом деле, что он и ему подобные закричали бы, находясь там:

Многое говорили о вынесенном приговоре, причем каждый стремился высказать свою собственную точку зрения, и, как сказал Жоффруа Парижский, «тот, кто меньше знал, больше говорил».[1503] Вскоре народ решил, что голод, начавшийся летом 1315 г., стал следствием этого судебного решения, которое отныне все как один стали считать незаконным.[1504] Именно зависть, по мнению многих, стала причиной смерти Ангеррана.[1505] Народ «был безмерно удивлен» и размерами богатства камергера Филиппа Красивого,[1506] и его внезапным падением; об этом говорили даже в Эно, где в том же 1315 г. Жан де Конде написал:

Для него Мариньи был преступником, достойным такой участи, и так же считал автор «Романа об уродливом Лисе»:[1507]

Любопытно отметить, что, по мнению современников, Мариньи признал свои ошибки или же не смог привести доказательства своей верности короне и честности. Жоффруа Парижский, выразитель народного гнева, заявил, что Мишель де Бурдене и Ангерран де Мариньи не смогли отчитаться в расходах, «запутавшись в собственных расчетах»,[1509] а в «Романе об уродливом Лисе» уточняется, что «новый король обвинил его во множестве преступлений и он в ответ не смог дать удовлетворительного объяснения».[1510] Тем временем нам. известно, что король одобрил отчет о бухгалтерии камергера, предоставленный ему комиссией, в которой было достаточно противников Ангеррана. Что же до его ответов, он отказался выступить 15 марта потому, что у него не было времени, чтобы обдумать выдвинутые против него обвинения после запутанной речи Жана Аньера, а также потому, что вечерело, и ему не дали времени на размышления. На заседании 26 апреля, уступив просьбе Карла Валуа, король лишил Ангеррана слова. Но, учитывая то, что общественность, в какой-то степени вполне справедливо, была враждебно настроена по отношению к Мариньи, неудивительно, что во время суда факты были несколько искажены не в пользу обвиняемого.

Что мы можем сказать по поводу вынесенного приговора? В соответствии с нашими понятиями о правосудии и политике он несправедлив. Скомпрометировавший себя несколькими нелицеприятными поступками и виновный в безудержных амбициях, Мариньи заслуживал бы ссылки, в которую предложил его отправить король, что, по вполне понятным причинам, вызвало протест Карла Валуа. Эти ошибки, повторяем, вполне обычные и простительные в XIV в., не могли стать поводом для вынесения смертного приговора. На смерть Мариньи обрекло неясное, сфабрикованное в нужный момент обвинение. Поскольку на основном судебном заседании вина Ангеррана не была доказана, против него применили обычное и беспроигрышное в таких случаях средство – обвинили в колдовстве и затем осудили на смерть.

Несомненная вина Ангеррана лежала, скорее, в моральной, чем материальной плоскости. Обвинения в нечестности не имели к нему отношения.

Два дня, 28 и 29 апреля 1315 г., Мариньи оставался в Шатле. Тридцатого числа, в среду, накануне праздника Вознесения, его повезли на виселицу. В нашем распоряжении есть два свидетельства очевидцев казни, но, в отличие от автора «Романа об уродливом Лисе»,[1511] Жоффруа Парижский описал нам Мариньи, каким он был в тот день: закованного в кандалы и с цепями на ногах, в белой шапочке, плиссированной рубахе, в цветной тунике и штанах, его везли к месту казни в телеге.[1512]

Его доставили на виселицу в Монфокон, а не на Гревскую площадь, как предположил Пьер Дюпюи,[1513] в этом нас убеждают свидетельства многих хронистов.[1514] На протяжении многих веков бытовало мнение, что эту виселицу возвели по приказу Мариньи, Но она, и в этом нет никаких сомнений, существовала еще при Людовике Святом. Впрочем, то же самое говорили о Пьере Реми, судьба которого сходна с участью Мариньи: очевидно, что в данном случае творил правосудие Всевышний…

По пути, под свист и улюлюканье толпы, приговоренный кричал о своей невиновности и просил молиться за него.[1515] Его повесили на углу самой высокой перекладины гигантской виселицы.[1516] Мальчик по имени Пайо, вовлеченный в дело о колдовстве, был повешен на нижнем уровне.[1517] Кстати, труп Мариньи долгое время оставался на виселице в Монфоконе. Примерно в середине июня поутру его обнаружили лежащим на земле безо всякой одежды. Его сняли воры! Тело вновь одели, если можно так выразиться, в так называемый «колокол» – кусок ткани с дыркой посередине – и вновь подняли на виселицу 23 июня 1315 г. по приказу Карла Валуа, ненависть которого, по мнению Жоффруа Парижского, переходила всякие границы:

Труп Ангеррана два года провисел на вершине виселицы в Монфоконе. Даже привычные к подобным зрелищам современники заметили, что это зловещее представление несколько затянулось. В 1317 г., уступив настойчивым просьбам друзей Ангеррана – несомненно, его брата Жана и сына Луи, – король Филипп Длинный приказал, чтобы тело увезли с Монфокона и предали земле в освященном месте.[1519] Это произошло ночью: его погребли пол хорами церкви Шартре де Вовер в Париже.[1520] Составитель «Больших Французских Хроник» подразумевает, что Филипп и Ангерран де Мариньи обрели вечный покой под одним камнем.[1521] Это неточная информация. Миллен, который видел надгробия до 1791 г., описал их: центр хоров занимала эпитафия кардиналу Дорману; Ангерран лежал справа от нее, а Филипп слева. Надгробие бывшего советника Филиппа Красивого было очень простым. Мозаика из черного и белого мрамора, белые кусочки которой исчезли в XVIII в., изображала рыцаря со сложенными руками, с лежащей на подушке головой, опоясанного ремнем под мышками и по ногам. С двух сторон от него находились длинная шпага и короткий кинжал, прозванный «кинжалом милосердия», которые были соединены ремнем, украшенным цветочками, крестиками и зернами.[1522]

В 1475 г. Людовик XI позволил каноникам Экуи возвести надгробие создателю их церкви,[1523] останки которого перевезли в Экуи, несомненно, в XIV в., точная дата нам неизвестна. Могилу вскрыли во время Революции, а останки Мариньи, по всей видимости, выбросили в ров.[1524]

Жена и сестра Ангеррана с апреля 1315 г. находились в заключении. Жиля Ле Мюизи, утверждавшего, что обеих женщин сожгли на стрелке острова Сите 21 июня 1315 г.,[1525] ввела в заблуждение состоявшаяся в тот же день казнь хромоножки Эрене:[1526] Жоффруа, произведение которого относится, самое позднее, к 1317 г., ничего не знал о судьбе этих женщин.[1527] По крайней мере, нет сомнений в том, что Алис де Монс и Алис де Кантелу оставались в тюрьме вплоть до 1325 г Пьера Уаселе, сводного брата Ангеррана, арестовали в апреле 1315 г.,[1528] а также его супругу и Берто де Монтегю, капеллана Мариньи.[1529] По всей видимости, дальнейшего отклика для его родственников гонения на опального камергера не имели. Для его друзей и преданных ему людей дело обстояло иным образом Мишеля де Бурдене и Жоффруа де Бриансона отстранили от должности и арестовали. Так же поступили и с Раулем де Прелем. чтобы лишить его возможности помочь Мариньи защищаться;[1530] ведь именно он в конце 1311 г. предъявил обвинение Людовику Неверскому, и благодаря Жану Аньеру мы знаем, какую роль сыграли фламандцы в деле Ангеррана де Мариньи!