- Подумайте об этом, сын мой, и, быть может, господь осенит вас своей благодатью...
Вслед за таким началом почтенный миссионер, решивший, вероятно, что "рыбка клюнула", еще горячее продолжал говорить о значении католичества и говорил бы, конечно, весьма долго, если бы Ашанин, уставший от этой беседы и раздосадованный, что эти патеры принимают его за дурака, готового променять свою веру благодаря непрошенным наставлениям, не перебил оратора на одном из патетических периодов насмешливым восклицанием:
- Не довольно ли, святой отец?!
"Святой отец" остановился, так сказать, со всего разбега и смущенно проговорил:
- Отчего довольно? Разве вам надоело слушать слово истины?
- Признаться, надоело, святой отец... Вы напрасно только потратили столько красноречия... Поберегите его для анамитов... И - извините, господа, - я ведь слушал вас только для того, чтобы посмотреть, как вы улавливаете души. Но моей вы не уловите, даю вам слово, и ни в чем меня не убедили... Поверьте, что порядочные люди не меняют религии, как перчатки... Спокойной ночи, святые отцы!
И с этими словами Володя раскланялся и ушел к себе в каюту, оставив патеров в дураках.
С тех пор они не только не пытались спасти Володину душу, но и не заговаривали с ним и вообще избегали Ашанина. Только по временам они бросали недовольные взгляды на юного схизматика, который так ехидно провел их.
Ашанин весело смеялся, возвратившись в свою каюту, и на другой день сообщил о попытке сделать из него католика миссис Уайт и капитану. Англичанка назвала своего поклонника хитрецом, а капитан хохотал, как сумасшедший.
- Ловко вы поддели этих... тараканов, очень ловко. Они уж пробовали обращать здесь некоторых пассажиров-китайцев, но только те выманили у патеров по нескольку долларов и после объявили, что предпочитают остаться буддистами... Ха-ха-ха!..
И затем старый моряк не без негодования стал говорить, что эти миссионеры делают много зла в Кохинхине. Вместо того чтобы спасать души, они развращают население и заводят интриги.
- Сами увидите, если отправитесь в глубь страны! - прибавил капитан.
- А скоро мы будем в Сайгоне, капитан?
- Послезавтра в полдень.
- Так скоро! - невольно вырвалось у Ашанина.
II
Ранним утром, когда золотистый шар солнца, выплыв из-за сереющей полоски берега, еще не успел жгучими лучами накалить атмосферу и на море было относительно прохладно, "Анамит" подходил к устью реки Донай, или Меконг.
Ашанин, имеющий поручение от адмирала сделать описание Сайгона и входа в него, конечно, был наверху с биноклем и с записной книжкой в руках, в которую он набрасывал время от времени заметки и частенько-таки отводил глаза от берега и взглядывал вниз, на трап, в надежде увидать миссис Уайт. Но было всего шесть часов. Англичанка еще спала, и Ашанин снова смотрел на берег вместе с французами-пассажирами, ехавшими в Сайгон и желавшими поскорее взглянуть на свою новую колонию, которую так расхваливали парижские газеты, прославляя мудрость императора Наполеона III.
Несмотря на близость разлуки с "идеальной красавицей", Ашанин был жизнерадостен, бодр и счастлив. Еще бы! В боковом кармане его легонького пиджака лежит фотографическая карточка этой самой красавицы с надписью красивым почерком "В память нашего знакомства" и затем надпись: "Any White"[102]. Она сама дала эту карточку, просила Ашанина выслать ей его карточку и приглашала молодого человека быть у нее непременно, когда их "Коршун" зайдет в Гонконг. Мало этого: миссис Уайт, видя, вероятно, к своему изумлению, как легко сделать счастливым такого милого юношу, вдобавок вовсе не похожего на тех грубых варваров, какими она представляла себе русских, простерла свое благоволение до того, что выразила желание получить от Ашанина когда-нибудь несколько строк.
Нечего и говорить, что такие знаки благоволения окончательно привели в восторг Володю, и, покрасневши до макушки своих кудрявых волос, он, разумеется, прерывающимся от волнения голосом обещал прислать и карточку и написать письмо и, расставшись затем с англичанкой, побежал в свою каюту и стал рассматривать карточку с тем благоговейным восторгом, с каким один сингалезец в Сингапуре глядел в храме на статую Будды.
И теперь, посматривая на белеющий у входа в устье маяк, построенный на мысе Св.-Жак, он нет-нет да и ощупывает боковой карман, желая удостовериться: цело ли его сокровище. В это время капитан любезным жестом зовет его на мостик и, когда Володя взбегает, говорит ему, указывая на маяк:
- Сто сорок метров высоты... Освещает на тридцать миль в ясную погоду... Недавно только что выстроен... Да обратите внимание на мыс Св.-Жак.
- А что? - спрашивает Ашанин, приставляя к глазам бинокль.
- Видите, как он выдвинулся?
- Вижу.
- Между этим мысом и берегом самый узкий проход... Защита его - защита Сайгона, который в 50 милях от устья... А в другие рукава Доная нельзя войти: устья их мелки... Англичане не сунутся никогда сюда! - прибавил капитан, видимо не расположенный к англичанам.
Скоро пароход проходил в узком пространстве. С одной стороны мыс, состоящий из двух высоких гор, падающих отвесными стенами в море, а с другой плоский берег, на котором расположена деревушка, где находится станция лоцманов, унтер-офицеров французского флота.
Приостановив ход, чтобы взять лоцмана, пароход вошел в Донай.
Желтовато-мутная вода этой глубокой реки, судоходной на протяжении 80 миль от устья для самых больших, глубокосидящих кораблей, напомнила Ашанину китайские реки Вусунг и Янтсе Кианг. Но на Донае нет почти мелей и банок, которыми изобилуют китайские реки. Донай уже, берега его покрыты густой дикой растительностью. Местами река суживается на поворотах и на пароходе то и дело приходится перекладывать руль с борта на борт, и в таких узких местах ветви береговых кустарников лезут в отворенные иллюминаторы кают.
"Анамит" шел полным ходом словно бы среди какого-то волшебного сада, дикого, грандиозного и красивого. Девственность леса и незапуганность его обитателей поражают парижан, едущих на службу в Сайгон и после театральных декораций видящих такую прелесть природы.
Володя давно уже сошел с мостика и был около англичанки, любуясь красотой берегов.
- Смотрите!.. Обезьяна! - раздались голоса.
Действительно, на высокой пальме, на самой ее кроне, сидела монки. Еще мгновение... и обезьяна перепрыгнула на другое дерево и скрылась из глаз. Видели и попугаев, и зеленых маленьких голубей, шумно оставляющих ветвистые пальмы, на которых они сидели. Звонкие концерты раздаются из зеленой чащи, и парижане то и дело вскрикивают от изумления.
Но пусты эти берега, печальны... Селений нет... Изредка встречается хижина, крытая тростником и похожая на малайскую или китайскую, но человека нет... Он куда-то исчез, словно бы чего-то боится, и эта чудная глубокая река кажется мертвой.
- Все убежали, - поясняет один из офицеров парохода. - Все взялись за оружие.
Но вот показалась впереди утлая лодчонка и тотчас же скрылась в один из узеньких протоков, составляющих между собой безвыходный лабиринт, знакомый лишь туземцам, и скрылась, словно мышь в норку.
После, когда Ашанин путешествовал по этим боковым протокам и рукавам Доная, он узнал причину этой боязни туземцев, вызванной недавней войной: повсюду были развалины разрушенных или выжженных селений; печально стояли у берега обгорелые дома, около которых тянулись рисовые сжатые поля. Французы во время войны выжигали целые селения, уничтожали все, что только возможно, если не находили жителей.
- Совсем не та здесь была жизнь, - говорил Ашанину один старожил-француз. - Люди были везде... тысячи джонок шныряли по реке и ее притокам... до войны...
- Но ведь теперь войны нет! - удивился Ашанин.
- Все равно... Многие возмутились, побросали дома и ушли к Куан-Дину.
- А кто такой Куан-Дин?
- Предводитель их... Очень энергичный человек.
Пароход приближался к Сайгону, и все пассажиры были наверху... К полудню показались мачты кораблей, стоявших на сайгонском рейде, и скоро "Анамит" завернул в огромную бухту и стал на якорь против города, на купеческом рейде, на котором стоял десяток купеческих кораблей, а в глубине рейда виднелась большая французская эскадра.
Но где же город? Неужели это хваленый Сайгон с громадными каменными зданиями на планах? Оказалось, что Сайгон, расположенный на правом берегу реки, имеет весьма непривлекательный вид громадной деревни с анамитскими домами и хижинами и наскоро сколоченными французскими бараками. Все эти громадные здания, обозначенные на плане, еще в проекте, а пока всего с десяток домов европейской постройки.
Однако пора было Ашанину собираться. Через несколько минут он простился с англичанкой и был награжден одной из тех милых улыбок, которую вспоминал очень часто в первые дни и реже в последующие, простился с капитаном и с несколькими знакомыми пассажирами и сел на шлюпку, которая повезла его с небольшим чемоданом на берег, где он никого не знал и где приходилось ему устраиваться. Он несколько раз оборачивался и поднимал свою индийскую каску в ответ на маханье знакомого голубого зонтика и, несколько грустный, вышел на незнакомый, неприветный берег, невольно вспоминая, что лихорадки и дизентерии косят здесь в особенности приезжих, и не зная, где найти ему пристанище.
