в помещение типографии и потребовали остановить печатание газеты, которое, однако, уже было закончено.
В объяснение своих действий солдаты составили протокол:
31 октября, в 12 часов дня, делегаты 2‑го украинского полка заявили требование прекратить печатание газеты «Киевлянин». Остальные рабочие могут работать, а работы по спискам в Учредительное Собрание обязательны. Подписал – делегат Губский.
Солдаты произвели обыск во всём доме и расставили караулы. Однако ночью явилась еще одна группа солдат, и «процедура» повторилась. На следующий день, 1 (14) ноября, около 2‑х часов дня, к зданию редакции подошла рота украинских солдат под командой поручика Романчука. Новые визитеры на правом фланге портрет Шевченко, а на левом – портрет Богдана Хмельницкого (не исключено, таким образом, что это были богдановцы). Командующий зашел в помещение редакции, в сопровождении двух-трех десятков солдат, и предъявил ордер коменданта при Генеральном секретариате, в котором указывалось, что помещение редакции «Киевлянина» реквизируется для нужд Центральной Рады. Офицер вел себя вежливо и убеждал хозяев, что они могут быть совершенно спокойны: «Ни одной бумаги на столах редакции и конторы не будет сдвинуто с места. К своим солдатам офицер обратился с речью, в которой наказывал им, что они не должны бесчинствовать в помещении, чтобы не [было] повода называть их “громилами”». Солдаты заняли помещение, а служащие и сотрудники «Киевлянина» удалились {690}.
Происшедшее не осталось без внимания городской думы. На заседании 1 (14) ноября слово по этому вопросу взял гласный Петр Лисневский (рабочий, меньшевик {691}). «Всюду в рабочих кругах, – заявил он, – распространяются провокационные слухи. Наша пресса замерла. Рабочие привыкли верить прессе. Если бы она выходила, то все было бы разъяснено и не было бы никаких волнений. Между тем, на заводы приходят разные неведомые лица и от имени то одного полка, то другого, делают заявления и призывают рабочих к выступлениям. Потом оказывалось, что никто никаких распоряжений не делал. Эти слухи создают погромное настроение. Нужно, чтобы пресса воскресла».
Его коллега по партии Самуил Балабанов уточнил, почему газеты не вышли. «С чего начали большевики свою власть в Киеве? – напомнил он. – Они начали с того, что заставили замолчать печать. В Киеве еврейские социалистические газеты не выходят не вследствие забастовки наборщиков, а потому, что большевистский временный революционный комитет установил свою цензуру. <…> От цензуры освобождены только украинские социалистические газеты, но это потому, что эти газеты помещают только большевистский материал» {692}.
Однако «Киевлянин» заставили замолчать отнюдь не большевики. Василий Шульгин, на правах гласного городской думы, естественно, участвовал в упомянутом заседании. И здесь он, что называется, отвел душу:
Произошел не кризис, а переворот и с этим переворотом я вас поздравляю. Когда возникло восстание, то здесь Савенко сказал: “В Киеве роль большевиков исполнят украинцы“. Это сбылось в точности. В Петрограде большевики свергли временное правительство, здесь пробовал это сделать Пятаков, но он оказался наивным и не мог этого сделать. Это сделать смогли более опытные и хорошие политики – украинцы. Переворот они сделали не физической силой, а языками – агитацией и с малым войском разбили большие силы. Как мы относимся к перевороту? Так же, как и к оккупации чужеземными силами. Сейчас произошла украинская оккупация, но она – преддверие к австрийской оккупации {693}.
Нельзя не признать, что последней фразой оратор как в воду глядел (разве что не угадал будущего оккупанта: не австрийцы, а немцы). Но, вполне ожидаемо, его позиция вызвала возражения.
Илья Фрумин: «То, что произошло утром, действ[ительно] назыв[ается] переворотом. Но подход к вопр[осу] гл[асного] Шульги[на] явл[яется] непониманием того[,] что происх[одит]. Освещение было продумано достаточно. Отн[ошение,] которое он проявил[,] не удивляет. Мы[,] с[оциалисты]-[революционеры,] стоим на позиции федер[ативного] устр[ойства], проц[есс] этот неизбежен, поэт[ому] необх[одимо] отн[оситься] спокойнее[,] чем это дел[ает] Ш[ульгин]».
Лев Чикаленко: «Шульгин равняет перевор[от] февр[альский] с теперешн[им]. Какая агит[ация] была в первом случае[,] мы не знаем. Но мы знаем агит[ацию] втор[ого] момент[а]. В Киеве было 6 органи[заций], кот[орые] думали, что они мог[ут] что-ниб[удь] сделать, но оказа[лось,] что они это не мог[ут,] и они вспомни[ли], что есть Ц[ентральная] Рада. <…> Австр[ийская] оккупация была уже – чехословак[ами]. Если Ц[ентральной] Раде не удастся ост[ановить] анархии[,] тогда никто уж не сможет. <…> Что касается закрытия Киевл[янина], то мож[ет] б[ыть] это один из актов предупр[еждения] погромов. Ведь “К[иевлянин]” сеет смуту – хотя бы с Ци[т]овичем[,] будто он расстрелян. Я зову к поддержке последней власти – власти Ц[ентральной] Р[ады]». (Насчет «последней» власти Чикаленко, что называется, слегка погорячился…)
Моисей Рафес: «Оккупация не теперь[,] а была раньше [ – ] «третьеиюньская» оккупация [досрочный роспуск II Государственной Думы 3 (16) июня 1907 года с одновременным изменением избирательной системы; этот день считается окончанием первой русской революции. – С. М.], оккупация меньшинства. Гл[асный] Шульгин борется против Секрет[ариата], но не учит[ывает,] что Секр[етариат] борется против большев[иков]» {694}. «Теперь же власть перешла в руки большинства, ибо центральная рада – это большинство демократии края, ибо в нее вошла не только украинская демократия, но и меньшинства» {695}.
По результатам дискуссии дума поручила вышеупомянутому Комитету общественной безопасности, который тогда же и был создан, в первую очередь «принять меры к выходу газет без позорящей свободный строй цензуры» {696}.
3 (16) ноября украинцы из редакции «Киевлянина» ушли. Правда, по утверждению сотрудников редакции,
их двухдневное пребывание отнюдь не оправдало обещаний, данных украинским офицером. Наша редакция представляла картину полного разгрома, зафиксированную на помещаемых рисунках [статья сопровождалась фотографиями. – С. М.]. Все столы[,] шкафы в конторе и в редакции взломаны, штыками замки выворочены. Документы, бумаги изорваны и разбросаны на полу. Все, что составляло какую-нибудь ценность: карандаши, ручки, пресс-папье, папиросы и деньги из столов сотрудников, лампочки – все украдено. Взломана нижняя часть несгораемого шкафа.
Библиотечные шкафы были взломаны все, но разбросаны, разорваны были только русские книги. Французские, английские, немецкие и польские книги остались нетронутыми и в полном порядке.
Закончились ли на этом злоключения «Киевлянина»? Отнюдь.
В тот же день, 3 (16) ноября, в контору типографии Кушнерева явились представители Совета рабочих и солдатских депутатов и предложили печатать газету «Пролетарская мысль», поскольку, дескать, «Киевлянин» закрыт Военно-Революционным комитетом. На следующий день администрации типографии преподнесли очередной ордер:
Г. Киев, 4 ноября 1917 года. В типографию г‑на Кушнерева. Революционный комитет постановил известить вас, с отобранием подписки о том, что постановлением революционного комитета, печатавшаяся в вашей типографии газета «Киевлянин» закрыта, почему вам воспрещается печатать эту газету, а также и всякую другую газету, какую бы пожелали
