Мы угощаем его борщом, только ему не хочется.
Ему просто хочется еще раз прикоснуться к большому, настоящему делу…
Он ходит к нефтеразведчикам, и я сама видела, какая боль стоит у него в глазах, когда он ощупывает бока их мощных "газонов"…
Иногда мы уезжаем из дому все и с ночевкой.
Едем в сторону Оленевки, потом идем пешком, каждый по своему маршруту, со своими мыслями.
Передо мной крутой каменистый склон балки. Надо на него взобраться, тогда с холма откроется главная красота Джангуля.
Взбираюсь. Нет, это не маленький овражек, промытый талыми водами. Балка, по которой иду, величественна, в той же мере, в какой может быть величественной гора или, скажем, большая река… Округлые и жесткие от выбившихся камней склоны ее — как бы только что застывшие волны Вселенной…
И даже если бы я тогда не увидела Джангуля, я все равно была бы довольна своим путешествием. С меня вполне достаточно оказалось бы дикого запаха полыни и ярких вспышек кустов скумпии, только подчеркивающих эпическую однотонность пейзажа. И главное, какого-то странного взгляда на себя и на все вокруг себя, как бы со стороны.
Действительно, пока я шла по степным балкам, я видела эти балки не только своими глазами — вторым зрением я окидывала их с высоты птичьего полета. Медленного птичьего полета. И замечала крохотную фигурку, муравьем ползущую вверх, потом вниз, потом снова вверх. Фокус моего второго зрения был в том, что оно открывало глазу одновременно гораздо больше, чем видела я же, идущая по земле. И это настраивало на размышления о том, что было здесь десять тысяч лет назад, а не десять, что будет через десять тысяч лет, а не через десять.
Когда я, наконец, увидела сам Джангуль, настроение не изменилось…
Каменные бабы стояли неподвижно, накинув на плечи пестрые шали. Каменные лбы их были низки, лица повернуты к морю и к вечности. Сначала они показались мне равнодушными. Но потом я подумала: просто они слишком много видели, чтоб удивляться или вообще как-то реагировать.
Они видели и разноцветные паруса вражеских кораблей, подплывающих к Калос-Лимену, и трехосные грузовики нефтеразведчиков, въезжавшие все в тот же Калос-Лимен, только теперь он назывался Черноморское…
Они были свидетелями тех сражений, когда мечи звенели и тупились о кольца гибких кольчуг, и тех, когда стреляли из автоматов…
Прямо у меня под ногами — почти совсем заросший, с округлыми краями окопчик. И пока я шла, по гребню берега попадались такие окопы. И дальше до самой Оленевки будут попадаться. Берег ощетинивался обороной…
…Стоит бабье лето. Не в том ли его очарование, что оно вспыхивает и греет, когда уже ничего не ждешь? Были зелень весны, было плодородие августа, и вот уже все серо, грязно под провисшим небом. Но нет! Объявляется с первым погожим днем эта тонкая, неожиданная и непрочная красота, и мы относимся к ней с какой-то даже трепетной тоской. Как к последним дням своей, хотя бы относительной, молодости…
Рыжие обнажения обвалов и зарево осенней скумпии придают особую праздничность Джангулю. Природа умеет устраивать такие праздники. Они удаются лучше, если их не ждешь…
В самом деле, кто мог предполагать, что однообразная, веками выжженная степь может обрываться таким великолепием? Кто ждал, что в октябре вдруг вспыхнут эти сказочные факелы кустов?
Бабье лето! Чему-то подводятся итоги, что-то не повторится… Это только каменным истуканам некуда спешить. Только у них в запасе вечность. Не было в запасе вечности у капитана Шевцова…
…Если идти и идти по берегу Оленевки, где-то по пути, уже у самой деревни, встретишь дот, а в нем на стене надпись: "Здесь погиб капитан Шевцов".
Война. Вот она опять догнала меня, как догоняла все эти дни тусклым блеском орденов на лацкане габардинового пиджака нашего хозяина.
"Здесь погиб капитан Шевцов". Какой он был — молодой, старый? Почему-то думаю — молодой. И, может быть, у него еще ничего не было, чтобы оставить после себя. Ни сына, ни написанной книжки, ни молодого посаженного его руками леса, ни любви на всю жизнь.
Страшно умирать при любых обстоятельствах. А когда вдруг вспомнишь и сообразишь вот это… Ничего не останется, даже могилы… И он последним усилием выцарапал надпись на стене: "Здесь погиб капитан Шевцов".
Надпись стоит памятника.
Умирая, он видел то, что вижу сейчас я. Круглую бухту с черточкой маяка на краю, серебряную подкову песка и рыжую кромку глины над нею. И так же тиха была тогда вода в бухте, и сквозь нее просвечивало дно, и рыба ходила там, текучим телом огибая камни… И даже те же продолговатые иссиня-черные раковины лежали на том же песке.
Я иду по песку и вдруг наступаю на что-то острое, пробивающееся через подошву. Наклоняюсь: виток колючей проволоки. Все понятно: фашисты огораживались от моря, боясь десанта.
Я иду вдоль берега, думая не о войне, а о том, что даже мысль о ней страшна среди этой тишины и покоя очертаний. Солнце обрушивается на мир, наполняет его запахом тамариска и пыли, запахом моря и полыни. Ароматы эти так густы, что кажется: именно он составляют то марево, струи которого дрожат и переливаются над степью и заливом. Лихо точат свои нескончаемые косы кузнечики: "Вжик! Вжик!" — полыхает над сухой травой их ожесточенный цокот. И больше вокруг — ни звука.
Далеко на горизонте обозначается черточкой силуэт корабля. Конечно, это всего-навсего рыбачий сейнер, но мне он кажется сторожевым кораблем. И, точно отгадав мои мысли, ко мне подходит один из спутников.
Он подносит к самому моему лицу раскрытую ладонь. На ней все те же острые и ржавые шипы проволоки. Почему он держит ладонь так близко от моих глаз? Может быть, думает, иначе я не рассмотрю их? Но я отлично рассмотрела.
— Скажи, войны не будет? — спрашиваю с такой надеждой, как будто лично от него зависит — будет или не будет.
— Войны не будет, — говорит человек, прошедший через войну.
И я ему верю.
Они не рождаются, как плод чистой фантазии, из ничего, на голом месте. Они возникают, когда уже есть какой-то толчок. Аналогичный, но более бледный случай, незаконченный эпизод, которому легенда придает только нужную, жгучую форму…
Чем больше я думаю над тем, как рождаются легенды, тем больше вспоминаю, сколько же их пришлось услышать! Легенда о том, что тополь у Кутузовского фонтана посажен самим полководцем. Вернулся на место своего ранения, где был молодым и беззаботным. Вернулся и посадил тополь. Легенда о том, как винодел Околелов, нынешний Герой Социалистического Труда, сам выпускал из массандровских подвалов красную, как кровь, речку вина и стоял над нею, сглатывая слезы. А потом одним из первых, военным человеком, вошел в Ялту и бросился опять сюда же к Массандровской балке, по которой в сорок первом с гор в море тек красный поток… Легенда о том, что Виктор Иванович Соловьев, впоследствии известный хирург, летом 1942 года будто бы пристукнул лопатой немца, собравшегося его расстрелять.
Из всех случаев, когда я шла по следам легенды, прежде всего мне хочется рассказать вот о чем. Легенде о Кузнеце и Марии не одна сотня лет. Однако я встретилась с истоком ее.
Легенда рассказывает, как у подножия горы Демерджи, которая называлась тогда еще не Демерджи (кузнец), а Фуна (дымная), жил чернобородый человек, нрава мрачного, но хороший мастер. Однако свое мастерство он продал захватчикам: стал ковать для них оружие. А когда усовещать его из родного села пришла добрая и красивая девушка Мария, кузнец убил ее. Сам же гневом богов или природы был превращен в камень, камнями стали все его злодеи-подручные…
Такова канва. Побывав в Долине Привидений, в ущелье, с которого начинается первый подъем на Демерджи, вы согласитесь: действительно, тут самое место родиться легенде. Кого-кого вы не отгадаете или не домыслите в причудливых каменных фигурах. Вон спина женщины, несущей кувшин, а это злой карлик. Глаза разбегаются, но ни одна фигура пока не объясняет, почему родилась именно эта легенда о кузнеце. Не о каждом предателе ведь она возникает? И почему легенда заговорила не только о нем, но и о прекрасной девушке?
Сойдя с автобуса, который довез вас до Лучистого, подойдите к подножию горы в том месте, где окончил свой путь давний обвал, видный и с троллейбусной трассы. Вокруг цветет шиповник, и трава еще высока и нежна по-весеннему. Поют птицы, первобытно, пряно пахнет утро, в черенках листьев травы блестит роса, ползет с моря туман… Посмотрите туда, в сторону моря. Видите?
Девушка полулежит, прислоняясь к скале. Ее голова прелестна и легка, и никакие мысли о камне в первую минуту не приходят на ум. Вы видите косу, легкую кисею накидки, выпуклый, чистый лоб… Вы чувствуете безмятежную отрешенность ее позы, спокойствие, которое осознает, что перед ним вечность…
