Участие Нептуна в штурме Нового Карфагена — лишь один из примеров использования мифотворчества в качестве стратегического и тактического оружия. Полибий специально отмечает, как мастерски Сципион «вселял в своих людей оптимизм и готовность пойти навстречу опасностям, внушая им веру в то, что все его действия благословлены богами»{1051}. Сципион оказался сильным оппонентом Ганнибала не только на поле битвы, но и в идеологической борьбе за мантию героя — полубога.
Подражая Ганнибалу, Сципион проявил милосердное отношение к жителям Нового Карфагена, позволив многим из них разойтись по домам. Пощадил он и карфагенских солдат, пообещав впоследствии отпустить их на волю, если они согласятся послужить на его военных кораблях и в трудовых командах. Испанским заложникам Сципион тоже посулил свободу, если их племена станут союзниками римлян{1052}. Взятием Нового Карфагена он существенно упрочил финансово-материальную обеспеченность римской армии в Испании, добыв 600 талантов серебра, великое множество военного снаряжения и завладев действующим монетным двором, на котором римляне сразу же начали чеканить деньги{1053}.
Нарастив силы и обретя надежную базу в Испании, Сципион теперь мог вызвать на битву любую из трех карфагенских армий, дислоцированных на полуострове. Массовое дезертирство к римлянам вынудило Гасдрубала, брата Ганнибала, первым навязать Сципиону решающее сражение. Две армии встретились весной 208 года при Бекуле на северо-западе современной испанской провинции Хаэн. Сципион смелыми и решительными действиями вскоре одержал верх над войском Гасдрубала, и карфагенянину ничего не оставалось, кроме как реализовать свой резервный план — отойти с остатками армии на север и идти дальше на соединение с братом в Италии{1054}.
Но после победы произошло событие, приведшее Сципиона в замешательство: несколько испанских вождей провозгласили его царем{1055}. Этот титул наверняка прогневал бы римлян, для которых царские атрибуты были в равной мере и ненавистными, и угрожающими. Сципион ответил как истинный дипломат: «Он повелел всем хранить молчание, а вождям сказал, что для него дороже всего титул, присвоенный солдатами, — титул “императора”».[331] «Наименование царь, — сказал он, — где-то и звучит громко и величественно, но оно неприемлемо для слуха римлянина. Если царское разумение вы считаете самым благородным качеством человеческой натуры, то вы можете приписывать его мне в ваших мыслях, но не надо произносить это слово»{1056}.
Несмотря на провозглашение Сципиона царем испанскими вождями (пусть даже в мыслях), карфагеняне не собирались сдаваться и готовились дать отпор. Пока армия Гасдрубала Гискона удерживала последний плацдарм — низовья реки Гвадалквивир и Гадес, — Магон отправился на Балеарские острова набирать новые войска. Гасдрубал Барка тем временем продвигался на север с остатками армии, пополняя ее галльскими наемниками. Дождавшись весны, он перешел через Альпы в Италию, избрав наиболее легкий маршрут через Дюранс и перевал Мон-Женевр{1057}.
После ухода Гасдрубала в Италию положение карфагенян в Испании стало почти безнадежным. Вспомогательную армию, посланную из Северной Африки, римляне разгромили. Весной 206 года Магон, брат Ганнибала, возвратился с Балеарских островов, присоединился к Гасдрубалу Гискону, удерживавшему низовья долины Гвадалквивир и Гадес, и решил навязать Сципиону открытое сражение при Илипе. Хотя карфагенская армия имела численное превосходство (60 000 против 50 000), Сципион доказал, что он такой же дерзкий и находчивый полководец, как и Ганнибал. Он расположил свои отборные легионы не в центре, а на флангах, а в центр поставил менее надежных испанцев. Применив ту же тактику, которой воспользовался Ганнибал при Каннах, Сципион отправил в наступление передовое боевое построение и приказал легионерам на флангах занять центр. Когда испанские федераты на флангах противника были оттеснены, он усилил натиск на карфагенский центр и после ожесточенной, кровопролитной схватки смял его{1058}.
Потерпев сокрушительное поражение при Илипе, карфагеняне быстро утратили боеспособность, а многие старшие военачальники укрылись в последнем бастионе — Гадесе{1059}. Даже болезнь Сципиона, мятеж в войсках и восстание против римлян могущественного племени илергетов не изменили ход событий в пользу карфагенян. К концу 206 года Магон, которому пришлось подавлять бунт прежде лояльного Гадеса, покинул Иберийский полуостров, перебравшись к брату в Италию, а Гадес сдался римлянам. Навсегда исчезла когда-то процветающая Баркидская Испания, просуществовав всего лишь чуть более тридцати лет{1060}.
Если в Испании римлянам в 207 году сопутствовали успехи, то в Италии людей пугали зловещие знамения. В Вейи видели каменные ливни, в Минтурнах в храм Юпитера ударила молния, в Капуе волк пробрался в город и загрыз одного из стражей. Самое ужасное событие произошло в Фрузиноне: там родился гермафродит размерами с четырехлетнего ребенка. Децемвиры, вызванные из Этрурии, заявили, что младенца-чудовище надо убрать с территории Италии без контакта с землей. Несчастного младенца поместили в сундук, вывезли в море и выбросили за борт. Жрецы Рима повелели также, чтобы по улицам города прошли три группы по девять девственниц в каждой, распевая гимн, написанный по этому случаю тарентинским поэтом Ливием Андроником. Выбор был сделан мудрый. Андроник написал первую римскую пьесу, поставленную в 240 году в ознаменование победы в Первой Пунической войне. И он сам, и его произведение были символами триумфа римлян над Карфагеном. Тарентинец, писавший на греческом языке, олицетворял и связи Рима с западногреческим миром, подвергшиеся серьезным испытаниям, а в отдельных случаях и полностью нарушенные войной Ганнибала. Римлянам для восстановления нормальных взаимоотношений с богами надо было перехватить у карфагенян и пропагандистскую инициативу.
Вслед за неприятными событиями в Фрузиноне молния поразила храм Юноны Царицы на Авентинском холме в Риме. Умилостивили разгневанную богиню лоханью из чистого золота, изготовленной на средства римских матрон, отдавших часть своего приданого, и торжественными жертвоприношениями{1061}. Неприязнь Юноны к римлянам (и благоволение к карфагенянам) станет популярной темой в более поздней римской литературе{1062}, но это было первое публичное признание враждебных чувств богини по отношению к Риму. Современные свидетельства указывают на то, что Ганнибал, по крайней мере отчасти, виновен в возникновении этой традиции. Хотя более поздние римские писатели и будут отождествлять Юнону и Тиннит, в тот период в Центральной Италии было принято ассоциировать Уни, этрусскую Юнону, с пунической богиней Астартой (таблички Пирги){1063}. По меньшей мере дважды Ганнибал совершал ритуалы у озера вулканического происхождения Аверн в Кампании, считавшегося «воротами» в подземный мир и посвященного Аверну, богу смерти и супругу богини Юноны Авернской{1064}. Хотя Ганнибал скорее всего у озера Аверн чествовал Астарту (или ее консорта Мелькарта), римляне могли расценить его действия как попытку завлечь Юнону на сторону карфагенян. Ритуалы, совершенные в храме Юноны Царицы, подтверждают успешность пропагандистского наступления Ганнибала в сфере религии.
Военная ситуация для римлян складывалась не менее тревожная: летом 208 года погибли оба римских консула — Тит Квинт Криспин и Марк Клавдий Марцелл{1065}. Кольцо с печаткой Марцелла попало в руки к Ганнибалу, и он попытался воспользоваться им для того, чтобы отвоевать город Салапию, разослав письма с уведомлением о прибытии (уже мертвого) римского полководца. Криспин же успел все-таки перед смертью предупредить соседние города о гибели консула, и когда Ганнибал появился возле Салапии, ему не позволили войти в город, несмотря на то что он пустил вперед римских перебежчиков{1066}. Римлянам теперь надо было во что бы то ни стало не допустить воссоединения войск Ганнибала и Гасдрубала. Блокировать Ганнибала на юге поручалось новому консулу Гаю Клавдию Нерону, а на север отправился его напарник Марк Ливий Салинатор. В начале лета 207 года Гасдрубал успешно преодолел Альпы и вышел к долине реки По с вполне боеспособной армией{1067}. Для Рима на севере создалась реальная угроза. Она усугублялась еще и тем, что латины, проявлявшие прежде лояльность, начали выражать откровенное недовольство чрезмерными притязаниями римлян. В 208 году двенадцать из тридцати римских колоний в Лации отказались предоставлять и субсидии, и войска.
